Страшнее всего.

У каждого человека есть шестое чувство, но далеко не каждому дано им воспользоваться. Бывает, оно обостряется в экстремальных условиях, но человек всё равно не реагирует и продолжает рисковать или подвергать риску других, неосознанно. Зачастую мы просто глухи к своим внутренним ощущениям, к тем природным инстинктам, которые цивилизованная жизнь всё-таки не смогла загубить полностью. Но есть такие люди, для которых сила предчувствия равноценна божьему гласу с небес. Очевидно, в их жизни произошло что-то особенное, что-то такое, что заставило их верить этому таинственному голосу из глубин подсознания. Уж они — то знают, что этот внутренний голос не обманывает никогда.

В свои девятнадцать я уже научился доверять шестому чувству. Оно не раз спасало меня от различных неприятностей, и однажды даже от смерти. Это случилось со мной в раннем детстве. Из всего я помню лишь внезапное желание отбежать в сторону, а затем огромную сосульку, с грохотом рухнувшую на заиндевевший апрельский тротуар. После того происшествия я твёрдо убедился в том, что интуиция не подведёт никогда, что волшебное шестое чувство будет всегда оберегать меня от неприятностей, предлагать более безопасные пути. И так оно и было на самом деле… до определённого времени.

В тот день, 25 мая Ленке Сурковой исполнялось восемнадцать, а меня с самого утра мучило предчувствие, хотя я осознавал, что с Ленкой это никак не связано. К ней я всегда относился, и буду относиться с уважением, даже если у нас ничего не получится. Не могу сказать, что испытываю к ней любовь, или что-то похожее, но она точно из тех, с кем можно связать всю свою жизнь, до самой смерти…

В общем, она девчонка что надо, и у меня к ней нет никаких претензий относительно событий того весьма и весьма хренового дня, 25 мая 2007 года. С тех пор прошло чуть больше года, а я до сих пор не могу спать без света. Я благодарю судьбу за то, что мы с мамой и отцом живём на четырнадцатом этаже, а не на первом, или — упаси Боже! — на втором. Меня ужасает сама мысль, о чьей бы то ни было смерти, и ещё больше о том, что придёт время этого человека хоронить. Само слово «похороны» заставляет меня сжиматься в комок от страха и отвращения. Никто, кроме моего друга Санька не знает, почему спустя сутки после Ленкиного дня рождения, моя темноволосая голова стала отливать серебром. Я всем объясняю, что это, мол, обмен веществ нарушился и всё такое, но на самом деле причина куда страшнее.

Своё восемнадцатилетие Лена почему то решила отметить в пустующей квартирке покойной бабули. Ничего, кроме круглого стола, старого дивана и толстых тёмно-зелёных занавесок на окнах здесь не было. Довольно мрачная атмосфера царила на кухне и в обеих комнатах. По коридору летала моль, доедающая в кладовке старое бабушкино пальто. Обои в большой комнате давно уже выцвели и пожелтели, а пол под ногами скрипел рассохшимися обшарпанными досками. Словом, убогое и неприветливое жильё, нагнетающее море тоски и грусти. В туалете вообще бежали трубы, и я понять не мог, почему жильцы с первого этажа до сих пор не обратились в суд с просьбой принудить Ленкиных родителей к ремонту.

Ленкину бабушку звали Клавдия Ивановна, и, по словам внучки то была бабуля просто мировая. Ну, ещё бы она говорила что-то плохое о человеке, переписавшем на неё свою двухкомнатную квартиру. В наше время недвижимость — это похлестче золота, и лихорадка вокруг квадратных метров подчас разгорается куда страшнее, чем описывается в вестернах Майн Рида. Родные братья убивают друг друга, не в силах поровну поделить доставшееся наследство. Дети травят своих родителей… Боже ж ты мой, что творится в этом свихнувшемся мире!..

В общем, собрались мы ещё с утра, чтобы подготовить место к празднику. Благо у нас, пацанов, были выходные, а то бы девчонки ни черта дельного из этой халупы не соорудили. Там нужна была твёрдая мужская рука, на подобии моей, чтобы создать внутри хоть какое-то подобие комфорта. Хотя за один день сделать что-то стоящее здесь было просто невозможно: слишком уж запустила бабка Клава своё жилище. Куда ни плюнь — всюду разруха и беспорядок. Но я в тот день хотел очень понравиться Ленке и потому строил из себя знатока бытовых дел. А Санёк мне в этом помогал. Я ходил по квартире и с видом специалиста по евроремонтам вполголоса отмечал:

— Та-ак, вот здесь бы я гипсокартоновую арку замандрячил… а в этой комнате ламинат был бы вообще по теме… сюда бы шкафчик-купе зашпиндихорить…

Но Ленка в тот день меня словно не замечала. Она ходила себе по пустующим апартаментам, болтала о чём-то с девчонками на кухне и только иногда забегала в зал, спрашивая, не хотят ли мальчики пива. Мы с Саньком отвечали отказом, а Лёха Тимохин пил за всех троих, сначала «Сибирскую корону», а потом уже и крепкого «Мельника». Так что к вечеру он превратился во взъерошенного, краснощёкого придурка, кривого, как турецкая сабля.

И вообще от Тимохина с самого начала не было никакого толку. Он больше нам мешал, чем помогал. Сначала мы с Саньком установили в зале гардину, с толстой шторой довольно мрачного багрового цвета, потом старый бабушкин стол привели в чувства. А он всё это время сидел на диване с открытой пивной бутылкой, травил пошлые анекдоты и сам же над ними ржал. Я знал, что на Ленку он видов не имел, поэтому реагировал спокойно. В противном случае пришлось бы демонстрировать своё «джентльменство» и настойчиво советовать Лёхе выбирать выражения.

На кухне девчонки химичили над холодными и горячими закусками, временами вспыхивая порывами звонкого смеха. Я не слышал их разговоров, но догадывался, что речь идёт о нас. Тем более что салатики они резали не «на сухую», а под Джин-тоник или Шардоне Совиньон. Кому уж что нравилось, и кто уж что предпочитал.

Наверняка рыжая Светка Еремеева намекала, что была бы не прочь провести бурную ночь со мной, а Танька Смирнова не уставала повторять, что Сашок Дербенёв её уже «достал» своим чрезмерным и назойливым вниманием, при этом краснела и стыдливо опускала глазки куда-то вниз. Как будто все вокруг были слепы и не могли видеть того, что Санёк за время нашего знакомства не проявил к ней ни малейшего знака внимания.

Я старался представить, как Ленка реагирует на высказывания Светки о моей персоне. Мне хотелось, чтобы она ревновала, хотя бы чуть-чуть, чтобы я в её глазах наконец приобрёл несколько иной статус. Боюсь, что она была холодна как февральская сосулька, а может, просто виду не подавала, что я ей действительно нравлюсь. Странный это народ, девчонки. Порой они и сами не знают, чего хотят.

Ближе к обеду мы завершили все дела: салаты и закуски «отдыхали» в холодильнике, а зал был приведён в порядок; по крайней мере, мы с Саньком решили, что работа завершена. Тимохин громко рыгнул, сидя на запылённом диване, а потом сообщил нам в полный голос, что, между прочим, сегодня он трахнет Юльку Селиванову, двоюродную сестру Светки. Она должна была прийти к трём часам, но, по его словам, лучше бы не приходила, ради собственного же блага.

— Ты что, умом дёрнулся? — осадил его Санёк. — Ей же только шестнадцать!

— А мне пох, — спокойно ответил Лёха и снова рыгнул. — Если девочка созрела, значит, хрен ты суй свой смело! — Он громко заржал, но очередная порция желудочных газов заставила его заткнуться.

— Тимохин, ты — просто поэт и романтик, — съязвил я.

— Скорей бы Шмель пришёл, — сказал Санёк, — а то скучно без него.

Я кивнул.

Женька Шмелёв, или просто Шмель, как звали его все, был тоже моим другом, вторым по значимости после Санька. Весёлый и шумный парень, душа компании. На каждую вечеринку его ждали с нетерпением. Девчонкам он тоже нравился, но скорее как клоун, чем как парень. Никто из них не хотел видеть в нём мужчину. Да Шмелю, в сущности, на это было наплевать. Раз в неделю он навещал одну свою знакомую по имени Жанна. Это была тридцатипятилетняя незамужняя женщина, которая жила на другом конце города в просторной четырёхкомнатной хате и, судя по всему, испытывала плотскую слабость к мальчикам помоложе.

По словам Шмеля, в постели она вытворяла такое, что не могло присниться даже в самом изощрённом эротическом сне. Он взахлёб рассказывал об этих встречах, смаковал каждую деталь, при этом прозрачно намекая, что мне тоже стоит попробовать. Но как бы она не была сильна по части секса, всё-таки я предпочитал девчонок своего возраста, или с разницей до пяти лет. Оно как-то поспокойнее и попривычнее, да и отношения эти с дамами бальзаковского возраста всегда попахивают извращением. По крайней мере, так считал я, но никогда не убеждал друга разделить мою позицию. В конце концов, интимная жизнь — это личное дело каждого.

— Шестнадцать — это нормально, — неожиданно сказал я в защиту Тимохина, но при этом добавил: — Если тебе самому не тридцать пять.

Тот одобрительно рыгнул.

Санёк лишь пожал плечами и закрыл эту тему для себя. Спорить со мной ему никогда не нравилось.

По Юльке Селивановой можно было проверять часы. Не знаю, что её заставляло быть столь пунктуальной, но она не опаздывала никогда более чем на пару минут. Если сказано было «в три часа», значит, ждать её следовало именно в это время, а не раньше или позже. И в тот злополучный день она решила не изменять своему принципу — пришла спустя полминуты, после того, как по высокогорскому музрадио 102 и 5 FM ди-джей Саша Кей сообщил, что на Урале уже 15:00 и, между прочим, завтра весь день наш промышленный город будут заливать дожди.

Юлька зашла в квартиру, накрашенная и вся расфуфыренная, словно собиралась не на день рождения подружки, а на королевский бал «склеивать» какого-нибудь принца. Девчонки тут же развизжались от радости и принялись почти по-лесбийски осыпать друг друга поцелуями, как будто не виделись уже несколько месяцев к ряду. Мы с Саньком поздоровались с Юлькой спокойно и сдержанно, а Лёха прямо таки впился в неё взглядом, просверливая пьяными глазами всё тело, особенно те две выпуклости, что находятся у каждой девчонки пониже спины. Но надо отметить в пользу Юльки — там было на что посмотреть, или даже — о-хо-хо! — потрогать, не смотря на то, что ей только шестнадцать.

Если девочка созрела, значит, хрен ты суй свой смело!

Если только тебе не тридцать пять.

 Но я уже тогда всерьёз увлёкся Ленкой, так что на остальных смотрел только краешком взгляда… ну так, самую малость. Мужики ведь такие сволочи, ей богу! Правильно говорят девки, — нет в нас верности, даже если есть любовь. Хотя всякое случается. Бывают и моногамные ребята, которые влюбившись в одну девчонку, других просто перестают замечать. Однако я думаю, всё же лучше не становиться фанатом своей пассии, а то, чего доброго, ещё крышу снесет, и начнёт гонять ветром в поле, пока ты как зомбяра будешь влачить свое жалкое подкаблучное существование.

В половине четвёртого мы всё-таки уселись за столик на кухне пропустить пару рюмок и скоротать время до того времени, когда на день рождения заявятся основные гости. Если мне не изменяет память, в тот день Ленка ожидала человек десять — не меньше. Зачем так много? Чёрт его знает! Возможно, она боялась обидеть кого-нибудь своим игнором. Но как бы то ни было, Юлька Селиванова оказалась последней гостьей на вечеринке. Она игриво покрутила попкой перед моим мужским самоуважением, полностью проигнорировав Тимохина и Санька.

— Рада тебя видеть! — сказала она, и я просто обалдел от такого поворота событий.

— Я тоже, — выдавил я с трудом, а сам покосился на Ленку. Но она в тот момент деловито разливала в бокалы вино и в нашу сторону даже не смотрела.

Маленькая тёплая ладонь коснулась моей руки. Юлька посмотрела мне прямо в глаза, полуослеплённая обилием блёсток на собственном лице. Я подумал о том, что Юлька хоть и была блондинкой, в привлекательности всё же уступала Ленке, хотя в ней присутствовал какой-то свой шик: улыбка мне казалась просто лучезарной.

Как то незаметно наши места за столом оказались рядом. Мы с Саньком жутко хохмили, а Юлька, млея от смеха и хмеля всё больше и больше, тёрлась о моё бедро своим. Признаться, временами я себя еле сдерживал. Такие шутки с пьяными молодыми парнями для девушек вообще могут выйти боком. Им-то не понять, что с нашим мозгом в таком состоянии вытворяют половые гормоны. А в красном вине, как известно, ещё и содержатся афродизиаки.

В общем, через пару часов я практически перестал замечать Ленку, и её мнение в разговорах стало затрагивать меня всё меньше и меньше. Меня занимали только эти весёлые голубые глаза и бедро, неустанно штурмующее под столом мои эрогенные зоны. Я думаю, если бы Тимохин не надрался так к тому моменту, то был бы сильно расстроен, увидев то, как Юлька с ног до головы засыпает меня знаками внимания.

Через стол ко мне перегнулся Санёк и спокойно заметил:

— От Шмеля ни слуху, ни духу.

— Ну и чёрт с ним! — так же спокойно ответил я. — Что теперь, его упрашивать что ли? Сам не маленький.

В 18:30 Тимохин очухался и захотел выйти на улицу, чтобы подышать, как говорил он, через сигаретный фильтр. Девчонки были уже довольные и пьяные, особенно Юлька, которую несколько бокалов Шардоне Совиньон превратили в краснощёкую и смеющуюся дурочку. Она продолжала заигрывать со мной, а я, в общем-то, не сопротивлялся. Всем было весело и хорошо, кроме самой Ленки. Она просто не выпускала из рук свой мобильник, названивая всем тем, кто ещё не соизволил явиться.

Мне кажется, что большинство людей всё-таки склонны предчувствовать определённые события заранее. Хотя, может, я и ошибаюсь на этот счёт. Ведь как можно судить за тех, кого ты вообще не знаешь, и за тех, кого никогда не видел в глаза?

Мы все изолированы друг от друга, заключены в плен собственного тела, и можем вступать в контакт только посредством органов чувств, которые, надо сказать, априори далеки от совершенства, или хотя бы даже простой объективности. Говоря проще, мир такой, каким его видим мы, и у каждого на этом фоне произрастает своя собственная идеология, своё мировоззрение и свои представления о самом прекрасном и самом ужасном.

До девятнадцати лет я лишь однажды задумывался над тем, что для меня является самым страшным. Тогда старший двоюродный брат задал мне, девятилетнему мальчику этот вопрос:

— Толик, а чего ты боишься больше всего?

Его рыжие волосы трепал лёгкий июньский ветер. В разгар каникул мы медленно сходили с ума от безделья. Асфальт плавился от жары, а городские «коробки» не вызывали никаких иных эмоций, кроме уныния.

Тогда я волей-неволей крепко задумался над этим вопросом, хотя и ответил брату почти сразу, что больше всего боюсь оборотней после просмотра фильма «Серебряная пуля». Но после, ночью я долго не мог уснуть. Вопрос сам собой терзал мою юную голову, мысли рождались вопреки воле. Я помню, как в ночном небе, в короткий промежуток тьмы в небе всплыла большая сияющая луна. Кратеры на её поверхности напоминали умирающий лик. И тогда я внезапно понял, чего боюсь на самом деле.

Страх потерять родных, увидеть их мёртвыми был настолько силён, что заставлял меня практически сжиматься в комок и плакать от бессилия. Уже тогда я осознал в полной мере тот факт, что совершенно никак не могу повлиять на этот процесс, что не смогу изменить решение мироздания в свою пользу. Рано или поздно, но умрёт и мой отец, и моя мама. Умрёт мой рыжий брат Колька. И умру я.

Я представил себе свой собственный гроб, обитый чёрной материей и окантованный кружевной ленточкой с холодными искусственными цветами. Молод я или стар, совершенно не имело никакого значения. Сам факт неминуемой смерти пугал бесконечно глубоким разочарованием в системе мироздания. Всякая жизнь теряла смысл на фоне того, что она недолговечна. Даже если ты живёшь миллион лет, всё равно однажды наступит момент, когда смерть превратит тебя в жалкий и никому не нужный кусочек холодной плоти.

Да, больше всего я боялся смерти, и продолжаю бояться до сих пор; и уверен, что те, кто её не боятся, либо лгут, либо просто не осознают в полной мере того, что говорят.

Тогда вечером 25 мая наша именинница, Ленка Суркова неожиданно поднялась со своего места и заявила о том, что спиртное на нашем празднике жизни быстро исчерпало свои резервы. Но присутствующие только начали входить в молодёжно-алкогольный раж, и, как я подозревал, для каждого в отдельности этот порыв могло остановить только извержение желудка.

— Ну, и что ты предлагаешь? — прищурившись, спросил Лёха Тимохин.

Ленка деловито зашуршала банкнотами в своей сумочке. Её щёки слегка раскраснелись, поведение стало более раскованным, причёска менее аккуратной. Ленка, как и все остальные, была пьяна, и, так же как и все, требовала продолжения банкета.

— Голосовать будем? — попытался шуткануть Лёха. Но его юмор, как всегда, никто не оценил.

— А погнали все вместе? — неожиданно предложил Санёк.

Компания дружно и с одобрением загоготала. Я видел, что мой друг уже пьян, видел, как Юлька с улыбкой смотрит на меня.

В тот момент произошло то, что кроме как неблагоприятным стечением обстоятельств, либо злобным происком судьбы не назовёшь. Шурик зачем-то поднял голову вверх и посмотрел на гардину, которую мы с ним сегодня так самоотверженно вешали на своё законное место. Я работал перфоратором и был страшно этим горд. Для обычного взрослого мужика сделать пару дырок в бетонной стене — плёвое дело. Но для молодого парня, на которого смотрят красивые девушки — это целый квест.

Санёк задумчиво почесал репу и я увидел, что один из дюбелей наполовину вылез из своего отверстия. Саму гардину слегка перекосило. Ну, а самым позорным обстоятельством было то, что она в любой момент могла свалиться вниз, и тогда — здравствуй позорище и рукожопый понтарез Толя Ветрянкин, который может только чесать языком, но на деле не знает даже того, как с первого раза нормально повесить гардину.

Я поспешно отвёл взгляд в сторону, чтобы никто, не дай бог не последовал моему примеру, не посмотрел вверх и не засвидетельствовал факт моего провала. Однако, всем уже было пофигу: девчонки шумно галдели, парни уже накидывали куртки, собираясь выйти к подъезду пораньше, чтобы успеть «спокойно покурить». Только я медлил, лихорадочно придумывая причину, или повод остаться в квартире одному, чтобы успеть исправить свой «косяк».

Тем временем Тимохин подошёл к окну, выглянул на улицу, небрежно отдёрнув край шторы. В тот момент я едва не проклинал его и всерьёз опасался, что именно благодаря этому пьяному придурку, гардина рухнет вниз прямо сейчас. Я искренне надеялся, что если уж это и произойдёт, то пусть по башке получит именно Тимохин. Желательно, чтобы после этого на его взъерошенном черепе выросла здоровенная синяя шишка.

Мы с Саньком обменялись многозначительными взглядами. Шурик пожал плечами, как бы говоря: «Я не знаю, что делать. Хоть убей».

— Чего это там? — задумчиво сказал Тимохин, глядя в окно и всё так же нещадно дёргая штору.

— Что? — спросила Ленка.

— Возле соседнего подъезда какой-то «сходняк». Народу собралось человек сорок.

Ленка пожала плечами.

— Может похороны?

Тимохин обернулся.

— В семь часов вечера?! Ты с ума сошла?!

Именинница повторила свой жест, демонстрируя полное безразличие.

— Иногда похоронные компании получают такое большое количество заказов, что тупо не справляются. Мой дядя работал в «Ритуале» пять лет. Он говорил, что иногда приходилось проводить похороны и в десять вечера.

— Ну, хорош там, — заголосила Танька. — Нашли тему для разговора. Собирайтесь, давайте! Время-то не резиновое. Скоро остальные подойдут.

И тут мне в голову пришла прекрасная мысль.

— Лен, — чуть виновато обратился я, осторожно взяв её за предплечье. Я хотел, очень хотел прикоснуться к её тонкой изящной ладони, но не смог перебороть трусость.

Она обернулась, с вопросом глядя на меня.

— Лен, — повторил я. — Можно я останусь?

Она удивлённо подняла брови.

— Ну, — я замялся. — Скоро придут ребята.

— Ничего страшного, — она погладила меня по плечу. — Я сейчас позвоню всем и скажу, чтобы подходили к «Мегамарту».

Я шумно выдохнул, явно выдавая своё смущение. Брови Лены снова поднялись вверх. И тут уже я ляпнул первое, что пришло в голову:

— У меня это… живот что-то скрутило.

— А, — она смутилась больше, чем я ожидал, но отреагировала вполне адекватно. — Ну, тогда ладно, оставайся, конечно.

Я готов был провалиться на месте, и мысленно уже обзывал себя всяческими ругательствами, из которых самыми мягкими были «идиот» и «дегенерат». Надо же было выдать такое в лицо девчонке, которая мне безумно нравилась? Чем я вообще думал в тот момент? И теперь уже становилось непонятно, какой из фактов был для меня более позорным: тот, что я неправильно повесил гардину, или тот, что я, пардон, захотел на горшок.

Масла в огонь подливал Санёк, лицо которого побагровело от едва сдерживаемого смеха. Он покрутил пальцем у виска и в довесок показал мне большой палец. Дескать: «супер! Ты — сказочный идиот, Толя!»

Чёртова гардина! — в сердцах подумал я и мысленно сжёг её в печи вместе с этой пугающей багровой шторой.

Я стоял как пришибленный и молча наблюдал за тем, как мои друзья и знакомые медленно собираются в путь, за тем, как Лёха упал в коридоре, когда пытался перешнуровать кроссовок, как Юлька крутила задницей перед моим носом, при этом ни чуть не беспокоясь о том, что джинсы с заниженной талией сползли практически до середины её упругих белых ягодиц; за тем, как одевается Лена, стараясь не смотреть в мою сторону.

Когда дверь захлопнулась, я ещё какое-то время простоял один, слыша звуки смеха, доносящиеся из подъезда. Голоса искажались, дублировались коротким эхо. А в квартире вдруг стало пугающе тихо. Стены вдруг снова начали сочиться запахом старости и забвения, словно дух бабули проснулся и захотел дать о себе знать.

Я медленно повернулся к окну, за которым уже понемногу начало темнеть. Слишком рано для конца мая наступала ночь. Скорее всего, причиной сгустившегося мрака стали дождевые тучи, наползшие с востока беспросветной пеленой. Мой любимый и родной Зеленогорск готовился впитать стенами панельных новостроек и хрущёвских пятиэтажек струи дождевой воды.

Таааак!

Я деловито потёр руки. Нужно было настроиться на позитивный лад, чтобы исправить свою ошибку как можно быстрее и качественнее. В собственном виденьи я снова стал взрослым и даже зрелым мужиком, которого не пугали трудности, который обладал богатым жизненным опытом и практически ничего не боялся.

Я снова вытащил из кладовки старую бабушкину стремянку, подставил её к окну и взобрался на самый верх, так, что злополучная гардина оказалась как раз на уровне моих глаз. План был простой: взять дюбель потолще, вбить его в просверленное отверстие и по новой закрутить саморез.

И куда же я, придурок, смотрел, когда забивал этот дюбель? Он же болтался в отверстии, как карандаш в стакане!

 Я тихонько сматерился и приступил к осуществлению плана: вынул старый дюбель, пальцами выкрутил из него саморез, при этом поддерживая незакреплённую часть гардины собственной головой. Новый вбился с заметным трудом, собственно, так, как и надлежало по логике вещей, так, как и нужно было сделать с первого раза. Саморез я заворачивал уже с вернувшимся чувством собственного достоинства и едва ли не считал себя победителем по жизни.

В моей руке всё ещё была крестовая отвёртка, взятая «напрокат» у отца вместе с перфоратором и чёткими наставлениями о том, что и как нужно делать, когда я зачем-то посмотрел вниз, с высоты второго этажа на улицу.

Тесный и серый двор коробочного панельного дома уже подмочили первые капли упавшего с неба дождя. Покрытый слоем пыли асфальт жадно их впитывал, словно песок в жаркой африканской пустыне. Из окна гостиной мне открывался прекрасный вид на соседний угловой подъезд, возле которого кучковались молчаливые понурые люди никак не меньше человек сорока. С первого взгляда стало понятно, что Ленка была права: там действительно намечались похороны. Возле подъездных дверей стояла крышка простого деревянного гроба, обтянутая ярко-красной материей. На фоне тёмно-серого антуража она казалась какой-то потусторонней и инопланетной декорацией, как кровоточащая рана на бледной коже. На большинстве женщин были чёрные платья и траурные кружевные косынки того же цвета. Мужчины курили, либо вполголоса обсуждали что-то между собой. Я увидел в руках некоторых из них венки с траурными лентами. Лёгкий ветер трепал эти мрачные кусочки материи и моему взору открывались фрагменты прощальных посланий:

«Любимому брату»… «от друга»… «от дочери»…

 Кому-то явно не повезло покинуть этот мир в конце весны, в самую цветущую пору под запах яблонь, сирени и мать-и-мачехи.

«Покойся с миром».

 Я всегда относился с уважением к чужой смерти и никогда не понимал тех, кто мог глумиться над этой щепетильной темой. Возможно, до этих «шутников» просто не доходила в полной мере суть этого понятия. Возможно, что и кто-то подшучивая над смертью, таким образом пытался спрятаться от собственных страхов. Но, по сути, смерть нельзя не уважать, или не бояться только по одной простой причине. И эту причину озвучивал ещё мой дед при каждом удобном случае.

— Все там будем, — говорил он.

Сам не зная зачем, я шёпотом повторил его слова и захотел перекреститься, однако не смог этого сделать, так как одной рукой держался за оконный откос, а во второй всё ещё сжимал отцовскую отвёртку.

Тем временем понурый и подавленный народ возле углового подъезда пришёл в движение: люди слегка отступили, пропуская вышедших из дверей подъезда. Я сразу же понял, что это были близкие покойного. Вся энергетика этого скорбного и мрачного мероприятия словно аккумулировалась на них. Пожилую женщину, скорее всего мать покойного вывели под руки двое пошатывающихся от неслабой дозы спиртного мужчин. За ними вышел молодой парень, быть может, лет на пять старше меня, одетый в строгий костюм с белой рубашкой, но без галстука. Светло-русые волосы, зачёсанные на бок, выдавали в нём офисного служащего.

С самого начала в его облике меня что-то насторожило. И лишь спустя какое-то время, прочитав статью в «зеленогорских вестях», я понял, что это было. На его лице не отражалось и тени какой-либо грусти или тем паче трагичности, хотя он и пытался изо всех сил хмурить брови, изображая траур. Но надо сказать, что с такими данными он бы не смог поступить даже в местный актёрский кружок. Происходящее его не то чтобы как-то задевало, но, и, похоже, ничуть не затрагивало.

Следом за ним с интервалом в несколько секунд появилась она.

Я сразу же понял, почувствовал своим внезапно пробудившимся шестым чувством, что на этом празднике смерти она является главным действующим лицом, не считая, конечно, самого покойника. Молодая и красивая девушка, наверняка моя ровесница, или чуть старше. Цвет её волос скрывал чёрный платок, повязанный на подобии банданы. Кожа смуглая, чёрные тонкие брови и правильные черты лица делали из неё настоящую красавицу. Но от её красоты веяло чем-то пугающим, как от ядовитого цветка, аромат которого содержит цианиды.

На её лице мало того, что отсутствовало всяческое скорбное выражение, но ещё и царила откровенная радость. Она не стеснялась окружающих и улыбалась, просто цвела и пахла, словно находилась не на похоронах близкого родственника, а шла под руку с любимым к свадебному алтарю.

Разум тут же попытался найти её столь неординарному поведению оправдание и подкинул мысль о том, что, возможно, просто у девушки нервный срыв, или попросту «поехала крыша». Такое иногда случается с людьми, когда они от горя категорически отказываются принять реальность такой, какая она есть и создают в своём виденьи нечто иное. Но присмотревшись получше, я понял, что это не так. Глаза девушки не излучали безумие, улыбка была не сумасшедшей, и выглядела вполне естественно. Чувствовалась волна негодования, прокатившаяся по толпе собравшихся. Даже этот пижон с зачёсанными набок волосами рядом с ней выглядел невинной овечкой. Было видно, что столь откровенные эмоции девушки его сильно смущают. Он вращал из стороны в сторону головой, бросал короткие взгляды на окружающих и стыдливо опускал глаза, пытаясь при этом изобразить на своём лице грустную гримасу.

В тот момент до меня дошло осознание полнейшей абсурдности происходящего: похороны вечером, и плюс эта несомненно адская парочка с плохо скрываемой, либо вообще нескрываемой радостью. Это как же покойник должен был насолить им при жизни, чтобы они вот так радовались его кончине?

Мне захотелось слезть со стремянки на пол и отвернуться от окна, оставив это чудовищное семейство в ином мире, тем более что скоро должны были вынести покойного, а трупов я побаивался всегда. Однако какая-то сила парализовала моё тело.

Подожди чуть-чуть, — говорил мне внутренний и при этом чужой голос. — Ты не видел ещё самого главного, самого страшного. Подожди минутку, всего одну. Это худшее из того, что ты когда-либо видел в своей жизни. Это худшее из того, что суждено тебе увидеть в этом воплощении. Это самое страшное. Это страшнее всего!

На девушке было приталенное чёрное платье с короткой юбкой, чёрные же колготки, обтягивающие её довольно длинные и стройные ноги, туфли на высоком каблуке. Если бы мой отец увидел это, то непременно бы предположил, что эта особа не иначе как собралась на «панель торговать своими отверстиями», и, как знать, возможно, был бы не далёк от истины. Даже сквозь двойное оконное стекло я услышал, как собравшиеся возле подъезда неодобрительно зароптали. Вся эта трагично-унылая масса, окрашенная только красными гвоздиками и пластмассовыми цветочками на венках зашевелилась. Люди старались отстраниться, отойти подальше от этой «сладкой парочки», словно те страдали проказой. Девушка взяла своего белобрысого бой-френда под руку, прижалась к нему и поцеловала в губы. Тот опустил глаза.

— Чтоб ты сдохла, мразь! — крикнул кто-то из толпы. Народ тут же качнулся в сторону, и я увидел, как двое мужиков покрепче оттаскивают в сторону третьего, судя по всему, сильно пьяного. Даже отсюда было видно, что мужчина плакал, но при этом его лицо перекосило от ненависти.

Что же она натворила такого?

 У меня тогда оставался последний шанс сползти с чёртовой стремянки, отвернуться от окна и остаться нормальным человеком. Я ещё мог избежать прогрессирующей паранойи, хронической бессонницы и неврозов. Я ещё мог сохранить цвет своих волос в их изначальном виде.

Но не сделал этого.

Что мной двигало в тот момент, теперь уже и не вспомнить. Наверное, то был ступор, на подобие того, в который впадают кролики, увидев танцующую перед ними кобру. А может быть, виной всему просто проклятый юношеский максимализм и присущее ему безграничное любопытство. Именно оно, не смотря на все увещевания внутреннего голоса, заставляет молодых людей пробовать тяжёлые наркотики, идти на преступления и ради интереса «выживу или нет» прыгать с моста в холодную стометровую пропасть.

Если бы сейчас я каким-то образом смог вернуться в прошлое, то несомненно стащил бы самого себя на пол, закрыл себе глаза и уши, и просидел бы так до прихода моих друзей. Но, к сожалению, изменить собственное прошлое не в нашей власти. То, что произошло даже секунду назад, является уже безвозвратно утерянным и неисправимым. Всего полминуты событий, может, даже меньше, и моя дальнейшая жизнь превратилась в третьесортное убожество, в мир, где я боюсь разговоров о смерти, боюсь смотреть телевизор, а во всех без исключения девушках вижу ту самую Олесю Камышову. Да именно так её звали, если, конечно, в газете не изменили имена и фамилии.

Когда двери подъезда распахнулись во второй раз, все присутствующие, включая и меня, всё ещё стоявшего на стремянке с отвёрткой в руках замерли. Мир словно замёрз, и пространство стало вязким как желе. Мысли из головы словно испарились, оставив только чистое и осознаваемое виденье.

Ты издеваешься надо мной, Господь?

 В мертвенной тишине к подъезду вышел один из служащих ритуальной конторы и поставил на асфальт два массивных табурета. Присутствующие тут же образовали вокруг них овал. Периферия подтянулась к центру, однако первый ряд старался вжаться в людей, стоявших за их спинами.

Спустя несколько секунд этот же служащий торопливо раскрутил болты доводчика и подпёр стальную подъездную дверь куском деревянного бруска. Я почувствовал, как тишина прокралась и в квартиру Ленкиной бабушки. Призрак старушки словно притаился, перестал источать свойственный ему запах забвения и одиночества, и в страхе забился в потаённом углу. Неведомо как пробравшийся через запечатанное окно леденящий ветерок слабо заколыхал штору, висящую на установленной моими руками гардину.

Гроб, обтянутый ярко-красной материей словно светился. Белоснежный саван с огромным православным крестом накрывал тело покойного до самого подбородка. И только в тот момент до меня дошло, что установили его как раз под моим окном. Тёмные волосы мертвеца отливали серебром, лицо было подозрительного смуглого цвета. Приглядевшись получше, я понял, что его словно намазали йодом. Ярко-жёлтый цвет лица дико контрастировал с серыми тонами улицы и белоснежным саваном.

Это был мужчина, и, судя по всему, лет пятидесяти от роду. Хотя я и не судмедэксперт, но всегда понимал, что смерть зачастую стирает с лица возрастные ограничения. Некоторые трупы отекают, другие, например, ставшие жертвой онкологии, напротив, усыхают и их кожу прорезают глубокие старческие морщины.

Сказать, что потрясло меня больше всего? Я и теперь готов поклясться, что на его лице уже в тот момент чётко отображались эмоции. Синюшные губы были направлены уголками вниз, брови нахмурены, как на театральной маске, изображающей трагедию, только в этот раз в общий букет эмоций вплеталось и ещё явное отчаянье, нежелание верить в то, что случившееся с ним является правдой, а не кошмарным сном, или наркотическим видением.

Всё было на самом деле!

Олеся и её парень Герман (по крайней мере, именно так их называли в «Зеленогорских вестях») приблизились к гробу вплотную. Парень явно чувствовал себя не в своей тарелке, но девушке, судя по всему, было на всё плевать. Она даже взялась за краешек гроба, провела рукой по атласной окантовке и что-то сказала своему парню. К своему ужасу, я понял, что именно по движению её губ.

— Не бойся, малыш, видишь, он уже мёртвый.

 Она улыбнулась, и я в очередной раз убедился в безупречности её красоты. Огромные голубые глаза притягивали как магниты, маленький подбородок, аккуратные пухленькие губки. В такую влюбиться — как два пальца об асфальт. Она вздохнула и обратила свой взор на лицо покойного.

Спустя пару месяцев, в одном из июльских выпусков «Вестей» я прочитал короткую заметку, приоткрывающую завесу на майские события. Как я понял, власти изо всех сил старались скрыть всю подноготную случившегося, описав только то, что, по их мнению, могло уложиться в рамки понимания среднестатистического обывателя.

Дочь отравила отца.

«Вчера днём в Высокогорский Областной Суд вынес приговор 28-летнему Герману Реестренко. Обвиняемый получил наказание в виде лишения свободы на срок 7 лет с отбыванием в колонии общего режима. Судья зачитал приговор в присутствии адвоката подсудимого и родственников потерпевшего. Герман проходил сразу по нескольким статьям, основной из которых была ст. 115 п. 12 УК РФ.

Напомним, что главная обвиняемая, дочь покойного Семёна Борисовича Камышова, Олеся до суда не дожила, скоропостижно скончавшись от сердечного приступа на похоронах своего отца.

Причиной убийства стали корыстные побуждения, а именно намеренья дочери заполучить трёхкомнатную квартиру отца в своё пользование. Для совершения преступления она подговорила своего сожителя Германа Реестренко совершить хищение в медицинском учреждении, в котором он работал бухгалтером. Молодой человек похитил ампулу с мышьяковистым водородом, которую они позже добавили в алкоголь отцу и уговорили его выпить. По словам Германа, Семён Борисович знал, что его хотят отравить, но не стал сопротивляться, так как посчитал, что своей смертью поможет дочери обрести истинное счастье».

Подробностей этого происшествия, как и истинной сути и мотивов Олеси и Германа мы не узнаем никогда. Однако слухи в этом районе Зеленогорска распространяются очень быстро, при этом искажаясь и обрастая новыми шокирующими подробностями. Передаваемая из уст в уста информация всегда имеет такое свойство. Как говорил ещё мой дед, царствие ему небесное: «В одном конце деревни пёрнул, в другом скажут, что обосрался». Но как бы там не было на самом деле, в тот день, 25 мая я стал свидетелем колоссального выплеска негативной энергии, целенаправленной и беспощадной. Возможно, это в какой-то степени доказало существование жизни после смерти. Но сказать честно, мне всё равно. Пережив это, я стал другим, и этот новый запуганный человечек теперь боится смерти в разы больше, чем все остальные люди.

Когда Олеся посмотрела в лицо отравленному собственными руками отцу, она и предположить не могла, что всё обернётся именно так, как обернулось. Наверняка в её симпатичной головке уже прокручивались сцены о её новой жизни: свобода от отцовского контроля и нравоучений, безудержный секс с любимым парнем в любой части квартиры, да и Бог весть что ещё.

Толпа неожиданно выдохнула. Одна женщина вскрикнула и тут же повисла на руках стоявшего у неё за спиной мужчины. Тело покойника вздрогнуло, и саван сбился в ряды складок в районе его ног. Затем правый глаз медленно выплыл из под синюшного опущенного века. Мутный и пожелтевший глаз с узким чёрным зрачком. Он плавно переместился сначала в одну, а затем в другую сторону, остановившись на лице любимой и ненавистной доченьки. Олеся пошатнулась, словно кто-то невидимый отвесил ей увесистую пощёчину, голова качнулась в сторону. И в следующую секунду она истошно закричала. В её крике смешались боль и отчаянье, отказ верить в происходящее и, конечно же, неописуемый страх. Герман рухнул в обморок, как срубленное дерево. Очевидно, от шока он потерял сознание. И возможно, именно это обстоятельство в конечном итоге спасло ему жизнь.

Я почувствовал, как на моей голове зашевелились волосы, а ноги вдруг так похолодели, словно их внезапно обложило льдом. Крик девушки звучал непрерывно в течении минуты, не меньше, но мне, как и остальным свидетелям он показался бесконечным. Уже под конец он сорвался на сдавленный хрип, словно психика выдавила из лёгких не только весь воздух без остатка, но и жизненную силу, ещё минуту назад делающую её прекрасной как цветок жизни.

Когда вновь наступила тишина, девушка упала на асфальт. Чёрная косынка слетела с её головы, обнажив шикарные тёмные волосы, которые прямо у нас на глазах стремительно покрывались белым налётом седины. Тогда я ещё не знал, что и мои виски в тот момент начали отливать серебром. Серо-чёрная толпа из похоронной процессии бросилась в рассыпную. Кто-то плакал, кто-то закричал. Несколько венков тут же оказались растоптанными, и пластиковые цветочки по двору начал разносить равнодушный весенний ветер. Парни из ритуального агентства кинулись к спасительному катафалку, двигатель которого тут же завёлся и автомобиль с надписью «Ритуал» на борту резко рванулся с места, едва не сбив какую-то старушку с чёрным платочком на голове. Спустя секунду, они уже скрылись за углом дома, бросив и покойника, и тех, кто с ним прощался на произвол судьбы.

И в этот самый момент, сквозь двойное оконное стекло и крики разбегающихся людей, я услышал ещё один звук, высокий и надрывный, приправленный мокрым хрипом, и отдалённо напоминающий стон умирающего от рака лёгких. Губы мертвеца пытались разомкнуться, но очевидно, сделать это им мешали швы наложенные патологоанатомом в морге.

Да, и мёртвые иногда кричат. Кричат, когда со смертью боль души не утихает, а лишь усиливается от открывшихся для них новых подробностей. Мир ему и его жестокой дочери! И да простит их обоих Бог! Если, конечно, это возможно…

Многим позже, уже на сеансах психотерапевта я стал возвращаться снова и снова к тем кошмарным событиям. Мой врач сказал, что сделать это необходимо, ибо иного способа справиться со страхом просто нет. Однако вскоре я понял, что он лукавил, так как с самого начала был убеждён в том, что увиденное мной было всего лишь галлюцинацией. Я так и не смог доказать ему, что в тот вечер, как и во всей своей жизни никогда не принимал наркотики. Истинной целью всех сеансов психотерапевта было лишь избавить меня от самого страшного. И пусть ему не удалось убедить меня в том, что всё увиденное было лишь плодом моего воображения, то хотя бы заставить меня поверить в то, что взгляд покойника, направленный на меня, я уже позже домыслил сам.

Теперь я уже и сам в этом сомневаюсь. Как знать, может, в тот вечер психика и вправду выкинула мне свой странный фортель. Но стереть это из памяти сможет, наверное, только электрошок мозга.

Я отчётливо, чересчур отчётливо помню, как голова покойника повернулась вверх, в своё первоначальное положение, и приоткрывшийся мутный глаз, пару раз медленно моргнув, уставился прямо на меня. И в тот момент я проклял бога за две вещи: за то, что он привёл меня в это время в это место, и за то, что я не родился слепым.

Сложно описать, что я почувствовал в тот момент на самом деле. Всё моё существо просто застыло, замерло. Мысли прекратили своё постоянное движение в голове. Разум сжался в точку, практически аннигилировался, потому что отказывался участвовать в этом событии, предоставив рычаги управления сознанию и душе.

Не было ничего во всей вселенной кроме меня и этого взгляда, который не пронзал мою душу, а приоткрывал двери в другой мир, который кроме как пугать простого и живого человека не мог. Наверное, так же почувствовал бы себя космонавт, оказавшись на горизонте событий чёрной дыры и заглянувший в ультрареальную, паронормальную Бездну. Возможно, мы все себя так чувствуем, когда переступаем в этой жизни свою последнюю черту. И если уж так, то я бы отдал всё, продал бы душу дьяволу за то, чтобы жить вечно, какой бы не была эта жизнь. Никакие физические страдания не сравнятся с этим ужасом, миллион смертей не сравнится с одним-единственным рождением в этой тёмной и чужеродной вселенной.

Именно по настоянию психотерапевта я и решил описать эти события, чтобы сейчас, спустя годы, попытаться начать жить заново. Я всегда честно исполнял его указания, но сейчас, как никогда раньше, сомневаюсь в его методах. Сегодня ночью, судя по всему, я опять не буду спать, как и тогда, с 25 на 26 мая проваляюсь в полубреду на постели, буду вскакивать и включать свет, понимать, что он не спасает, выключать его снова, и так до самого утра, пока при свете утреннего солнца не подойду к зеркалу и не увижу седины на своих висках.

Отец предлагает сходить к священнику. Как знать, может, это и поможет. Хотя теперь я сомневаюсь во всём. В одном мой доктор прав: по какой-то причине, часть моего сознания не только не отказывается от воспоминаний, но и всячески охраняет их от искажений, временных налётов и тому подобного. Какая-то часть меня незыблемо тянется к тому, что напугало меня до полусмерти. Так мотылёк, врываясь в комнату, самозабвенно бросается в пламя зажженной свечи. Наверное, чтобы понять и почувствовать самое главное и умереть.

Самое главное и самое страшное. Иди навстречу своему страху, ешь его, пей его, занимайся со своим страхом любовью.

О, да! Только в моём случае именно страх занимается со мной любовью, причём делает это в насильственной и циничной форме.

Не знаю, почему я не умер тогда. Помню, что у меня перехватило дыхание и как сгрохотала отвёртка, выпавшая, наконец, из моей руки. Я упал на пол и долго смотрел на потолок, пытаясь разглядеть все трещинки и неровности в штукатурке, таким образом борясь с тёмной пеленой, застилающей глаза. Затем дыхание начало возвращаться. Лёгкие подбадривало моё молодое и здоровое сердце, которое категорически отказывалось останавливаться, не смотря ни на что. Оно словно кричало:

— Давайте, давайте, ребята! Работаем, работаем!

Затем я кое-как поднялся с пола и отправился в ванную, где всё ещё дрожащими руками умылся холодной водой. Однако это мне не помогло, как и алкоголь, щедро залитый в глотку тем вечером. Я хотел в усмерть напиться, но почему-то не мог. Ни вино, ни даже водка не помогали мне справиться с этим состоянием. Кровь не впитывала алкоголь, и поздно вечером я поплёлся домой с сильным запахом перегара, но совершенно трезвый.

Помню, как отец, встретивший меня на пороге родного дома, внимательно осмотрел меня с головы до ног и заметил:

— Трезвый вроде, а вонища адская. Ты что, Толик, ацетон хлебал?

Я не оценил его шутки, сказал лишь, что сильно устал и хочу спать. Только сон с этого момента стал для меня непозволительной роскошью.

Больше всего я завидую своим друзьям. К тому времени, как ребята вернулись из супермаркета, тело вместе с гробом оперативно забрали какие-то спецы, приехавшие на машине «скорой помощи», но одетые в строгие костюмы. Двор на какое-то время отцепили полицейские, но никаких следов уже не осталось. Вместе с мятежным телом отца увезли и тело его жестокой и несчастной дочери.

Бог им судья.

Да и я больше не скажу об этом ни слова. Никому и никогда.

Пожалуйста, избавьте меня от ЭТОГО! И пусть Господь не подарит вам такого опыта как мне. Просите этого каждый день. Поверьте, оно того стоит.

Январь 2016