Страшная погоня 6

Поначалу исчезновение Гекаты не столь ужаснуло, сколько ошеломило меня. Искренность злодейских намерений Эмпедокла вызывала некоторые сомнения. Однако чем больше я думал о той поразительной ловкости, с какой Гробовщик увёл мою невесту, тем меньше оставалось надежд на благополучный исход. Правда, сама Геката отметила в своей записке, что скоро вернётся, но верилось в это с трудом.

Бросившись на её поиски, я не озадачивал себя выбором направления: казалось, сердце должно указать мне верный путь. Однако вскоре выяснилось, что найти человека в таком многокрасочном, меняющимся каждую минуту карнавальном калейдоскопе, задача не из лёгких. Пестрота маскарадного антуража создавала неодолимые помехи на моём пути. В глазах рябило от красок, соцветий и тонов. Повсюду, где только можно, я спрашивал про девушку с жемчужной Кассиопеей в волосах, но толкового ответа ни от кого не получил. Из-за общего шума меня плохо слышали, а если и слышали, то не принимали всерьёз. На мои расспросы отвечали весёлым смехом, шутливыми восклицаниями, двусмысленными остротами, а чаще — предложением выпить.

Наконец, некто очень высокий, громоздкий, облачённый в доспехи спартанского царя времён Троянской конфронтации, с ослепительно белым плащом за спиной и медной маской Агамемнона на лице сказал, что видел, как волшебной красоты девушка, осенённая созвездием Кассиопеи, поднималась поступью богини по бирюзовой лестнице. Девушку будто бы окружала толпа уродливых кобольдов, которые воздавали ей такие почести, словно она уже являлась Королевой Бала. Почётное восхождение, по словам Агамемнона, происходило совсем недавно. Он был уверен, что видел именно ту, которую я ищу и предложил мне свои услуги в продолжении поисков. Но, подумав, я отказался от его помощи. Во-первых, таких бирюзовых лестниц здесь было великое множество, и Агамемнон вполне мог что-то напутать, а, во-вторых, сказанное очень уж походило на забавный розыгрыш, один из тех, раскручиванием которых занимались на балу специально для того запущенные опытные мастера.

Потом получилось так, что я против воли оказался втянут в стремительное движение бесконечного хоровода-серпантина, вьющегося замысловатыми пёстрыми змейками по всему залу между столами. Меня просто подхватили с двух сторон под руки и незаметно встроили в ритм общей танцевальной беготни. Как ни вырывался я, как ни просил оставить меня в покое, мне всё же пришлось подчиниться и в составе такой «змейки» под общий хохот и аплодисменты совершить несколько дурашливых кругов по залу, подпрыгивая, приседая и кривляясь, как того требовали условия импровизированной клоунады.

Пару раз в стремительном хороводном кручении меня пронесло мимо стола президиума, где восседала сама необъятная монументальность, взошедшая на престол, — почтенная госпожа Бубастис. И всякий раз, когда взгляд мой падал на высокую гостью, в самом низу моего живота завязывался холодный узел, стягивающий все жилы в один ледяной кулак.

В голову, конечно, в такие минуты не могло прийти ничего хорошего. Я сразу вспоминал подслушанный диалог двух неизвестных о предстоящем избрании Королевы Бала. Выражая сочувствие предполагаемой избраннице, они к месту вспомнили, как несколько лет тому назад во время подобной церемонии Бубастис оторвала ухо красавице Галкиссе за одно лишь то, что в серьгах награждаемой имелись камни, не соответствующие зодиакальным указателям. Даже муж Галкиссы, всеми уважаемый господин Фаразм, владелец зеркального каскада «Алмазные кольца Сатурна», не смог заступиться за свою супругу. Но если несчастная лишилась уха только из-за своих злополучных серёг, одетых по неведению, то что же произойдёт с той, у которой ожерелье из сакральных камней будет обрамлять белоснежную шею?! А камни? Бог мой, какие камни перечислялись ими?!.. Селенит, оникс, нефрит… особенно нефрит, — вот что прозвучало столь значительно за бархатной портьерой. Как же теперь быть с нефритовым колье, которое собирается одеть моя невеста?!.. Думать об этом было невыносимо, но ни о чём другом я уже думать не мог. Меня бросало то в жар, то в холод. Бегая хороводными кругами по залу, я, не переставая, бормотал себе под нос как заклинание: «Халцедон в ухе, нефрит на шее! Халцедон в ухе, нефрит…»

Бабушка директора кладбища оставалась верна себе. С того самого момента, как её усадили в резное палисандровое кресло, старуха не сдвинулась ни на иоту и ни в чём не обнаружила желания хоть как-то поменять заданную позу. Невзирая на кипевшее вокруг веселье, на сногсшибательные номера и эскапатические трюки, демонстрируемые мастерами оригинального жанра, бабушка юбиляра строго хранила свою статуарную неподвижность. Она не притрагиваясь ни к еде, ни к питью, не реагировала она и на льстивые тосты, провозглашаемые в её честь гостями, желавшими выслужиться перед директором кладбища.

Бытовало мнение, что омертвелая неподвижность Бубастис обманчива. Так утверждали некоторые из окружения самого директора. Подверженная необъяснимым превращениям, она якобы таила в себе бесконечную череду тайной многоликости, случайные всплески которой могли напугать неосторожного наблюдателя. Поэтому не рекомендовалось уделять большое внимание экстравагантной наружности госпожи Бубастис и слишком часто заглядывать ей в глаза. Это занятие считалось дурным и небезопасным.

Конечно, всего этого я не мог не знать, но, всецело поглощённый мыслями о Гекате, кое-что упустил из виду. Мне не давала покоя украшенная бриллиантами корона Королевы, которой должна будет распорядиться бабушка юбиляра. Пытаясь представить, как будет совершаться церемония награждения — /а я уже почти на сто процентов был уверен, что этот ритуал произойдёт с участием Гекаты/ — я то и дело поглядывал на Бубастис, пытаясь рассмотреть в ней признаки надвигающейся катастрофы… И вот в какой-то момент мне почудилось, что лунноподобная физиономия старухи «дрогнула»… Застывшее бледно-жёлтое желе чуть колыхнулось, по нему пробежало что-то вроде лёгкой ряби, и один глаз, мигнув, повернувшись в глазнице-кратере, уставился прямо на меня! Я ещё не успел отметить это подмигивание как свершившийся факт, как тут же приоткрылся рот — лунная расщелина — и из него, словно дразня, высунулся очень длинный, узкий язык… Волосы на моей голове поднялись дыбом! Кончик языка Бубастис оказался раздвоенным, как язык змеи или ящерицы!.. Одним неуловимым движением Бубастис облизала «змеиной» раздвоенностью своё «лунное» лицо, подхватив на лету несуществующую муху, ещё миг — и невероятный язык исчез в бабушкином рту, мелькнув напоследок Чудовищным концом. Плоские жёлтые челюсти тут же сомкнулись, расщелина стала трещиной — и вновь мертвенная неподвижность, «лунный ландшафт», копия гравюры Яна Гевелия.

Наваждение длилось доли секунды, но оно взволновало меня до глубины души. Не сдержавшись, я громко закричал от испуга и, споткнувшись на ровном месте, рухнул на пол… Моё падение вызвало всеобщий взрыв веселья, потому что сверху на меня тут же повалились, с хохотом и визгом, бежавшие следом за мной хороводные плясуны. Наверное, в ту минуту я имел чрезвычайно испуганно-растерянный вид, чем ещё больше насмешил своих партнёров по танцу, образовавших вокруг кучу-малу. Превратно истолковав выражение моего перекошенного лица, они тут же принялись тормошить и щекотать меня, отчего вскоре я разразился диким безумным хохотом. Когда же мне, наконец, удалось освободиться от назойливых хороводных объятий, я вновь устремился на поиски своей невесты.

Потратив ещё около получаса на беготню по каким-то разукрашенным мозаикой и лепниной комнатам, цветочным павильонам, замысловатым переплетениям коридоров и галерей, за каждым из которых открывались анфилады других павильонов и залов, уводящие в иные расцвеченные миры, окончательно во всём запутавшись и заблудившись, я неожиданно оказался в зале, декорированном под уголок девственной лесной обители.

В живописном беспорядке здесь были расставлены корзины и кадки с кустами и карликовыми деревьями. Сверху свешивались какие-то длинные ветви, оплетённые омелой, а из расщелины мшистого камня бил фонтанчик, очень похожий на естественный родник. Вода живыми бурлящими струями стекала в глубокий кремнистый резервуар, где плавали аквамариновые рыбки. В «лесном» павильоне было относительно малолюдно и не так шумно, как повсюду. В этом оазисе тишины и покоя всё взывало к отдыху, чем я не преминул воспользоваться, решив сделать небольшую передышку.

Сняв с подноса бокал с прохладительным напитком, я упал в кресло, вырезанное из ствола секвои, и, утоляя жажду быстрыми глотками, принялся обдумывать дальнейший план действий.

Дела мои были откровенно плохи. Мне стыдно было признаться самому себе в том, что я не имею ни малейшего представления, что теперь делать дальше. Я клял себя последними словами за то, что не внял вовремя мудрым советам Льюиса — мой друг искренне желал мне добра! Но разве виной тому было только моё легкомыслие?! Разве не сама Геката предопределила такой ход событий? Ведь я изначально предупреждал её, что эта нездоровая заинтересованность «улиточной» темой добром не закончится, хотя, конечно, сам не мог и предположить, что всё произойдёт так быстро и внезапно.

Страх за невесту, навеянный мрачными перспективами конкурса Королевы, вносил полный разлад в мои мысли. Сейчас мне очень мог бы помочь Льюис, но мой друг, как назло, куда-то запропастился. Скорее всего, его исчезновение было вызвано его сердечными делами. Я уже знал, что дочь начальника горной стражи, зеленоглазая златокудрая Друзилла, давно похитившая покой и сон моего друга, прибыла на бал инкогнито. С её стороны это был своего рода тактический ход, рассчитанный на ловкость и сообразительность своих многочисленных воздыхателей. И потому с самого начала Льюис прилагал максимум усилий к тому, чтоб разгадать секрет её маски прежде, чем это сделают его соперники, один из которых — Диодор, владелец свадебного салона «Филемон и Бавкида» — являлся наиболее вероятным претендентом на руку и сердце зеленоглазой красавицы. В том случае, если подозрения мои оправдались и мой друг достиг своей цели, меня ожидала полная и вместе с тем провальная свобода действий. Найдя Друзиллу, Льюис уже ни на шаг не отошёл бы от предмета своей страсти, а я сейчас, как никогда, нуждался в поддержке друга.

Планов по спасению Гекаты роилось в голове великое множество; к сожалению, ни один из них не являлся реально осуществимым. Я уже допивал свой бокал, собираясь вскочить с места, чтоб вновь, очертя голову, ринуться в водоворот ускользающих образов, как услышал голос, обративший меня на пару минут в каменное изваяние...

— …Вот вы всё время спрашиваете про возможности Белой Улитки, — до жути знакомо зарокотало вдруг где-то неподалёку. — Каковы они? Как далеко простираются? Безграничны ли?.. А я вам так скажу, возможности Безграничного открывают перед нами, как правило, безграничные возможности, но, к сожалению, не всегда одно соответствует другому. Далеко не всегда. Надеюсь, вы поняли меня правильно…

Моя правая рука, державшая бокал, наверное, сильно накренилась в ту минуту, потому что остатки ананасового сока холодными ручьями потекли вдруг по моим коленям. Но сейчас мне было не до того. Уши не обманывали меня. Этот неторопливо рокочущий бас я выделил бы из тысячи других голосов, даже если б услышал его в составе хоровой капеллы, поющей в унисон. Это говорил он — баловень тёмных стихий и знаток кладбищенской символики! Вне всяких сомнений — он, Безумный Горбовщик, Кровавая Лопата, Могильный Виночерпий, Пожиратель Червей, Вечный Землерой и… как там ещё величали Эмпедокла в кругу «привратников Эреба»? Количество таких невероятных прозвищ, как я уже понял, объяснялось не столько запутанным и загадочным образом жизни гробовщика, сколько служило своего рода суровым предостережением всем любителям «острых приправ», желающим разделить с ним трапезу тайных откровений.

Оглянувшись, я заметил неподалёку, в гуще «лесных зарослей», небольшую ажурную беседку, увитую плющом и акантом. За густыми локонами декоративной зелени было заметно некоторое шевеление; в беседке явно собралась определённая группа людей, к которым, судя по всему, и обращался Эмпедокл.

Но кто же сейчас составлял его аудиторию? И где Геката, безвозвратно с ним ушедшая и пообещавшая «скоро вернуться»? Неужели она находится там, среди прочих слушателей, и внимает ему с прежним вниманием, обожанием и благодарностью? Так-то они взялись подыскивать место «поближе к сцене», чтобы «получше видеть» концерт? Господи, кого они хотели обмануть?!

Прячась за листьями пышной растительности, словно охотник, выслеживающий дичь, я подкрался к беседке с самой заросшей её стороны, присел возле перил на корточки и прислушался…

— А почему вы называете эту яму Чревом Белой Улитки, господин Эмпедокл? — спросил вдруг чей-то тоненький, совсем юный голосок, принадлежавший кому-то из слушателей. — Какими признаками должна обладать, по-вашему, обыкновенная яма, чтобы заслужить такое странное название?

Эмпедокл добродушно /и так знакомо/ рассмеялся в ответ, но в его добродушии проскользнула нотка очевидного превосходства.

— Как вы сказали? О-бык-но-вен-ную яму?? — нарочито, по слогам, переспросил он, явно предвкушая такой вопрос. — Да в том-то всё и дело, дорогая моя, что это была НЕОБЫКНОВЕННАЯ ЯМА!!! Да-да, именно так, а не иначе. Впрочем, судите сами. Разве можно назвать обыкновенной яму такой правильной окружности, словно очерченной циркулем? Кто и каким образом мог придать ей такую форму? Природа, как известно, не терпит законченных геометрических линий. А эти гладкие, отвесные стенки, блестящие, словно смазанные жиром? А трудноопределимой глубины дно, затянутое клубящимся туманом?.. А эти плавающие в тумане неясные, обтекаемые формы, похожие на плохопереработанные сгустки желудочного сока… Множество аргументов, множество, все и не перечислишь. Ладно, так и быть, расскажу им, как было дальше, — Гробовщик непринуждённо балагурил в своей обычной манере, обращаясь временами то к самому себе, то к некоему третейскому судье, незримо присутствующему рядом, — только пусть они после этого меня не благодарят и не тревожат по ночам всякими пустяками… А уж я, готов в том поклясться, не поскуплюсь на подробности…

Несмотря на только что утолённую жажду, в моём горле заново пересохло. Я услышал те самые слова, которыми гробовщик начинал свою предысторию, когда мы с Гекатой ещё только подсаживались к нему за стол. Хорошо знакомая интродукция шла практически без изменений. То же самое многообещающее начало, подкреплённое вескими аргументами и доверительной интоницией, было адресовано теперь другой аудитории, более многочисленной, но не менее доверчивой.

Значит, Гробовщик не ушёл со сцены окончательно. Вместо того чтобы затаиться, он зачем-то вернулся и, как ни в чём не бывало, возобновил свою разрушительную деятельность. Поражал не только неслыханный цинизм, с каким действовал великий сказитель, но его воистину иезуитское хладнокровие, а также вера в абсолютную безнаказанность, наверняка внушённая ему чьей-то влиятельной поддержкой!

Первым моим желанием было тотчас ворваться в беседку, схватить Гробовщика за шиворот и встряхнуть как следует; потом сорвать с него личину трогательной беспомощности — /к тому времени я уже окончательно уверился, что его окладистая борода, как и очки слепца, тоже бутафорская/ — и с позором разоблачить перед всеми говоруна-шарлатана. Настала пора вывести, наконец, гробовщика на чистую воду! Но, подумав, я решил повременить с расправой. Поспешность могла повредить делу. К тому же мне стало любопытно, какую же на этот раз патоку приготовил Коварный Златоуст для ушей новых своих адептов?! В любом случае я пребывал в полной уверенности, что уж теперь Гробовщику от меня никуда не деться. Перед тем как призвать его к ответу за содеянное, надо было дать ему высказаться до конца.

Приподнявшись возле перил на цыпочки, я осторожно раздвинул руками густые лозы аканта и заглянул внутрь беседки…