Страшная погоня 1

…Мы находились почти в эпицентре маскарадного буйства. Вокруг нас пёстрыми серпантинами закручивались хороводы причудливых карнавальных персонажей, на каждом шагу шипучими струями рассыпались фонтаны игристого шампанского, оркестр играл такие зажигательные канканы, что ноги сами были готовы пуститься в пляс. Чем более я наблюдал окружающее, тем яснее видел, как размах состоявшегося веселья увлекает пирующих, утоляя всеобщую жажду праздничного безумия. Однако меня самого ничего уже не радовало. Многозначительные полунамёки Льюиса основательно подпортили моё настроение. Особенно мне стало не по себе после того, как мой друг, заметив, с каким интересом Геката слушает Безумного Гробовщика, сразу дал понять, что я «играю с огнём».

— Не хочу тебя пугать, дружище, но ты многим рискуешь, оставляя её наедине с этим человеком, — сказал он, неодобрительно покачав головой. — Легковерная жена Адама тоже когда-то внимала речам Змея-искусителя, поверив в его благие намерения — и ты помнишь, чем кончилось дело?! Если твоя Геката с таким увлечением впитывает истории про нефритовое колье, то она наверняка успела проникнуться нездоровым интересом к источнику его красноречия; не исключено, что она уже просит и показать ей это колье, и, может быть, даже дать примерить. Предупреждаю сразу, если такое произойдёт, если она коснётся колье хотя бы кончиком своего ногтя, последствия будут ужасны и необратимы…

Раз от разу прогнозы моего друга становились всё более туманными и расплывчатыми, менее понятными, а оттого — более угрожающими. Мой друг говорил ещё, тоже наверняка что-то очень важное, но я уже почти не слушал его. Теперь мои мысли были заняты другим. Я думал о том, хорошо ли в самом деле поступаю, отлучаясь так часто из-за стола и подолгу оставляя Гекату наедине с Эмпедоклом? Быть может, Льюис немного преувеличивал опасность состоявшегося сближения, но ведь тёмная репутация Гробовщика ни для кого здесь секретом не являлась. Слухи о его похождениях ходили самые невероятные, а если принять во внимание все эти загадочные, противоестественные прозвища — Пожиратель Червей, Вечный Землерой, Кровавая Лопата, — которыми его наверняка наградили тоже не просто так, то стоила ли хоть одна минута знакомства с Гробовщиком всей той вечной счастливой жизни, что была уготована нам с Гекатой?!

Не прерывая общения с Льюисом, я вместе с тем старался не терять из поля зрения обоих собеседников, поглядывая на них украдкой из-за колонны, возле которой мы стояли.

— …И когда тело, преданное земле, тайком заселяется Улиткой, оно начинает распухать и со временем становится похожим на некую человекоподобную подушку, непонятно как и каким образом втиснутую в гроб, — услышал я голос неутомимого рассказчика и понял, что речь вновь зашла на интересующую Гекату тему. — Строго очерченные рамки вечного покоя становятся тесны «раздобревшему» мертвецу. Физиономия покойного — самое ужасное и непереносимое во всей этой картине — представляет собой серый студенистый пузырь, на котором не разобрать ни рта, ни носа, ни бровей, и только в двух крохотных щёлочках, которые когда-то были глазами, едва заметно горят зелёные нефритовые огоньки.

…Как правило, выбор подходящего «лежбища» осуществляется Улиткой незаметно для постороннего глаза; родные и близкие почившего, навещая захоронение, не обнаруживают никаких внешних перемен. Однако иногда происходит непредвиденное… — захваченный раскрытием новой темы, Гробовщик говорил всё более горячо и увлечённо. — Я ничего не могу сказать об этом, да и вряд ли кто другой объяснит вам это явление — но что есть, то есть. В одном случае из десяти творится невообразимая чертовщина. Мёртвое тело распухает до таких чудовищных форм и размеров, что внутреннего давления не выдерживает даже гроб, сколоченный из самых крепких пород дерева. А дальше всё идёт в полном соответствии с законами физики о расширяющейся материи. Ломаются и крошатся доски, вспучивается земля на могиле, падают кресты, опрокидываются надгробия… Всё захоронение приходит в полную негодность, вызывая ужас и панику среди посетителей…

Нельзя сказать, что наблюдательный пост, занятый мной у основания коринфской колонны, был выбран удачно. Стоявшие вдоль стен огромные вазы с гигантскими орхидеями в значительной степени перекрывали мне видимость, мешая полноценно наблюдать за собеседниками. Однако то, что Эмпедокл рассказывал моей невесте, было слышно достаточно хорошо. Гробовщик обладал голосом на удивление звучным и глубоким, голосом настоящего чтеца-декламатора, благодаря чему даже на большом расстоянии его речь воспринималась без особых затруднений.

— …За бутылкой крепкой наливки, настоенной на дремучих плодах снежноягодника, сидели мы, втроём, в сумеречном доме кладбищенского сторожа Адомастра, — сочно рокотал Гробовщик на низких нотах, — играя в кости и беседуя на темы, не вполне пригодные для весёлой дружеской компании, хорошо разогретой хмельными возлияниями. Странные, совсем не радужные настроения владели нами, и странные мысли витали в головах наших.

«Какая удивительная вещь, друзья мои! — сказал вдруг Нильфомил, оградных дел мастер, которому в тот вечер необычайно везло в игре. — Наблюдается полное несовпадение практических и ментальных закономерностей на этом ничтожном, микроскопическом уголке Вселенной, называемом игровым столом. Если сказать проще, то никогда ещё я не выигрывал так много, как сейчас, однако — странное дело! — крупный выигрыш меня совсем не радует. Скорее наоборот. Улыбка Фортуны кажется мне недоброй и зловещей. Так улыбается Сирена с островов Галли, когда видит, как моряк, очарованный её пением, берёт курс прямиком на подводные рифы… — немного подумав, он добавил: — А ведь издалека её улыбка видится такой светлой и лучезарной.»

«Фортуна — дева капризная, переменчивая и злопамятная, — сердито отозвался со своего места Адомастр, которому, в отличие от Нильфомила, как раз тогда очень не везло. — Искать изъяны в её очевидной благосклонности — грешно и небезопасно, — продолжал ворчать он, вытряхивая последнее из своего кошелька прямо на стол. — Что же касается улыбки, то, готов поклясться, что самая милая и лучезарная улыбка играет сейчас на ввалившихся губах того, кто лежит в бирюзовом саркофаге на аллее Вечного Покоя. Вот ему-то есть, отчего улыбаться!»

Наш Адомастр имел в виду большой саркофаг чеканной бронзы, не так давно установленный в роскошном готическом склепе, принадлежавшем одной знатной фамилии. С этим погребением, невзирая на всё его величие и пышность, была связана не очень красивая история. Вскоре после того, как состоялась панихида, и блистательный саркофаг с телом был водружён на мраморный пьедестал, там стали происходить странные, необъяснимые вещи. По ночам из-под бронзовой крышки начала понемногу вытекать густая клейкая слизь, подозрительная по цвету и запаху. Узнать, что именно является тому причиной, было невозможно — все замки на крышке заливались расплавленным свинцом — поэтому среди посетителей Некрополя быстро распространился ужасный, кощунственный слух, что обитатель саркофага помечен тлетворным «поцелуем» Белой Улитки. Говорили, что она будто бы присмотрела покоящееся тело в качестве «лежбища» для очередной своей спячки и уже «заселила» его должным образом. Этому мог поспособствовать и тот факт, что покойник имел несчастье скончаться под знаком Скорпиона, чем «поставил» себя в крайне невыгодное и опасное положение. /Всем известно, что Улитки ненавидят Скорпионов/.

Как бы то ни было, но разглагольствуя таким образом, Адомастр зашёл слишком далеко. В кругу «привратников Эреба» эта тема считалась крайне нежелательной, способной накликать дурные последствия. Её всячески старались избегать, но порядком захмелевший старик, обозлённый к тому же крупным проигрышем, решил на этот раз не церемониться.

«Вот уж ему-то есть, отчего улыбаться, этому «долго-лежачему больному», который сейчас пухнет, как кусок пирога, опущенный в воду, — повторил он, наслаждаясь нашим беспокойством. — Попробуйте не развеселиться, когда в вашей обглоданной червями грудной клетке посапывает Улитка, свернувшись калачиком, а вас из-за этого распирает, пучит и прёт во все стороны так, что металлическая коробка, в которой вы заключены, неизъяснимо тяготит вас и уже практически не является помехой для выброса наружу. Тут поневоле расхохочешься. Не так ли, а?»

Мы попросили сторожа замолчать, однако тот не унимался. Довольный произведённым впечатлением, он даже попытался затянуть какую-то погребальную песню на манер застольной, но тут двери распахнулись, и на пороге появился помятого вида человек с выпученными глазами и перекошенным лицом цвета огуречного рассола. Это был смотритель того самого склепа, о котором только что шла речь. В его обязанности входило производить в склепе еженедельную уборку и поддерживать там надлежащий порядок, с чем он до сих пор справлялся по мере сил. Но что заставило его прийти сюда в столь неурочный час? Прежде смотритель не имел желания водить с нами дружбу, считая простых могильщиков низшей ступенью кладбищенской иерархии.

При его появлении мы сразу замолчали, а незваный гость, держась обеими руками за стену, бочком продвинулся вглубь комнаты, оглядел всех невидящим взглядом и голосом удавленника, минуту назад вынутого из петли, сообщил, что только что видел Белую Улитку…

Если бы в доме вдруг случился пожар, и ненасытное всепожирающее пламя уже подбиралось к дверям и окнам, грозя перекрыть все выходы наружу, мы не повскакали со своих мест с большей резвостью, чем при этом известии.

Насколько сказанное соответствует действительности, определить было трудно, но внешний вид смотрителя исключал любого рода мистификацию. Человек находился на грани тяжёлого обморока. Он был потрясён до такой степени, что толком не мог говорить, а потому изъяснялся преимущественно жестами и артикуляцией…

Всё происходило у него на глазах. Явившись, как обычно, перед заходом солнца для еженедельной уборки мест посещения, открыв ключом двери, он уже сразу, по запаху, определил, что творится что-то неладное. Смотритель поспешил зажечь все светильники, после чего увидел, что за время его отсутствия здесь произошли очень нехорошие перемены. Прежде всего это касалось слизи, проступающей из-под крышки саркофага. Теперь она не просто сочилась и капала, а стекала вниз целыми потоками. Все ступени пьедестала были залиты клейкой водянистой массой, а на полу, на гранитных плитах, образовались огромные вязкие лужи, к которым прилипали подошвы.

Но не это было самое поразительное! Ужасающие и необъяснимые изменения претерпел сам саркофаг. Он деформировался совершенно невероятным образом. Этому невозможно было поверить, но огромная, массивная гробница, сваренная из толстых листов бронзы и меди, раздулась изнутри, как перезревший банан, на котором вот-вот начнёт лопаться кожура. Драгоценные камни отскакивали от инкрустированных граней, подобно спелым горошинам. Казалось, что сущности, заполнявшей саркофаг, становилось невыносимо тесно в занимаемом ею узком пенале; беспрерывно разрастаясь и наливаясь сверхъестественной мощью, она будто готовилась к своему триумфальному высвобождению. Углы металлического каркаса уже начинали трещать, не выдерживая чудовищного давления. С минуты на минуту должно было произойти что-то непостижимо ужасное!..

К чести смотрителя надо сказать, что он не растерялся в такой момент. Он успел спрятаться за стоящую в углу мраморную вазу за секунду до того, как тяжеленная бронзовая крышка с грохотом отвалилась в сторону, а с развороченного смертного ложа, до краёв заполненного серой клейкой жижей, приподнялось нечто распухшее, невероятно раздутое, отдалённо напоминавшее человеческую фигуру. «Не так страшна сама Улитка, как тело мертвеца, которое она заселяет на время своей спячки», — сказал как-то Адомастр, и он был абсолютно прав…

Отвратительное пузыреобразное существо, выползшее из гробницы и скатившееся вниз по ступеням пьедестала, не являлось ни мертвецом, ни человеком — это было пресловутое логовище Белой Улитки. Улиточный Гомункул, не имевший возможности передвигаться самостоятельно, а только приводимый в действие заселявшей его «насельницей». Своей массой Улитка заполняла всё гнилое чрево покойника, но сразу покинуть рассекреченное обиталище не могла. За время спячки она значительно теряла силы, становясь беспомощной и отчасти беззащитной. И в случае внезапного пробуждения была вынуждена уползать прямо так, не выходя из «заселённого» ею тела и волоча его с собой, как обычная улитка таскает на себе свой домик.

Это было зрелище, достойное самых мерзостных и отвратительных начинаний!

Поворочавшись на полу с боку на бок, словно примеряясь к новой для себя форме существования, бывший обитатель саркофага быстро пополз к выходу, благо ворота склепа оставались открытыми.

Осклизлое, распухшее чучело проползло совсем рядом с притаившимся за вазой смотрителем, по счастью, не увидев его. Однако тот, несмотря на своё полуобморочное состояние, сумел заметить, что покойник передвигался по полу не при помощи рук и ног — они Улитке были совсем не нужны — а как настоящий слизень или гусеница, только за счёт сокращения мышц своего желеобразного тела. И совсем уж ненужным довеском ползущего монстра являлся огромный полупрозрачный пузырь — голова усопшего — бесполезно свесившийся на сторону. Из отверстия, выполнявшего когда-то функции рта, высовывался чёрный язык. Он был тонкий и почему-то такой длинный, что волочился по полу, как верёвка…

Когда мы прибежали на место происшествия, там уже всё пребывало в состоянии мёртвого покоя. Безотрадную картину осквернённой усыпальницы открывали настежь распахнутые ворота, из которых тянуло зловонным смрадом, а внутри царила обстановка, в общих чертах уже обрисованная смотрителем. Пол был весь загажен липкими лужами, у подножия постамента валялись обломки изуродованной гробницы, но главного разрушителя, то есть разрушительницы нигде видно не было. Возмутитель загробного спокойствия, виновник мрачного торжества, успел уползти и скрыться, правда, следы своего отступления замести не сумел. Клейкие, слизистые разводы хорошо просматривались в примятой траве и кустарнике.

Долго, в глубоком молчании, осматривали мы разорённый склеп, не зная, что сказать друг другу. Нам хорошо было известно, на какие «подвиги» способна Белая Улитка при осквернении могил «Скорпионов», но такого мерзостного буйства никому ещё наблюдать не приходилось. На этот раз богопротивная тварь превзошла саму себя. Поруганный алтарь вечного покоя не мог вызвать ничего, кроме чувства брезгливой жалости и содрогания.

Нильфомил, оградных дел мастер, был самый хладнокровный и выдержанный из нас. Справившись с волнением, он постарался взглянуть на всё с интуитивной меркой несомненной выгоды, которую ему подсказал практический склад ума.

«Друзья, прошу заметить, — сказал оградник, — что никогда ещё возможность хорошего заработка не сияла перед нами такой яркой путеводной звездой, как сейчас. Вы даже представить не можете, какую баснословную сумму нам отвалят в Анатомическом Музее, если мы поймаем и доставим им этот оригинальный, симпатичный экземпляр! С разбухшим телом на плечах сонная Улитка далеко не уползёт, к тому же не забывайте, что сон её нарушен в самое неподходящее для неё календарное время. Если мы, не теряя ни минуты, тотчас пустимся в погоню, ей от нас не уйти. И часа не пройдёт, как беглянка вместе со своим пухлым «домиком» окажется у нас в руках. И тогда золотые монеты ручьями потекут в наши карманы!»

Чего говорить, аргументы оградника были скороспелы и весьма сомнительны, но мне они пришлись по вкусу. В то время я крепко нуждался в деньгах, и перспективы «лёгкой» и «быстрой» наживы не могли оставить меня равнодушным. Из нас троих самым рассудительным оказался старый Адомастр, протрезвевший и неузнаваемо посерьёзневший после осмотра разорённого склепа.

— Послушайте-ка, смельчаки, — сказал он. — Вы глубоко заблуждаетесь, думая, что вам удастся легко овладеть этим существом. Да, потревоженная по время спячки Улитка слабее, чем обычно, но хитрость её от этого не уменьшилась. Вам её не провести. И зря вы так уповаете на свои силы. Распухший мертвец, направляемый Улиткой, смог сломать железные замки и откинуть крышку гробницы. И это — несмотря на свою дряблую плоть и гнилые суставы. Неужели вы думаете, что с вами справиться будет труднее, чем сокрушить крепость запоров, залитых свинцом?!… Мой вам совет: забудьте всё, что видели здесь сейчас, и ступайте по своим домам. Улитку уже пытались поймать не раз, и не два, и, поверьте, ничего хорошего из этого не выходило. Не умножайте количество совершённых безумств, не забывайте, что почти каждое из них заканчивалось трагически.

Так сказал мудрый Адомастр, много повидавший на своём веку и, конечно, к его словам стоило прислушаться. Однако Нильфомил тут же зашептал мне на ухо, что старик отговаривает нас лишь потому, что сам не может присоединиться к нам по состоянию здоровья.

— Этот старый хрыч нам просто завидует, — убеждал меня приятель, недовольно косясь в сторону сторожа. — Завидует нашему будущему успеху, нашей молодости, удальству и отваге. Ничего по-настоящему опасного нет в том, чем он пытается нас напугать. Так чаще всего и бывает. Подобные страшилки исходят из возрастной немощи самих устрашителей. Ох, уж эти мне безликие оттенки стариковского брюзжания! Пойдем за Улиткой вдвоём, друг. Мы даже быстрее так справимся. У нас достаточно времени, чтобы провернуть всё дело до наступления темноты.

Последнее сыграло для меня решающую роль. Действительно, было ещё сравнительно светло, солнце едва успело коснуться горизонта, и след, оставленный Улиткой, точнее, её «домиком», просматривался в траве среди могил вполне отчётливо. При столь очевидных преимуществах казалось, что догнать и пленить беглянку будет проще простого. На выяснение отдельных деталей времени не оставалось. Самый план захвата предполагалось обсудить на ходу. Прихватив с собой большой брезентовый мешок и моток крепкой верёвки, мы с Нильфомилом без промедлений устремились в погоню…