Стоит только попросить

— Ализе?

Тонкие пальцы нервно терзают сигарету, стряхивают крошево в пепельницу. Серебряное кольцо на мизинце потускнело, маникюр давно облупился. Что ж ты так к себе сурова, красавица моя?

— Понимаешь, я не виноват. Я думал, что так будет лучше, правда. Ты же знаешь о моей… проблеме, да? Помнишь, обещала, что поймешь? Хотя, я всегда сомневался, что ты поймешь именно это.

Отрываешься от своего занятия, поднимаешь взгляд, смотришь куда-то мимо усталыми покрасневшими глазами. Громкая музыка делает очередной виток, набирая обороты, и я вижу, как ты болезненно щуришься. А ведь у тебя появилась новая морщинка — вот здесь, между бровями. Откуда она, милая?

— Дижон, — шепчешь ты, и наплывают воспоминания — смородиновые и прохладные, как Кир Рояль. Небо и покатые крыши. Май и готика. Прозрачный воздух, птицы и монастырь Шанмоль — ты тогда еще шутила, что мне определенно стоит посещать его почаще.[1] Злилась из-за очередной задержки в пути, когда мы свернули с трассы. Но я всегда ценил спокойствие и не любил опасность.

Mademoiselle, vous êtes belle comme la lune...[2]

— Идиот! — шипела ты разъяренной кошкой у дверей отеля, а глаза сверкали, точно мокрый кварц. Несмотря на нелепость ситуации и каменную физиономию швейцара, это было красиво. — Ты не представляешь, как меня достали твои страхи! С чего ты решил, что тот тип собирался тебя подрезать и устроить аварию? И, конечно же, твой хладный труп не успеет окоченеть, как...

— Я же могу быть уверен, что ты сама меня добьешь? — попытался я неловко пошутить и увидел, как по твоему лицу ползет отвращение.

— Нет, ты окончательно рехнулся! Совершенно!

Швейцар в последний момент умудрился придержать захлопывающуюся дверь и с сочувствием улыбнулся. Изящная фигурка в темно-зеленом, множась в зеркалах, полетела в глубь холла, а я, проводив тебя взглядом сквозь дверное стекло, молча вручил швейцару букет маргариток.

Тогда я просто ушел — под мягкий свет растворяющих ночь фонарей, погрузился в волшебную атмосферу мускусных запахов, мерцания витрин и секретов воркующих влюбленных. Весна...

Площадь, выложенная каменными плитами, встретила меня свежим ветерком, величественным сиянием триумфальной арки и сипящей музыкой — я удивленно оглядел фигуру старика-шарманщика с обезьянкой на плече. Заинтересованно шагнул ближе, потеснив державшуюся за руки парочку. Куколки-танцовщицы на верхушке громоздкого ящика нервно дергались, двигаясь вкруг себя и друг друга.

— Не пожалейте монетки, мсье, — голос шарманщика был на удивление молод и звонок, а из-под седых лохм весело глянули золотые от иллюминации глаза, — и моя Чита не пожалеет для вас предсказания.

Я бездумно пожал плечами; скорее, чтобы отвязаться, бросил в жестяную банку пол-евро и забрал из крохотной шершавой лапки скрученную трубочкой бумажку. Отчего-то замялся, смутившись под внимательным взглядом лицедея, и, коротко кивнув, двинулся дальше. Туда, где то и дело вспыхивал веселый смех и звенели колокольчики. Пусть будет клоунада, только бы прогнать затаившийся внутри холод, забыть презрение и жалость, изменившие твое лицо до неузнаваемости.

Гомонящая толпа окружила балаганчик на колесах — сказочный, со связкой воздушных шаров над крышей, со старинным кожаным пологом и висящей масляной лампой на боку, над которой вилась мерцающая мошкара. Тоненькая девушка в разноцветном трико и с колокольчиком в руках обходила зрителей, собирая в миску монетки, а в центре круга стоял высокий человек в темном плаще. Сорвал цилиндр, церемонно раскланялся, паясничая, и под смех и аплодисменты достал из шляпы белого кролика. Вручил девушке и вскинул голову, оглядывая толпу, будто чего-то выжидая. Напудренное лицо его поворачивалось, точно подсолнух за солнцем, а потом замерло, и я почувствовал, как екнуло сердце. Факир смотрел в мою сторону, а я стоял как дурак, думая уйти, но ноги словно приросли к мостовой. Ладони вспотели, и я вспомнил о бумажке, все еще зажатой в кулаке. Медленно развернул, будто повинуясь чужой воле, и вчитался в пляшущие в неверном ночном освещении буквы.

"Стоит только попросить".

Поднял глаза и недоуменно покосился на фокусника — представление закончилось, народ уже начал растекаться по площади, а мужчина все так же стоял, не отворачивая от меня бледного лица. Лениво поднял руку и поманил. А после неспешным шагом двинулся за угол повозки.

— Будешь? — спросил он бесстрастным голосом, когда я подошел ближе. Я молча взял предложенную сигарету, а потом, затянувшись, наблюдал, как прикуривает факир. Огненные алые точки на мгновение отразились в его глазах, а я подумал, что отчего-то не удивляюсь странности ситуации. Запах хорошего табака ласкал нюх, а хрипящая в отдалении шарманка будила во мне давно забытое, по-детски наивное ожидание чуда.

— Ты устал? — дымное облачко вырвалось изо рта моего собеседника. — Но по прежнему веришь в сказки?

— Устал? Пожалуй, нет… — я рассеянно потер переносицу и зачем-то добавил: — Я тут проездом.

— По большому счету здесь все проездом, — усмехнулся факир, и мне подумалось, что он говорит вовсе не о Дижоне.

— Впрочем, я не о физической усталости. Скажи, тебе не надоело бояться?

— Откуда ты...

Он повернулся, приблизив напудренное лицо, и я поперхнулся дымом.

Череда образов. Сначала тонкий ручеек — испуганные глаза парнишки из детского лагеря, рассказывающего жуткие истории о погребенных заживо, мертвое тельце вывороченной из земли мыши со слипшейся от грязи шерсткой. А потом воспоминания рвутся потоком, раскалывают разум, заставляют сердце биться через раз. Бледное умиротворенное выражение лица тети Сюзет — мама, она же просто спит? Тревожные сны, завораживающе пугающие картины — Виртс и Пикар. И вот я снова не могу вздохнуть — согнувшись, цепляюсь за грубый рукав факира...

— Пожалуйста, прекрати...

— Ты попросил. И будешь избавлен от страха. Знаешь, какое лучшее лекарство от твоего недуга? Посмотреть в глаза ужасу. Понять...

Я с трудом выпрямился, стараясь совладать с крупной дрожью, выбивающей на чело холодный пот.

С глухим треском распахнулись черные крылья за спиной факира.

— Ты?! Я думал, ты будешь старухой...

— Каждому — свое, — тихий голос прозвучал спокойно и почти ласково. А потом холодная рука легко вошла в мою плоть, точно тисками сжала сердце.

— Избавление, — тяжелой каплей упала мысль, и снова подступила паника. — А что, если не до конца?

И животный страх вытряхнул душу из тела — дальше, дальше, только бы не проснуться окруженным темнотой, сцарапывая в кровь ногти об обивку гроба, широко раскрытым ртом жадно ловя остатки воздуха...

Ночной город с высоты — это всегда красиво… и где-то там, внизу, была ты.

— Ализе, а что ты почувствовала, когда комиссар рассказал, как мое тело нашли в подворотне недалеко от Дарси?[3]

Ты отбрасываешь измочаленный фильтр и неверной рукой хватаешь бокал. Делаешь жадный глоток, и алая капля неаккуратно стекает по подбородку. Смотришь сквозь меня, а ненакрашенные губы кривятся в болезненной гримасе.

— Прости, дорогая, я не подумал, что тебе может быть настолько тошно. И за то, что не пришел раньше, прости. Я потерял счет времени, зависая в пустоте между землей и небом, между смертью и бытием. Ни этого ли я так боялся в итоге? Впрочем, что толку, что я вернулся? Ты ведь все равно меня не видишь?

— А на что ты рассчитывал? — четко и ясно, точно и не грохочут вокруг децибелы, доносится до меня знакомый ровный голос. Я поворачиваюсь и даже не удивляюсь. Факир сидит за соседним столиком и лицо его без грима кажется совсем молодым. — Вы теперь по разные стороны грани.

— Не знаю, — я, пожимая плечами, еще раз вглядываюсь в скорбное лицо Ализе, — может, на то, что настоящая любовь способна докричаться сквозь любую стену?

— Какое самомнение, — губы мужчины подрагивают, а в глазах сквозит ирония. Он выразительно кивает на сидящего напротив человека. И я только сейчас обращаю внимание на этого парня. Обычная внешность — короткая стрижка, темные волосы, свитер — мимо такого пройдешь в толпе и не заметишь. Вот только взгляд… Надежда и сострадание, интерес и нерешительность. Теплый, словно солнечный луч холодным днем, он неотрывно следует за Ализе. Уже не моей Ализе.

— Пора. Летим. — Собеседник встает и решительно идет через зал, прямо сквозь извивающихся в танце посетителей. Черные крылья, развернувшиеся за спиной, не пропускают света, да и вся окружающая нас действительность теряет контуры, становится туманной.

— А что там? — почти на бегу спрашиваю я, обеспокоенный сейчас только тем, чтобы не отстать. — Рай? Нирвана? Чистилище? Преисподняя?

— Брось психовать, тебе понравится, — провожатый усмехается и распахивает окно. Прозрачная шелковая занавеска вздувается пузырем, пропуская в клуб поток свежего ветра, а мужчина легко вспрыгивает на подоконник. Протягивает мне руку, и я, ухватившись за холодную ладонь, встаю рядом, а внизу под нами спят темные крыши. Мысль о том, что больше не придется дрожать от страха за собственную жизнь, наполняет меня радостью и облегчением, и, улыбнувшись Смерти, я смело шагаю за карниз.

1 — В бывшем Картезианском монастыре на окраине Дижона ныне расположена психиатрическая лечебница.

2 — Мадемуазель, Вы прекрасны, как луна… (фр.)

3 — Площадь в Дижоне.