Синее счастье

Рецепт был записан неровным почерком на мятом, наспех вырванном из блокнота листе.

«Смешай что-то белое. Смешай что-то сладкое. Смешай что-то яркое».

Сначала Оля была в растерянности, но быстро нашла выход: тесто. Это будет пирог. С ярким возникло затруднение, поэтому она добавила ядовито синий пищевой краситель. Остался пакетик с Пасхи, и она все равно собиралась его выбрасывать, а тут пригодился. По мнению Оли — идеально.

«Добавь то, что любишь. Добавь то, что ненавидишь».

Оля нарезала и красиво выложила в форму поверх теста кусочки яблок сорта антоновка — самые любимые. То, что она истово всей душой ненавидела — лук — было мелко нашинковано и добавлено загодя.

И вот, Оля сидит на выщербленной старенькой, доставшейся еще от бабушки, табуретке, и сосредоточенно смотрит в духовку. Осознавая, впрочем, всю абсурдность этого внезапного ночного кулинарного порыва.

Спустя полчаса Оля надела на руки цветастые прихватки в форме рукавиц и вынула плод своих трудов из духовки. Счастье получилось синим, одурительно вкусно пахнущим, но, увы, совершенно непрезентабельным внешне. Именно так — Оля сегодня, в три часа ночи, пекла счастье. Пекла по рецепту, записанному из сна.

Оле приснилась ее старенькая и трепетно любимая в свое время преподавательница философии, ушедшая, к сожалению, в мир иной спустя год после Олиного выпуска.

— И запомните, девочки и мальчики, счастье — субстанция эфемерная, и, я бы сказала, зыбкая. Постичь счастье нельзя, это понятие слишком субъективное, — шамкала старушка, с важным видом стоя у кафедры и то и дело поправляя съезжающие с носа смешные очки в старомодной роговой оправе. Оля по ходу лекции пыталась писать конспект, но все никак: то от нее упрямо ускользала суть услышанного, то, как насекомые, расползались ею же и написанные буквы в тетради.

Одно Оля запомнила четко: как философиня стояла прямо напротив ее стола и, сурово глядя в глаза, четко, чуть ли не по буквам диктовала рецепт счастья:

— Запиши, запиши, Оля. Запомни. Тебе не лишнее.

Оля запомнила. Проснулась и записала. А потом, как была, в ночнушке и мохнатых розовых тапках, прокралась на кухню и начала шарить по шкафчикам в поисках нужных ингредиентов.

Ей и впрямь не было лишнее: последние полгода пролетели для Оли, как тумане. Серые, одинаковые, унылые дни сменяли друг друга. Оля рассталась с мужем. Оля ссорилась с мамой. Олю шпыняло начальство и подкалывали коллеги — за вид, словно не от мира сего. За рассеянность, за вечные ошибки в отчетах. Оля семи пядей во лбу не была, но понимала, что ее скоро уволят. Но значения это не имело.

Коллеги не черствые — просто устали сочувствовать и спускать на тормозах все промахи Оли. А начальник да, бесчувственный тип, да он и раньше Олю недолюбливал.

Полгода назад Оля потеряла ребенка. Потеряла внезапно — 7 месяцев все было прекрасно, Оля килограммами ела бананы и присматривала коляску. А потом резкая боль в животе, потеки крови на линолеуме, скорая, реанимация, озабоченные лица врачей, и «вы больше не сможете иметь детей».

Оля разрезала пирог на шесть равных частей. Ее так и подмывало целомудренно прикрыть хотя бы сахарной пудрой всю безобразность этого дичайше синего нелепого пирога, но решила, что не надо. Вдруг это испортит рецепт. О посыпке там речи не шло. Подумала, и сама рассмеялась. Рецепт счастья испортит. Оля начала подозревать себя в сумасшествии. Однако утром переложила кусочки пирога на красивое блюдо и заботливо завернула их в пергаментную бумагу.

«Угости того, кого встретишь первым. Угости бродячего пса».

Первым Оля, к своему ужасу, наткнулась на Вадима — своего бывшего мужа. Они жили в одном подъезде, но потом Вадим, кажется, переехал, и квартиру то ли продал, то ли сдавал. Оля не интересовалась. А тут он идет, собственной персоной, прямо ей навстречу.

Оля промямлила «привет», краснела, бледнела под его испытующим взглядом, а потом выудила из сумки кусок пирога, и втолкнула Вадиму в руку. Вадим недоумевал, но пирог взял, избавив тем самым Олю от объяснений. Которые были бы дурацкими — врать Оля не умела, а правду говорить было глупо. Потому что глупой была правда. И сама Оля.

Второй кусок Оля отдала псине, прикормившейся от мусорки. Пес был плешивым и устрашающе огромным, но так жалко вилял хвостом и так по-человечески грустно смотрел ей в глаза, что Оля отважилась приблизиться.

«Угости того, кто был рядом в беде. Угости того, кто на дух тебя не выносит».

Третьим куском счастья Оля угостила свою непутевую, вечно неприкаянную, и вечно в поиске спутника жизни подружку Катю. Именно Катя часами висела на проводе, когда Оля, захлопнув на мужем дверь и захлебываясь слезами, изливала душу в телефон. Именно она с бутылкой хорошего красного вина и коробкой так любимых Олей заварных пирожных приезжала среди ночи, хотя завтра обеим на работу.

Четвертым угостила коллегу. Энергичная отчаянно молодящая дамочка с претенциозным именем Ивонна Олеговна давно положила глаз на Олину должность. Коллега скривилась, но пирог взяла. Оля сомневалась, будет ли Ивонна Олеговна его есть, слишком уж подозрительным и враждебным взглядом та окинула выпечку. Поэтому контрольным выстрелом стало преподнесение пирога начальнику.

Последний, шестой кусок пирога Оля принесла домой. Разогрела чайник, заварила ароматного черного чая, и придвинула блюдце к себе.

Завибрировал, запел нежными женскими голосами модную попсовую песенку телефон. Катя звонила сообщить, что сегодня на планерке произошло невероятное. Нет, не просто невероятное, а НЕВЕРОЯТНОЕ!!! Катя предложила Оле сесть, а не то та непременно упадет. Ведь уволился начальник. Уволился внезапно, никому ничего не объясняя, просто покидал свои вещи в коробку и объявил, что улетает на Гоа. И теперь его место займет, судя по всему, Ивонна Олеговна. Оля подивилась вместе с Катей, и тут пора было заканчивать разговор. Но Катя, замявшись, сказала Оле, что беременна. Что у нее восьмая неделя, и все это время она хотела сделать аборт — ну куда ей, одинокой, безмужней ребенок. Но сегодня передумала, окончательно и бесповоротно. Катя заверила Олю, что та станет крестной. И не просто крестной, а второй матерью ее будущему ребенку. Ведь Кате и положиться, кроме Оли, не на кого.

Оля положила трубку, а потом в каком-то отупении сидела и доедала остатки подсохшего, крошащегося пирога, обильно сдабривая его слезами. Плакала Оля от зависти, плакала от радости, плакала от жалости. На вкус пирог был отвратителен, тошнотворен, горек. Что странно, ведь Оля не пожалела и вывалила в тесто ни много, ни мало полтора стакана сахара.

А в одиннадцать ночи кто-то постучал в дверь, и Олино сердце затрепетало в совершенно иррациональном предвкушении чуда. Оля выпорхнула в прихожую, открыла двери и с трудом подавила разочарованный вздох. Ну конечно, Вадим. Своим дурацким синим пирогом Оля дала ему карт-бланш на очередную попытку возобновить ни ему, ни ей ненужные отношения.

— П-привет, — выдавил Вадим, сразу как-то сникший и съежившийся от Олиной кислой мины, — я хотел сказать… Хотел сказать, что твой торт был очень вкусный. Я его весь съел. Может, есть еще?

— Пирог. Не торт, — устало ответила Оля. В ее голове бешено метались сто и одна отмазка, как спровадить Вадима, и поскорее. И тут кто-то за его спиной гавкнул густым басом. Вадим смущенно пояснил:

— А это бездомная псина. Увязалась за мной сейчас на улице, я прогнать пытался, а она ни в какую. Я и подумал — чего бы и нет, возьму к себе. А что… Живу один, а она меня с работы будет ждать и радоваться. Помнишь, как почтальон Печкин в мультике говорил? Заведу вот животину…

И тут внутри Оли, внутри ее грудины, что-то произошло. Словно Олино сердце — это бочка, и на ней вдруг лопнули все обручи. Словно ее сердце, как замороженный полуфабрикат, было в ледяной глазури, и тут прозрачная твердая корка треснула, обнажив нежную уязвимую мякоть.

Оля заплакала. Обескураженный Вадим бережно и нерешительно, словно не до конца веря в происходящее, обнял ее.

— Пирога больше нет… — всхлипывая, сказала Оля дрожащим голосом. — Но я сейчас испеку новый. Нормального цвета.