Сад Мэри

Приветствую незнакомец. Мне так бы хотелось узнать кто ты такой. Мужчина ли или женщина, ребенок или старик, хороший человек или плохой. Интересно сколько времени прошло с того момента как я написал эти строки? Месяц, год, век? Почему именно ты держишь в руках мое письмо? Как оно у тебя оказалось? Боюсь что я не получу ответы на эти вопросы, но ответы есть у тебя незнакомец.

Меня зовут Говард Мэйсон, и я хочу поведать миру свою историю. Вы без сомнения сочтете ее полным безумием, что же… я не буду с вами спорить. Мне тоже порой кажется, что я сошел с ума. Я не могу сказать, где правда, а где лож в моем рассказе, не могу сказать в какой именно момент фантазия занимает место реальности. Я сам давно уже перестал это понимать. Для меня границы стерлись навсегда. Но я не буду вам лгать или пытаться что то доказать, не буду стараться найти истину, если хотите, ищите ее сами. Я не знаю, есть ли в этой затее хоть какой-то смысл, но разве смысл нужен всегда? Неужели если я не выражу в своем коротком рассказе высоких идей, не составлю очередную модель устройства вселенной, не сделаю выводов — то и рассказывать не стоит? Возможно, я просто хочу поделиться тем, что накопилось у меня в душе. Я не из тех людей, которые странствуют по миру в поисках приключений и кладов, не из тех, кто стоит у власти и решает судьбы мира, но и мне есть, что вам рассказать. Всего одна история. И возможно вы сочтете ее глупой выдумкой не стоящей внимания, бредом сумасшедшего старика — пусть так. Мне не нужно ваше мнение, мне нужно лишь очистить душу от сомнений, освободится и обрести покой.

Я один, но не считаю себя одиноким. У меня нет друзей и всего несколько знакомых, которые смотрят на меня косо и с подозрением, и порой я слышу, как они переговариваются обо мне за спиной, когда прохожу мимо. Они не злобные, нет, они сочувствуют мне, стараются сделать вид, что понимают. Но как они могут знать, что именно творится у меня в душе. Для них все просто и ясно, им не нужна моя правда, у них есть своя, понятная и привычная. Разве стоит их винить за то, что они привыкли рассуждать так как их учили. Конечно же нет. И я их не виню. Я благодарен им за эти попытки понять меня, пусть они и не увенчались успехом. Повторюсь, что я не считаю себя одиноким. Нет, я отнюдь не один. Обычно компанию доживающим свой век людям составляет их память об ушедших и навсегда канувших в прошлое днях, когда они были молоды, когда жизнь бурлила и кипела, бросая их то вниз то вверх. Но не только воспоминания греют мою душу. У меня было нечто еще, нечто непонятное обычному человеку, нечто прекрасное и удивительное, у меня был сад Мэри. Но не хочу забегать вперед.

Мне шестьдесят пять лет. Не могу сказать, что я прожил свою жизнь интересно. Нет, это была совершенно обычная серая жизнь. Я не писал стихов, не сочинял прекрасных мотивов, не рисовал и не посещал никаких кружков. Я просто жил. Но был в моей жизни один светлый лучик, небольшая звездочка, светившая мне ярче самого солнца. Моя Мэри.

Я повстречал ее летом 1962 года. Тогда пошел двадцать первый год моей жизни. Я работал механиком в мастерской отца. Семейный бизнес процветал, и я готовился принять бразды правления и пойти по стопам родителя. Именно в тот год я обзавелся собственным автомобилем, собранным в этой самой мастерской. Он был, конечно, не блестящий и новенький как у многих моих друзей, но зато мой собственный, собранный моими же руками, что, конечно же, стало предметом для гордости. Впервые я увидел Мэри на шоссе. Я возвращался из соседнего городка, куда ездил за некоторыми запчастями, по просьбе отца. Было уже довольно поздно и почти совсем стемнело. Я гнал по шоссе, когда заметил одиноко бредущую девушку. Она шла медленно, облаченная в легкое летнее платьице белого цвета, прижимая к груди сумку, и опустив вниз голову. Я остановился рядом и предложил подвезти ее. И когда эта девушка посмотрела на меня, когда я увидел ее голубые глаза, ее взгляд, такой печальные, грустный очень искренний, но в тот же время очень загадочный, таящий за собой что то невероятно большое, невероятно прекрасное, в тот самый момент я потерял дар речи, что то защемило в груди, словно чья то рука сжала мое сердце, сжала тогда и больше не отпускала. Секунды показались вечностью, вечностью растворенной в голубизне этих глаз. И очнулся я только когда она поблагодарила меня и сказала, что лучше пойдет пешком. Только в тот момент я заметил не ее щеках дорожки от недавних слез. Конечно же, я не мог ее отпустить, не мог, сам тогда не понимая почему. И не отпустил. Я настоял на том, что бы она села в машину, уверил ее, что во мне нет никаких злых намерений и корыстных целей.

Мы ехали в тишине. Я не знал что сказать, и она молчала, глядя в окно и о чем то задумавшись. Когда мы подъехали к ее дому, она поблагодарила меня и вышла. Я хотел ей что то сказать тогда, предложить встретится снова, спросить хотя бы имя, но не смог, просто не смог и все. И только сухо ответил — «Пока».

В следующие дни я не находил себе покоя. Она не выходила у меня из памяти, и я проклинал себя за то, что не предложил ей встретиться. Спустя неделю я вновь появился у дома Мэри с букетом цветов, набравшись смелости, которая улетучилась куда-то, лишь я постучал в ее дверь. Я всю неделю готовил речь, но когда она открыла дверь, я забыл все что хотел сказать, мы просто смотрели друг на друга несколько секунд, а потом я протянул ей букет и сказал — «Это тебе». Глупо верно? По мне так очень глупо. Но это лучшее что я смог сказать в тот миг. Она смущенно улыбнулась в ответ и взяла цветы. На ее лице не было удивления, будто она знала, что я приду, будто она ждала меня. Я предложил ей прогуляться, и она согласилась.

Мы гуляли по нашему небольшому городку, в котором я знал почти каждый закоулок, по тому самому городку, который так мне надоел, по городку, в котором как мне казалось никогда ничего не происходит, который стоит где то на отшибе жизни, который все обходит стороной. Но в тот вечер этот город показался мне прекрасным, я смог взглянуть на него другими глазами, я увидел его по-новому. Это был не тот серый, унылый город. Он расцвел, преобразился, стал чудесным, сказочным местом, в котором раньше я никогда не бывал. Она преобразила его для меня, а может она преобразила меня. Проводив Мэри домой, я не поцеловал ее на прощание, не обнял, не предложил стать моей как это обычно бывает. Я просто взял ее за руку и спросил, не хочет ли он увидеться снова. Я взял ее за руку, и ее рука сжала мою и больше никогда уже не отпускала. То тепло, которое я почувствовал от ее ладони, больше никогда меня не покидало. И она ответил, что с радостью встретилась бы со мной на следующий день. Как возможно описать то, что случилось во мне после этих слов. Дума, что никак, и даже пытаться не буду. Те кто любил – поймут меня без слов, а кто не любил не поймет никогда.

Мы встретились на следующий день, а потому снова и снова. Рядом с ней я позабыл обо всем. О друзьях, о своей прошлой жизни. Словно я попал в иную жизнь, в другой мир, где кроме меня и Мэри не было никого больше. Я думаю это можно назвать счастьем. Мы гуляли, смеялись, разговаривали о всяком и у нас всегда возникали новые темы для разговоров. Да, пожалуй, это и есть счастье.

Мы поженились через два года, и тогда же купили себе небольшой домик на окраине города. За это время я многое узнал о Мэри. О том, что ее отец был алкоголиком, и в тот самый вечер, когда я встретил ее на шоссе, она должна была ехать домой с отцом, но тот напился больше обычного и не встретил ее, и именно это было причиной слез, которые я увидел на ее щеках. Но именно это было причиной и нашей встречи. Кто знает, встретились ли мы бы в другом случае? Всего лишь недоразумение, безответственность ее отца-пьяницы смогла подарить нам друг друга. Некоторые говорят, что случайностей в жизни не бывает, и знаете, я склонен им верить. Еще я узнал, что Мэри скучает по матери, которая умерла, когда дочери было всего семь лет. И главное, что Мэри запомнила о своей матери, что та очень любила цветы. И она тоже их очень любила. Я специально выбрал дом с большим задним двором, в котором можно было бы устроить сад, о котором моя Мэри так мечтала. И она вырастила свой сад, самый прекрасны из всех, которые я видел.

Я продолжал работать в автомастерской, а она стала учительницей в младшей школе. С каждым днем, прожитым с ней, с каждым мигом проведенным рядом с ней, мне казалось, что я все больше люблю ее. Я любил в ней все. Ее громкий, заливистый смех, ее мечтательный взгляд, устремленный вдаль, как она морщила нос, когда сердилась, как она сладко зевала и потягивалась просыпаясь. Она любила рисовать, любила слушать музыку, тихонько петь и конечно же она любила мечтать. Она рассказывала мне, что цветы тоже имеют душу, что они живые. Иногда мы садились в небольшой, овитой плющом беседке, построенной мной по ее просьбе в самом центре сада, и молча сидели, слушая ветер и шелест листвы. И она уверяла меня, что так деревья и цветы переговариваются друг с другом. «О чем же они могу говорить?» — спрашивал я тогда. И она, рассмеявшись, отвечала — «Ну а о чем говорят люди? Привет. Как у тебя дела? Как провел день? Что нового? Что ты сегодня узнал? Что почувствовал? Что понял? Какие у тебя планы? А какие мечты? О чем ты скорбишь? Кого любишь?». И потом она просила меня прислушиваться, отбросить все сомнения грызущие душу, отбросить проблемы и просто прислушаться. Но я не мог услышать того, что слышала она. Старался, но не мог. Ведь я был человеком приземленным, обыденным. А она принадлежала иному миру, недоступному мне. Но она не винила меня за это, а лишь говорила — «Однажды ты тоже услышишь, однажды, когда ты поверишь, ты услышишь». И она была права.

Порой мне казалось, что она и сама похожа на цветок. Она была так же прекрасна и ранима. Так же как и цветок, она нежилась в постели в лучах восходящего солнца. Как цветок она выбегала под проливной дождь и танцевала под ним, кружась, расправив руки и задрав голову к небу. Она кружилась, словно стараясь поймать как можно больше капель дождя. Да, она была цветком, прекрасным цветком, выросшим из грязи той жизни, которой жил ее отец.

Я помню то время очень четко. И когда я закрываю глаза и возвращаюсь в те годы, мне кажется, что я вижу их намного ярче, намного реалистичнее, чем тот мир, ту повседневность, которая окружает меня сейчас.

Она мечтала вырастить ребенка, девочку. Много говорила мне о том, как бы она воспитывала ее, говорила, что хочет, что бы наш ребенок был таким же сильным как я, а я отвечал, что пусть будет таким же красивым как она. Но этой мечте не суждено было сбыться. Шли годы, но в нашей семье не появилось нового человека, и после одного похода к врачу мы узнали, что Мэри не могла иметь детей. Это было страшным ударом для нее, но мы справились, смогли это пережить. Пару раз заговаривали о том, что бы взять ребенка из сиротского приюта, но так и не решились, не знаю почему.

Всю ту любовь, всю ту ласку, которую Мэри хотела подарить своему не родившемуся ребенку, она стала дарить своему саду. Этот сад обрел для нее новое значение. Она стала считать его своей дочерью. И помногу часов она проводила там, блуждая среди деревьев, что ни будь тихонько напевая, или сидя в беседке и закрыв глаза слушая как переговариваются между собой цветы и деревья. Иногда я слышал, как она читала вслух своему саду, как матери читают ребенку. Она читала Шекспира, Данте, Эдгара По, Артура Конан Дойла и многих других, великих творцов прошлого. Я понимал ее, и никогда не пытался сказать, что это не нормально или неправильно. Я любил ее и принимал.

Годы летели незаметно. Наша любовь не переросла в привычку, как это случается у семейных пар на втором десятке лет прожитых вместе. Нет, наша любовь продолжала гореть, продолжала цвести, как и дивный сад Мэри. Пока не случилось непоправимое. Моя Мэри умерла.

То была зима 1983 года. Одна из самых холодных зим на моей памяти. Мэри как всегда много времени проводила в своем саду. Мне часто приходилось долго уговаривать ее вернуться в дом. Она очень беспокоилась за сад, боялась, что он пропадет. И к середине зимы Мэри слегла с тяжелой формой пневмонии. В то время это заболевание лечилось еще хуже, чем сейчас. Я все время сидел у ее постели, читал ей, или просто был рядом. А она все спрашивала про сад, просила меня проведать как он там. Врачи старались помочь, но все было впустую. Мэри умерла в самом начале весны.

С ее уходом во мне стало пусто и темно, как в могиле. Я не мог ни плакать, ни кричать, а просто по многу часов сидел, устремив взгляд в одну точку, словно в трансе каком-то. Слезы словно скопились в душе и отдавались в моей груди невыносимой болью. Тупая, ни на миг не прекращающаяся боль. И, как и многие в подобной ситуации, я начал пить. Я нашел спасение в бутылке, закрывшись, отрешившись от всего мира. Я пал на самое дно, но мне было плевать на все. Какой смысл было что-то сохранять, пытаться как-то жить, если моей возлюбленной, моей Мэри не стало больше. Моей мечтательной, доброй, милой, красивой Мэри больше не было на этом свете. Не знаю, верил ли я в это. Я не видел смысла ни в чем и жизнь превратилась в какой-то очень дурной сон, кошмар от которого я не мог сбежать, никак не мог проснуться. И около полутора лет я не вылезал из этой бутылки.

Но как-то, проснувшись утром, и еще не успев надраться снова, я вышел в сад Мэри и обомлел. За то время, что я пил, сад продолжал расти, цвести и жить. Без всякого ухода он был прекрасен. Я шел по саду и встречал такие цветы, которых раньше никогда не видел. Они были разных цветов и форм, они пестрили разнообразием и благоухали. Сад Мэри превратился в райские кущи, где растения стали развиваться по своему, превратились в то, во что им хочется.

И вот я добрел до беседки, ошеломленный и сбитый с толку. Я опустился на небольшой стульчик, на котором так любила сидеть Мэри, и закрыл глаза. Я пытался понять как такое возможно. Я сидел в беседке и размышлял, пытаясь утихомирить боль в голове и выстроить мысли в привычном порядке. И в этот момент я услышал заливистый, веселый смех. Я сразу же узнал этот смех и открыл глаза ожидая увидеть мою Мэри, смеясь танцующую среди деревьев. Но ее не было. Кончено же не было, ведь Мэри умерла, и я был на ее похоронах, я часто навещал ее могилу, на надгробном камне которой была выбита надпись — «Твоя душа будет цвести вечно». А смех, который я услышал, был только лишь шелестом листвы и не более того. Я грустно усмехнулся над собой. Но через мгновение вновь услышал смех. Он снова раздался с легким дуновением ветерка, и слился с шелестом листвы деревьев в саду. Но теперь я точно знал, что слышу. И мне вспомнились слова Мэри — «Однажды ты тоже услышишь, однажды, когда ты поверишь, ты услышишь». И я услышал.

Возможно, эти строчки кажутся вам бредом. Может, вы думаете, что я окончательно спился, и у меня начались галлюцинации. Не знаю, может и так. Но я услышал ее, услышал в шорохе листвы смех моей Мэри. И не только услышал, я почувствовал ее, ощутил, что она рядом, ощутил то самое тепло, которое она дарила мне каждый день, что была рядом. Моя супруга была здесь, она была в этом саду. Она стояла рядом со мной, но я не мог увидеть ее.

Я вскочил на ноги и позвал ее, снова и снова. Но, конечно же, ответа я не получил. Но я знал, что слышал ее смех, я не мог спутать его ни с чем другим.

После этого я завязал с алкоголем. Я стал очень много времени проводить в саду и очень скоро понял, что он живой. Он существовал и жил своей жизнью. Я слышал его дыхание, я различал голос Мэри. Иногда она тихонько пела, иногда смеялась. А я сидел в той беседке, которую построил для нее и слушал, и в душе моей воцарялся покой и мир. Иногда я ставил музыку, которая ей так нравилась — Бетховен, Бах, Шопен. И мне казалось, что деревья шумят в такт музыке, что сад наслаждается симфонией изящный и прекрасных звуков, и я чувствовал светлую энергию, пропитывающую каждый куст, каждый цветок. Эта энергия проходила сквозь меня, дарила мне силы, и я был готов кричать от переполнявших меня чувств.

С тех пор я больше никогда не ощущал себя одиноким. Я чувствовал ее присутствие везде в саду. Она была рядом, моя милая Мэри была со мной, пусть больше и не в той форме, в которой я ее запомнил. Она преобразилась в прекрасное, она воплотилась в то, чем всегда была в своей душе.

Очень скоро я понял, что этот сад был, не просто выращен Мэри, он был не просто ее ребенком, он был ею. Она стала этим садом, и он превратился в чудо. Сад не увидал ни осенью, ни зимой. Он цвел, развивался, удивляя меня все новыми сочетаниями красок и запахов. В этом саду не было ни одного сорняка, он был прекрасен и чист, как душа моей милой Мэри.

Ночью сад приобретал особую красоту, несравнимую с дневной. Когда я выглядывал в окно, в особенно лунные ночи, мне казалось, что тени от ветвей деревьев сада движутся, сплетаются друг с другом, приобретают причудливые формы. Несколько раз мне даже казалось, что я вижу саму Мэри, плавно скользящую меж ветвей, в своем белом платье. Тогда я выбегал на улицу и звал ее по имени, но ответом мне была лишь тишина и легкий шорох листвы.

Однажды я решил срезать цветок, что бы поставить его дома, рядом со своей кроватью. Это была небольшая белая роза. И в тот момент, когда садовые ножницы перекусили пополам тоненький стебель я смог уловить короткий вскрик боли, он раздался на грани слышимости, но это была не галлюцинация. Хотя самым удивительным было даже не это. Когда я поднял срезанную розу, я увидел, как из места среза упало несколько капель крови, самой настоящей алой крови. Цветок завял в моих руках за несколько секунд, он пожелтел и высох.

Больше я никогда не причинял саду вреда. Я старался относиться к нему очень бережно. Срезал только отмершие, засохшие ветки и цветы. Поливал сад в особо жаркие и засушливые дни. И сад был мне благодарен, я чувствовал это.

Скоро люди стали обращать внимание на сад за мои домом. Такое количество красок, не увядающих круглый год, просто не могло не привлечь к себе внимания. Мне приходилось отвечать на разные расспросы соседей и знакомых. Но я не мог пустить в этот сад постороннего. Это было запретное место, только наше с Мэри место. Это послужило причиной оградить мой участок земли высоким каменным забором. Конечно же, это повлекло за собой волну слухов, прокатившуюся по городу, и еще дальше увело меня от некогда близких людей, но мне было все равно. У меня был сад Мэри, и никто другой мне был не нужен.

Прошло более двадцати лет, а сад с каждым годом был все чудеснее, все прекраснее. Его жизненные силы передавались мне, и в свои шестьдесят лет я выглядел максимум на сорок. Но беда вернулась в мой дом. Страшная беда, которую я уже не смогу пережить.

Последнее лето было очень жарким и очень сухим, и вокруг полыхали пожары. И нас они не обошли стороной. Не знаю, что именно послужило причиной пожара, да это и не важно. Важен факт. Сад Мэри полыхнул как спичка, в несколько мгновений беспощадный огонь охватил деревья и цветы, уничтожая все на своем пути, он испепелял мою Мэри, он уничтожал ее. Я метался по саду, охваченному пламенем, я пытался что-то сделать, потушить пожар, унять огонь, но что может человек в сравнении с силами природы. Я не мог ничего. И получив несколько серьезных ожогов, я сам еле смог выбраться живым из сада и упал на дороге глядя как умирает в пламени то, что я так любил, то, что дарило мне жизнь столько лет. Но я не мог, НЕ МОГ ничем помочь.

И лежа на дороге, в пыли, рядом с бушующим пожаром я слышал крик сада, крик Мэри. Это был ужасный крик. Агония, боль, отчаяние слились в этом крике. И он раздавался в моих ушах. Мне кажется, что я слышу его до сих пор. Сад просил о помощи, умолял спасти его, он как и все живые существа в этом мире не хотел умирать. Но огню был все равно. И, по-моему, я тоже кричал и рыдал, я бился в истерике. Я был слаб, беспомощен, раздавлен жестокостью и ненавистью пламени. Ему была чужда моя любовь, чуждо сострадание. Он мог лишь уничтожать. Я смотрел, как падают деревья, так заботливо посаженные и выращенные моей возлюбленной много лет назад. Она умирала рядом со мной, умирала во второй раз. Господи боже! Разве можно пережить такое? Скажите, как такое можно пережить?!

Пожар уничтожил и мой дом, и перекинулся на соседний. Скоро приехали пожарные машины, и люди со шлангами. Они пытались помочь, но было уже поздно. Сад был мертв, Мэри была мертва, все погибло. И я бился в истерике на той самой дороге, пока они старались утихомирить, потушить пламя струями воды. Похоже, что за те минуты, в которые умирал сад, вся жизненная сила которую он подарил мне, покидала мое тело. За какие-то пол часа я превратился в глубокого и немощного старика. Все было кончено.

И это конец моей истории. Больше мне нечего сказать. Дописав эти строки, я собираюсь отправиться к тому месту, где обрел и потерял все. Я пойду на пепелище, бывшее всего несколько дней назад прекрасным, невиданным садом, чудом способным дарить жизнь, жить и чувствовать. И я лягу на ныне мертвую и холодную землю, и буду смотреть на звезды, и, как и моя Мэри когда-то, я буду мечтать о других мирах, в которых все может быть совсем иначе. Я умру там, вместе с Мэри. Жизнь покидает меня, и рука дрожит. Я умираю, но не скорблю об этом. Я больше не хочу жить. Мне больше просто незачем жить. А эту историю я оставлю вам, кто бы вы ни были. Я оставлю вам ее как память о себе и Мэри, и о прекрасном саду. Правда все это или лож — судить вам.

И где бы ты ни была сейчас любовь моя, возможно я встречу тебя, а возможно и нет, я хочу чтобы ты знала, я услышал, я смог услышать тебя. Я смог поверить. Теперь я знаю, что ты чувствовала, теперь я тебя понимаю.

Возможно, сможете услышать и вы. Но это уже ваша история. Прощайте…