Про кикимору и домового

Про кикимору и домового

КИКИМОРА. МОРАЛЬ

Поймали дикую женщину. Ну, это, может быть, для кого-то она дикая. Себя она считала вполне культурной и цивилизованной.

— Никакая я не дикая! — визжала она. — Это вы дикари! Ненавижу! Твари поганые! Чтобы вам всем провалиться!

И поймали ее ни где-нибудь в зарослях Малой Бурлы, а на девятом этаже офисных учреждений. Как она туда попала — это загадка, которую пускай разгадывают ученые и экстрасенсы. Поскольку им больше заниматься-то нечем. А у работников офисных учреждений работы выше крыши.

Поскольку она была совершенно без одежды, пришлось завернуть ее в простыню. Поскольку даже в офисах обнаженные женщины не приветствуются. Это же вам не улица Красных фонарей, в конце-то концов.

Женщина визжала, кусалась и царапалась, и ее отвезли в больницу с железными решетками на окнах. Да-да! Есть у нас и такие больницы. Правда, никому не советую там лечиться.

Прохожие, когда проходили мимо этой больницы, часто вздрагивали от истошных воплей, доносившихся оттуда, и спешили этак тюк-тюк-тюк побыстрее трусцой миновать это место. Кроме того, это место среди жителей ближних кварталов пользовалось дурной славой.

Вот так… Э-э-э! о чем это я хотел? А! вспомнил! Привезли эту женщину в больницу и стал ее осматривать молодой симпатичный доктор на предмет заболевания.

Вот у нас это уже так повелось, что молодых женщин всегда почему-то осматривают мужчины. А вот мужчин женщины пенсионного возраста.

И надо же! Приблизился к ней слишком быстро, точнее сказать, вплотную. А если уж быть совсем точным, возложил свои персты на ее перси (циникам это не понять). Мы же не хотим осквернять картину целомудренного осмотра циничными словами.

Хотя этот доктор и был специалистом в совсем другой области, где не требуется возлагать персты на младые перси. Нет! На бытовом уровне, альковном, он был специалистом и в этой области, но как специалист в своей специальности он занимался душевными заболеваниями. А там не требуется возлагать персты на перси младых дев. По крайней мере, которые выглядят как младые девы.

И возложив персты, начал делать такие, знаете, сжимательные движения. Сожмет пальцы, разожмет. Сожмет, разожмет. Как будто пальцы накачивает, чтобы они были сильными и хваткими.

И взгляд у него такой влажный стал и коленки подрагивают. А руки всё горячей становятся. И тут эта женщина сумела изловчиться, всё-таки руки у нее были завязаны за спиной, и цап зубами этого доктора за руку, которой он, значит, сжимательные движения делал. И прокусила до крови. Вот такие у нее зубки острые оказались. Тот, конечно, закричал и оказал себе первую медицинскую помощь. Доктор, он и с женщиной остается доктором. Женщину сразу в палату с железными решетками. И дверь железная и на засов закрывается.

Прошла пара дней. И молодой симпатичный доктор пропал. Вот был доктор и не стало его. И где его только не искали? Наверно, только под коротенькими юбочками медсестричек, поскольку они настолько коротки, что там ничего не спрячешь. Или почти ничего…Кое-что, конечно, можно спрятать. И наверно, каждая чего-то хоть в раз в жизни непременно прятала. Но только не молодого симпатичного доктора. Вот его при всем желании там никак не спрячешь. Хотя один знакомый мне рассказал такую историю… В прочем, не будем отвлекаться. А то конца-края тогда моей истории не будет.

Ну, нет и нет! А на нет, как говорится, и суда нет. Только доктор очень скоро обнаружился. Чему все были несказанно рады.

Как только наступила ночь, на всю больницу раздались крики. «Что такое?» — вскричали доктора-мужчины, а женский персонал, на который они устремили свои алчные взоры, покраснел до корней волос. Поскольку очень уж характерные были звуки. Перепутать их с какими-то другими, ну, никак было нельзя. Бросились они всем медицинским персоналом. А крики-то раздаются из той палаты, где поместили дикую женщину. Врываются без стука, а там молодой симпатичный доктор, которого считали без вести, пропавшим в очень интересном положении с пациенткой палаты. Даже у самых целомудренных не оставалось никаких сомнений на счет того, чем они заняты.

Стали его отрывать. Всё-таки это больница, серьезное заведение. А он вопит, кусается, царапается. И при этом постоянно нецензурно выражается. Попробовали вступить с ним в мирные переговоры. Всё-таки продолжали счи тать его интеллигентным человеком. Но он дико глазами вращает и так и сыплет угрозами.

— Если вы меня оторвете от нее, — кричит он. — Я сначала себе пинцетом горло перережу, а потом всем вам! Включая заведующего больницы.

Плюнули коллеги на своего коллегу и оставили его в палате с зарешеченными окнами с дикой женщиной. Решили, что само собой рассосется.

Рассказал я эту историю, а потом задумался: ну, и что из того? Мораль-то в чем? Думал-думал, а потом меня осенило. Меня иногда осеняет, когда я о чем-то думаю. Мораль-то оказывается в том, что женщина ЗАРАЗИТЕЛЬНА. Даже если эта женщина кикимора.

ДОМОВОЙ. ЛУЧШЕ НЕ ПИТЬ, ЧЕМ ПИТЬ

Толик бухал. Бухал по-черному. А что ему оставалось еще делать, если жена уехала к маме. И сказала, что не вернется к нему, если он не бросит бухать. Если он при ней просто бухал, то теперь без нее бухал по-черному. То есть пил до тех пор, пока не падал на пол или мордой в стол. Просыпался и опять принимался за свое, делая перерывы только на походы в магазин за очередной долей горючего, которого, сколько его не пей, все равно не хватает. Причем периодически.

И вот… кажется, это было на третий, а может быть, на четвертый день его прозябания без жены, раздался глас. Но исходил он не сверху, как положено, а откуда-то снизу чуть ли не из-под пола. И был не громогласный и торжественный, а писклявый и противный, как скрежет чем-то по столу.

— Хватит бухать-то уже! Задолбал!

Вряд ли глас сверху обратился бы к нему с такими словами. На голос жены тоже непохоже. Гостей у него не было. Толик осмотрелся и никого не увидел. «Почудилось, — решил он. — Наверно, водка некачественная. Продают бормотень всякую. Травят народ». Он потянулся к бутылке.

— Да харэ уже! Остановись, блин!

Нет! Не почудилось. Явно в доме кто-то был еще, кроме него.

— Ты кто? — рявкнул Толик. Грозно рявкнул.

Так он научился, еще когда служил на границе. Рявкнет, и все хунвейбины с сопок назад в Китай скатываются и оставляют всякие помыслы перейти советско-китайскую границу.

— Кто? Кто? Дед Пихто! Вот кто!

— Не понял! Выходи, а то в бубен получишь.

Из-за печки выбрался старичок-гномик в каком-то ветхом шушуне и пимах. Борода у него была не расчёсана. Сорная борода.

«На белочк4у не похоже!» — подумал Толик. Если был бы черт, то были бы рожки и хвостик. А тут ни того, ни другого. Дед как дед, только очень маленький и неухоженный.

Дедушка сложил руки на груди и спиной привалился к печке.

— Слушай, Толик! Чего ты печку-то не топишь? В доме дубак. Сварил бы что-нибудь. Борщец какой-нибудь.

— А тебе чо?

— Чо! Через плечо! Живу я здесь. Домовой, вот чо. Тепло люблю. Покушать чтобы.

— А! а я думал, что всё это бабкины россказни. Хотя ты прав. Надо затопить. А то баба вернется, будет бухтеть. Ладно! Растопим!

Толик принес дров, угля, почистил печь. И вскоре огонь в печи уже весело трещал. А Домовой блаженно улыбался, как дурачок.

— Ты картоху чистить умеешь? — спросил Толик.

— А чо тут уметь! Ставь воду. А я почищу.

Вдвоем они заваргалинли борщ. В доме запахло живым.

— Ну, всю жизнь не пей, а за борщ обязательно выпей! — сказал Толик.

И разлил по стопкам. Наливал он всегда с горочкой.

— Не! Не! — замахал Домовой.

— Обижаешь! Мужик ты или половая тряпка? Не будешь пить, за шиворот вылью.

— А за шиворот-то зачем?

— Затем, что это позор, если выливают за шиворот.

— А! где наша не пропадала! В конце концов, в жизни надо всё попробовать!

— Вот это по-мужицки! — одобрил Толик.

Они чокнулись. Домовой закрыл глаза, открыл рот и вылил туда содержимое. Толик всегда так делал, только глаза не закрывал. Ему показалось, что он проглотил горящий факел. Слезы брызнули из глаз. Сердце бешено забилось. Он хватал воздух.

— Да ты закусывай, дуралей! Борщика хлебани! Первый раз всегда так бывает. В этом деле без привычки никак нельзя.

Сердце постепенно успокаивалось, внутри разлилось тепло. А вот голова кружилась и какое-то легкомыслие в ней царило.

— Между первой и второй промежуток небольшой, — проговорил Толик и снова наполнил стопки.

— Не! Не! Не! Не! — замахал Домовой.

— Ты вот так и хочешь обидеть меня! Пей, я говорю!

Домовой не хотел обидеть хозяина.

— Первая колом, вторая — соколом! Будь здрав, боярин!

Они чокнулись и выпили. Третья — уже мелкой пташечкой. А потом Домовой сбился со счета. Последнее, что он запомнил в этот вечер, как он с Толиком пел русскую народную песню «Распрягайте, хлопцы, кони». Других песен Толик не признавал.

Но, как известно, за ночью приходит утро. Утро приходит не одно. А под ручку с похмельем. Домовой лежал не за печкой, а на полу под столом. Над ним раздавался грозный храп Толика. «Что со мной? Как это? Почему мне так плохо?» Он выполз из-под стола. В доме было грязно и холодно. Хозяйка вставала в шесть утра и сразу затапливала печь.

Он добрался до раковины и выпил два бокала воды. Полегчало. Стал дергать Толика.

— Э! печечку бы затопить надо!

Толик продрал глаза.

— Печечку, говоришь? Затопим! Пока я туда-сюда, на стол приготовь. Я всегда заначку оставляю на утро.

Теперь Домовой решительно и наотрез отказался глотать огненную воду.

— Отлуплю! — пообещал Толик. — Выпей и сразу полегчает. Это называется, клин клином вышибать. Проверено многовековым опытом на многих поколениях не будем нарушать традицию.

И Домовой дрогнул, проявил слабинку.

Как известно, главное начать. Через неделю Домовой уже не мог обходиться без горячительного. И утро у них с Толиком начиналось с опохмела. Но тут вернулась хозяйка. Всё-таки мужа, каким бы он ни был, все равно жалко.

Она долго стояла на пороге. И не могла понять: по адресу ли она попала. Всё-таки по адресу. Только впереди ее ожидала генеральная уборка. Потом она увидала домового, точнее верх его головы от глаз до макушки. Это все, что выглядывало из-за стола.

— Это кто? — спросила она.

— Это корефан, — ответил Толик. — Во мужик! Только маленький.

— Вообще-то я домовой. За печкой у вас живу.

— Ты не смотри, что он маленький, а пьет не меньше меня.

— Блин! Ты и домового споил! Чтоб твои бесстыжие шары лопнули!

И она принялась за уборку. До самого обеда выносила бутылки, мыла, скребла, возвращала все на свои места. Потом топила печь. Бросила старую фуфайку за печь и отправила туда Домового.

— Там твое место, вот и живи там. А к нам не лезь! А то пожалуюсь вашему старшему.

Но когда она сварила борщ, Домовой не выдержал. Он выбрался из-за печки, пододвинул стул к столу, забрался и, оглядев стол, спросил:

— А где стопки-то? Всю жизнь не пей, а с борщом обязательно выпей.

Хозяйка всплеснула руками.

— Да ты же из него алкоголика сделал! Всё в понедельник везу его кодироваться. Не хватало нам еще в доме Домового-алкоголика.

Когда она завела его в кабинет нарколога, врач и медсестра долго рассматривали Домового.

— А чего он такой маленький?

Хозяйка не решилась сказать правду, чтобы за компанию не стать пациенткой нарколога.

— Из цирка он. Мало того, что сами пьют, так еще и лилипутов спаивают.

— Вылечим! Нам без разницы, что лилипут, что Гулливер, любого сделаем трезвенником.

На Домового надели наушники и включили ему лекцию на два часа. За эти два часа он наслушался таких страхов, что понял, что стоял на краю гибели. Хозяйка в это время обследовала прилавки окрестных магазинов.

— Ну-с! Дружок! Назовитесь, кто вы такой есть! Фамилия, имя, отчество!

— Так это… Домовой я. Имя? Да как-то Кузьмой кликали в раннем детстве, стало быть. А отчество? Перунович. Мы, стало быть, все его дети.

— Так и запишем. Кузьма Пердунович Домовой. А год рождения ваш Кузьма Пердунович?

— Год рождения: сейчас, дай Бог памяти! Ага! Пиши! В шесть тысяч шестьсот двадцать восьмом году от сотворения мира.

Врач и медсестра переглянулись.

— Белочку поймал, — сказала медсестра.

— Никакого сомнения, — согласился врач.

— Какую белочку? — возмутился Домовой. — Какие за печкой могут быть белочки? Это там у Лешего белочки, бурундуки всякие. А у нас что за печкой может быть? Мышь только пробежит. Так я ее так шугану, что она в щель забьется и неделю боится нос высунуть.

— Делириум тременс, — сказал доктор. — Так и запишите, голубушка, в диагнозе. Ну, что же, мил человек, будем лечиться.

Медсестра вынесла большую алюминиевую кастрюлю, на которой желтой краской было написано «Столовая». Эту кастрюлю надели на голову Домовому. «Интересно девки пляшут!» — удивился Домовой. Но дальше ему пришлось удивиться еще больше. По кастрюли стали стучать. Этим стуком, как током, пронизывало все его тело от макушки до пят. При этом постоянно приговаривали, как шаманы: «Не пей! Не пей! Не пей! Водка — зло! Не пей! Не пей! Не пей!»

— Да не буду я пить! — крикнул он. — Не стучите только!

Но его или не слышали или проигнорировали. Домовой был изнеможён. В нем больше ничего не осталось, кроме стука и сурового «Не пой! Не пей! Не пей!» А пытки не было конца. «Вот откину ноги. И тогда уже точно брошу пить», — подумал он.

Когда прекратили стучать и сняли с его головы кастрюлю, в его голове еще продолжал стоять стук и возглас «Не пей!»

Доктор наклонился к самому его лицу. Домовой даже разглядел на его носу синие жилки.

— Ну, как самочувствие, голубчик?

— Да так!

— Будете еще пить?

— Ни в жизнь не возьму в рот эту проклятущую водку. Вот не пил семь столетий, почитай. А тут, как стоп-кран сорвало.

— А придется, голубчик.

— Что придется?

— Выпить1

— Как же так, доктор, вы же вроде меня от алкоголизма лечите и сами говорите, что придется выпить?

— Голубушка! Принесите.

Медсестра вынесла мензурку, наполненную наполовину. В кабинете чувствовался запах спирта.

— Примите, голубчик!

— Не! Не! Не!

Домовой замахал руками.

— Лучше сразу расстреляйте! Чтобы я еще когда-нибудь эту гадость в жизни!

— Это хорошо, голубчик, что у вас такой настрой. Это очень хорошо. Значит, лечение прошло успешно. Что и требовалось доказать. Но оно еще не завершено. Не доведено до конца. Вы же хотите избавиться от алкоголизма?

— — Очень!

— Это последний этап лечения. Образно говоря, контрольный выстрел в голову. Хе-хе! Шутка, конечно. Но непременно надо выпить. Иначе могут быть рецидивы, если лечение не будет доведено до конца. Так что выпейте, голубчик!

— Но если всё так, как вы говорите… Что же давайте вашу мензурку.

Он долго не решался вылить ее содержимое в себя.

— Ну, что же вы, голубчик? Надо! Выдохните воздух и резко хоп — и всё!

Домовой выдохнул и опрокинул мензурку. И тут же он понял, что лучше бы этого не делать. Его тело превратилось в действующий вулкан. Всё горело, полыхало адским пламенем. Сердце стремилось вырваться наружу. Суставы скручивало адской болью.

Домовой закатил глаза.

— Я умираю! Вы меня убили.

— Голубушка! Дайте ему таблетку и воды.

Он проглотил таблетку и запил. Боль уходило. Сердце успокаивалось. Раскаленный обруч уже не сжимал его голову.

— Вот, голубчик, что будет с вами каждый раз, когда вы решитесь выпить спиртное. А может быть, и хуже. Вообще распрощаетесь с жизнь. Тем более учитывая ваш возраст.

— Спасибо, доктор! Вы мой Айболит. Больше ни-ни! Бороду даю на отсечение. Домовой сказал, домовой сделал. Хозяина бы тоже надо вылечить.

— Вылечим! Всех вылечим! — пообещал доктор. — За нами, знаете, голубчик, не заржавеет.

Как раз вернулась хозяйка.

— Принимайте своего дедушку. Здоровый и свежий, как огурчик.

— Нешто не будет пить?

— Фирма веников не вяжет. Гарантия сто процентов.

Хозяйка протянула ему и медсестре по шоколадке.

— Сначала решила коньяк купить. А потом подумала: как-то нарколог и коньяк не сочетаются.

— Надо бы и бабая свозить сюда, — сказала она, когда они шли на автовокзал.

Бабаем она называла своего мужа. Кто-то называет мужей котиками, а она вот бабаем.