Последователь

Се бо, в беззакониих зачат есмь,

И во гресех роди мя мати моя ( Пс. 50:7 )

— То, что сегодня является нашим духом — завтра и

послезавтра будет телами наших детей и внуков.

«Система полевой саморегуляции»

С.Н. Лазарев

Глава 1

Уважаю оптимистов. В самом деле, есть в них что-то, не поддающееся обычной логике, столь свойственной нам, остальным людям. Эта их необъяснимая вера в то, что все будет хорошо, что добро и справедливость обязательно победят зло и хэппи-энд неизбежен, как дембель, ибо по-другому и быть не может в этом лучшем из миров. Откуда в них эта уверенность — ума не приложу, но именно она совершает в судьбе оптимистов фантастические метаморфозы, и жизнь их становится подобна скоростной автомагистрали с односторонним движением, по которой они мчатся с неистовой скоростью, совершенно не смотря по сторонам и не оглядываясь, прямиком к поставленной цели, словно по дороге из желтого кирпича.

Стремительный спринт с полной отдачей всех своих сил, с сумасшедшим ускорением на финише, под оглушительный рев переполненных трибун, не сбавляя скорости на опасных поворотах, на кураже. То ли мысль действительно материальна, то ли у Бога просто в дни их рождений было хорошее настроение, и Он решил поделиться им с нами, точно не знаю, но все у них подчинено жгучему интересу, которому оптимисты отдаются всей своей душой. И никаких сомнений, в отличие от нас, простых смертных, фиксированных на неудачах, постоянно рефлексирующих по поводу и без.

Можно даже сказать, что они идут по жизни, следуя некоему «да», совпадающему со стрелкой их внутреннего компаса, не обращая внимание на бытовые недоразумения, мы же, остальные люди, идем через «нет», свыкаясь с этой самой жизнью, сращиваясь с ней, будто кожей, и я думаю, что это родство делает нас более настоящими, чем они. Это старый спор о человеческой свободе воли — есть ли судьба, или все зависит от воли самого человека? Видимо, все же смысл в самой жизни, а не в цели, которая что называется, все-таки от лукавого. Впрочем, я могу ошибаться, но всегда, когда я размышляю над подобными вопросами, то всегда вспоминаю эту историю…

Глава 2

Они жили совсем недалеко от нас, почти соседи. Впрочем, что значит — жили? Они и сейчас там живут, надо лишь пройти по нашей улице три дома до перекрестка, повернуть налево и через два дома будет стоять уже их дом — большой, каменный, с широким просторным двором и огромным пластиковым навесом над ним. Перед домом всегда стоит какая-нибудь сельскохозяйственная техника: трактор, телеги, сенокосилки, сеялки и много чего подобного, в чем я не очень разбираюсь.

Глава семьи, высокий, жилистый мужик с темно красной, почти коричневой кожей на лице, почти всегда пьяный, разговаривающий низким, хриплым голосом, всегда вызывал у меня острую неприязнь, что, видимо, было взаимно. Нигде не работающий официально, он иногда подрабатывал на стройках, потому что в прошлом был неплохой каменщик, «шабашил» на своем старом, видавшим виды, тракторе, держал дома быков, свиней и прочую живность, наконец, занимался, пожалуй, своим любимым делом — ловил рыбу, которую потом продавала его жена, маленькая серая мышка, которую он ни во что не ставил, мать его троих детей — двух сыновей и дочери.

Во время длительных запоев главы семьи вся работа по хозяйству ложилась на плечи жены, дети помогали ей по мере сил. Отец ходил по дому пьяный и злой, ругал домочадцев самыми грязными словами, бил их, когда те попадались под руку, ссорился с соседями и собутыльниками, снова пил, впадая в беспамятство. Казалось, этому не будет конца, но время шло, сыновья росли, и постепенно становилось понятно, что вечно продолжаться все это не может.

Его старшему сыну, Петру, на тот момент уже исполнился двадцать один год. Несмотря на явное внешнее сходство — сын был такой же высокий, худощавый, даже костлявый, но крепкий и жилистый, как акация, которая росла у них во дворе, — отец относился к нему плохо, вечно оскорблял его, издевался, напиваясь, обзывал его подкидышем и байстрюком. Парень переносил все это стоически, с чувством собственного достоинства и внутреннего превосходства, при этом не позволял отцу более трогать мать и младшую сестру, но в прямое противостояние вступать все еще не решался, впрочем, как и отец, который, чувствуя растущую силу сына, нервничал, сыпал оскорблениями и угрозами, и снова пил. Старшего сына армию не взяли, левый глаз его плохо видел, был какой-то мутный, белесый, то ли катаракта, то ли еще что, точно не знаю, Петр с трудом получил автомобильные права, устроился работать на пункте приема металлолома. Где-то по дешевке купил старую «таблетку», отремонтировал и в свободное время подрабатывал частным извозом. С личной жизнью у него никак не получалось, впрочем, уходить из дома он не собирался, не хотел оставлять родных наедине с отцом.

Между тем его младший брат Павел подрос, с горем пополам закончил девять классов и пошел учиться в местное училище на тракториста, с трудом получил диплом и стал ждать призыва на службу в армию. С отцом у него были хорошие отношения, видимо от того, что он был такой же разгильдяй и повеса, но глава семьи смотрел на его «художества» сквозь пальцы, никогда не орал на него, не поднимал руку, не унижал, лишь слегка подтрунивая над ним. Самое смешное, что служить Паша попал в спецназ, вернулся окрепший, заматеревший, что называется, мужик мужиком, отец по этому поводу закатил настоящее пиршество, закончившееся, впрочем, банальной попойкой. Сам виновник торжества, не желая видеть ожидаемый эндшпиль, рано покинул застолье, вместе со своими друзьями отправившись гулять в городской парк.

Финал праздника получился таким, как и ожидалось — глава семьи вскоре напился до совершенно невменяемого состояния, пытался подраться с соседями, но по вышеуказанной причине просто не смог этого сделать и мужики, присутствовавшие на этом семейном событии, уложили его спать. Было уже около полуночи, мать с дочерью убрали со стола посуду, Петр проводил гостей, выключил свет во дворе, все, кроме Павла, который еще не вернулся домой, уже собирались идти спать, как вдруг отец проснулся.

— Что, не ждали? — заскрипел он своим трескучим голосом, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте осоловевшими, заплывшими, словно пластилин, оставленный ребенком на солнцепеке, глазами, — Так это, все уже ушли, или как? Ничего нет, что ли?

Он, шатаясь, судорожно пошарил дрожащими руками по столу, порылся в уже перемытой посуде и недоуменно уставился прямо перед собой, глядя на свою жену, нахмурился, скривил рот и брезгливо, уродливо шевеля губами, выдавил:

— Слышь, ты, а ну, давай, сгоняй в ларек, купи еще водки!

Жена картинно всплеснула руками:

— Да ты что? Где ж тебе сейчас найду водку? Первый час ночи — закрыто уже все!

Он скривился, ухмыльнулся, криво, нехорошо, исподлобья, крепко сжав трясущиеся кулаки, процедил сквозь зубы:

— Ты что, сука, не поняла? Я сказал — пойди и купи водки!

Она дернулась, испугавшись, подалась назад, лихорадочно соображая, что же будет дальше, отступая вглубь двора, как делала много лет подряд вплоть до этого дня, того самого дня, когда все кончилось.

— А ну, не трогай мать, — в напряженной тишине голос Петра прозвучал как гром среди ясного неба. Спокойствие, внутренняя сила и самообладание, с которыми он это сказал, не оставляли никаких сомнений в его намерениях, отец мгновенно почувствовал это, напрягся, чувствуя как холодеет душа перед непоправимым. Но отступать было уже поздно, это значило навсегда потерять лицо, расписаться в собственной слабости и лишиться власти, которую утверждал столько лет. Отец медленно повернулся в сторону сына:

— Это кто там такой умный? Ты что ли, ублюдок? — он быстрым движением выхватил из таза с вымытой посудой большой кухонный нож, радостно осклабился и закричал высоким тонким фальцетом:

— А теперь ты не такой смелый? А? Ну, давай, давай, ублюдок! Ублюдок!

Он остервенело размахивал ножом, чувствуя собственное превосходством, глядя как его домашние с опаской отступают внутрь двора. Так было всегда, и всегда это заканчивалось молчаливым повиновением и признанием такого положения вещей нормой. Но на этот раз все было по-другому. Неожиданно Петр, опершись рукой о стол, подпрыгнул вверх и в высоком прыжке двумя ногами ударил отца в грудь. Тот отлетел в сторону, словно надувной шарик, наполненный гелием, вывалился в калитку и упал на землю, прямо под уличным фонарем, который горел слабым мигающим светом. Петр подбежал к нему, выбил ногой нож и отбросил его в сторону, сел сверху и стал бить отца со всей силы руками в лицо, тяжело и плотно, словно заколачивал гвозди, разбивая в кровь его лицо и свои кисти рук.

— Петя! — закричала мать, — Петя! Ты что делаешь! Не надо! Не надо! — наконец заголосила дурным бабьим голосом, — Люди! Помогите! Помогите!

На счастье Павел уже возвращался домой, услышав мать, побежал на крик, схватил старшего брата сзади и стал оттаскивать от отца:

— Петька, успокойся! Успокойся, братан!

Петр постепенно приходил в себя, прерывисто дыша и не сводя глаз с лежащего на земле отца, который утирая рукавом кровь на лице, неуклюже пытался подняться на ноги. Шатаясь, наконец встал, выпрямился, выплюнул выбитые зубы, сплюнул кровавые сопли, радостно оскалился и вдруг заорал на всю улицу:

— Тебе меня не сломать! Понял? Не сломать!!!

Он неловко отряхнулся, едва не упав, достал папиросу, закурил и пошел вдоль улицы в темноту, шаркая галошами, обутыми на босу ногу:

— Не сломать! — снова донеслось издалека, — Не сломааать!

Глава 3

После этого случая началась совсем другая жизнь. Так бывает, когда наконец происходит именно то, что должно было произойти, когда рубикон пройден и последний мост догорает за твоей спиной, и оказывается, что то, что представлялось ранее как катастрофа, на самом деле начало новой жизни, той самой дороги из желтого кирпича, и камин в комнате старого шарманщика не такой уж и нарисованный.

Братья ощутили себя единственными хозяевами своей жизни и взялись за дело с недюжинным энтузиазмом. Прикупили новую технику, отремонтировали старую, взяли в аренду землю, расширили домашнее хозяйство, грамотно воспользовавшись предоставленными субсидиями, и результаты не заставили себя ждать. Вскоре их большой дом уже стоял с новыми пластиковыми окнами, обшитый красивым сайдингом, с новой черепичной крышей и кованым забором. Братья как-то сразу повзрослели, возмужали, ездили на собственных автомобилях, даже их матушка, более не боясь мужа-буяна, стала одеваться более модно и выглядеть привлекательно. Тем временем их младшая сестра окончила школу с золотой медалью, и братья, поднатужившись, оплатили ей учебу в институте, и она вскоре уехала в областной центр, приезжая домой лишь на каникулы и на праздники.

Братья по-прежнему жили вместе. У Петра личная жизнь все никак не складывалась, в то время как об амурных похождениях младшего брата ходили легенды, которые впрочем, не стремились закончиться чем-либо серьезным. Их отец, как-то вдруг заметно постаревший, осунувшийся, все менее походил на себя прежнего, постепенно превращался в свою собственную тень, будто бы из него выдернули все жилы, на которых держалась жизнь. Он все больше пил, днями напролет находясь практически без сознания, сидя на скамейке перед домом ругался на всех подряд, пока не засыпал прямо под открытым небом, которое смотрело на него широко открытыми глазами, равнодушно и бесстрастно.

Спустя два года он умер во сне, в своей кровати, тихо и спокойно, словно бы решив напоследок взяться за ум. Братья не поскупились на его похороны, через год поставили отцу добротный памятник и никогда не поминали его недобрым словом. Еще через год их младшая сестра окончила институт и вернулась домой, устроилась на работу и вышла замуж за своего бывшего одноклассника. Братья с матерью не возражали, тем более что ее избранника они знали с самого детства, да и жил он совсем рядом, на соседней улице. И снова жизнь пошла своим чередом, последовательно и непреклонно, словно набирая ход, наверстывая упущенное и не отвлекаясь по пустякам. И тут можно было бы поставить большую жирную точку, если бы не тот случай, который произошел сравнительно недавно, из-за которого собственно эта самая точка никак не ставится, превращаясь в многоточие.

Свой очередной день рождение Петр решил отпраздновать скромно, что называется, без шума и пыли. На семейном торжестве были кроме него матушка, младший брат со своей очередной пассией и сестра, которая к тому времени уже была в положении, со своим мужем. Посидели немного, как водится, выпили в меру, и уже через два часа сестра начала собираться домой. Павел поначалу стал уговаривать ее остаться, но потом перестал, все-таки будущему племяннику или племяннице очень полезно, чтобы их мама находилась в тишине и уюте. Молодые люди встали из-за стола, оделись и собирались уже откланяться, как вдруг случилось то, чего никто не мог ожидать.

— А ну быстро сели обратно! — Петр с налитыми кровью глазами, побагровевший, смотрел на них с нескрываемой ненавистью, сжимая кулаки до хруста в пальцах, — Что непонятно? Ленка, сука, я сказал, быстро сели обратно!

И только тут стало понятно, что именинник мертвецки пьян. То ли какая-то индивидуальная непереносимость, то ли ранее он уже был выпивший, никто точно сейчас уже и не скажет, но в тот момент Петр уже мало что соображал и вряд ли отдавал себе отчет в своих действиях.

— Ты что, Петька? — пихнул его в бок Павел, — Сдурел что ли? Брат? Успокойся, ладно?

Петр осекся, насупился, уставился глазами в стоявшую перед ним тарелку, замер, словно окаменел, еле слышно шевеля губами, криво и презрительно. Паша встал, взял его за руку, с трудом поднял из-за стола:

— Пойдем-ка баиньки, брат, потихоньку, полегоньку. Пойдем, пойдем…

Он отвел его в комнату, уложил в кровать и вернулся к гостям.

— Ничего страшного, просто перебрал парень, раз в жизни можно. Лен, пойдемте, провожу, все равно нам по пути, — Паша накинул куртку, помог одеться своей подруге, которая после спектакля, устроенного Петром, тоже засобиралась восвояси, и вышел вслед за своей сестрой и ее мужем. Вместе они дошли сначала до дома, где жили молодожены, потом Павел проводил до дома и свою знакомую, вернулся обратно к себе, запер калитку и наконец лег спать.

Телефонный звонок просто разорвал его мозг в клочья. Павел вскочил, схватил мобильник — звонила сестра. Часы показывали три часа ночи.

— Да, — с трудом ворочая языком, отвели он, — Что случилось?

— Паша! Паша! — раздалось из телефона, — Приходи скорей! Они тут дерутся! Паша, скорей!

— Да кто? Кто дерется? — не понял он.

— Лешка мой с Петькой! — кричала сестра, надрываясь сама и надрывая барабанные перепонки старшему брату.

— С каким Петькой? — не понял Паша.

— С нашим! С нашим Петькой!

Павел бросился в комнату брата, включил свет — Петра на месте не было.

— Твою ж мать! — он выбежал из дома, на ходу одеваясь, открыл калитку и побежал к дому сестры, подсвечивая себе дорогу фонариком на мобильном телефоне. Сходу перемахнул через забор и оказался во дворе, посередине которого прямо на асфальте, сцепившись в клубок, яростно боролись два человека. Не долго думая, он буквально раскидал их в разные стороны, не церемонясь, зло надавал подзатыльников, на корню отбивая охоту продолжить противостояние, схватил Алексея за ворот куртки и толкнул его сторону сестры.

— На, держи своего! Только крепко держи, — рявкнул он и повернулся в сторону брата, — Теперь с тобой потолкуем.

Петр вскочил на ноги, заметно шатаясь, исподлобья уставившись на Пашу, опять сжал кулаки, пытаясь встать в стойку, сплюнул кровь и прошипел:

— Тебе меня не сломать! Понял? Не сломать!

Павел оторопело взглянул на него, поднял руки в знак примирения, осторожно и как можно медленнее стал подходить к нему ближе:

— Да ты что, брат, никто тебя ломать не собирается, пойдем домой, пойдем…

— А ну стой, где стоишь! — визгливо, фальцетом, выкрикнул Петр и вдруг выхватил из кармана нож, — Стой, где стоишь!

Он попятился, спиной подошел к калитке, открыл ее и вышел на улицу. Подошел к забору, поглядел на всех мутным, ничего не понимающим взглядом и вдруг отвратительно улыбнулся, криво, одними губами:

— Не сломать! Ты понял, сука, не сломать! — он медленно побрел вдоль по улице, прошел несколько метров, резко обернулся, и, потрясая перед собой ножом, крикнул:

— Стой, где стоишь!

Глава 3

— Давно он тут? — глядя вслед удаляющемуся брату, спросил Паша.

— Полчаса назад приперся, пьяный, — ответила сестра, дрожащими руками прикуривая сигарету, — Ничего не соображает, еле на ногах стоит, в дверь ломится, орет: «выходите, твари, ублюдки, буду вас убивать»! Леша вышел, говорит ему: «иди домой», а Петька на него с кулаками. Сцепились они, драться начали, я тебе позвонила, хорошо, что он про нож свой только в конце вспомнил, а то он совсем с ума сошел, скотина…

— Заткнись! — резко оборвал сестру Павел, выхватил из ее рта сигарету, бросил окурок под ноги и раздавил его подошвой обуви, — Я тебя насчет курева предупреждал?

— Ну, предупреждал, — насупилась она.

— Ленка, смотри у меня! Голову оторву! Поняла? — он повернулся к Алексею, — Ты как? Порядок?

— Нормально, — отозвался тот, — Куртку только порвал.

— Куртку? — переспросил Паша, — Куртку новую купишь.

Он нахмурился, снова посмотрел в ту сторону, куда ушел его брат:

— Где ж его теперь искать? А?

На следующее утро в дверь молодоженам постучали. Лена открыла дверь, на пороге стоял Петр, мрачный, взъерошенный, очевидно с жуткого перепоя, но уже вменяемый и почти трезвый:

— Привет, — пробормотал он, дыхнув отвратительным перегаром, — Ты это, извини, Лен, я тут вчера, в общем, перепил сильно, не знаю, что на меня нашло, короче, больше такого не повторится. Хорошо? Лен?

— Ладно, проехали, — кивнула она, — Заходи.

— Нет, — ответил он, — Леху позови, поедем ему куртку новую покупать.

— Куда поедем, ты же с перегаром? — нахмурилась сестра.

— Пашка отвезет, он сегодня дома.

На этом все и закончилось. Лена вскоре родила девочку, они живут там же, где и раньше, обложили дом итальянским кирпичом и сделали новую крышу. Павел в очередной раз решил жениться, на этот раз вроде все серьезно, даже переехал жить к своей будущей жене. Петр живет со своей матушкой и часто бывает в гостях у сестры, возится с племянницей и катает ее на переднем кресле своего автомобиля, несмотря на гаишников.

С того случая прошло уже два года.

Вроде все нормально.