Портрет незнакомки в летнем кафе

Если идти вниз по Старосадскому переулку, в какой-то момент слева между домами можно увидеть кафе. Нет, не так. Если не смотреть налево, проходя по Старосадскому переулку, то вам может показаться, что вы видите кафе. Столики уютно расположились под старыми тополями в глубине двора, прямо на потрескавшемся асфальте, по которому деловито прыгали то ли солнечные зайчики, то ли солнечные воробьи. Можно было даже услышать обрывки негромкой музыки, доносящейся оттуда.

Стоило же остановиться и посмотреть, видение немедленно пропадало. Обычная парковка. Без тополей, солнечных зайчиков и лета.

Впервые я «увидел» это кафе как раз летом. Стояла душная московская жара, и единственным моим желанием было поскорее убраться с раскалённой улицы под домашний кондиционер. Наверное, поэтому я огорчился с большим запозданием, уже стоя под холодным душем в собственной ванной.

− Ну, ты даешь, Савин — сказал я вслух сам себе, − Опережаешь график слетания с катушек. Виталик говорил, что такие симптомы могут проявиться месяца через три, а то и не проявятся вовсе. И почему вдруг кафе, а не зеленый человечек, верхом, скажем, на единороге, я тебя спрашиваю?

Виталик был моим другом. Почему был? И есть. Только теперь стал еще по совместительству моим Ангелом смерти с дипломом врача и степенью доктора наук. Хорошо, когда Ангел смерти — твой школьный друг и профессор. Экономит время и деньги. А плохо то, что даже он не может по знакомству отменить диагноз − «неоперабельная опухоль мозга».

Поэтому я теперь с чистой совестью могу вслух разговаривать сам с собой. Имею полное право на любые странности. Вот справка. Тем более, что больше дома мне разговаривать не с кем. Жена, узнав о диагнозе, довольно быстро собрала вещи и занялась устройством своей будущей жизни, в которой меня уже не присутствовало.

О, боже, какая получается дешевая мелодрама! Но не я автор сценария. Эй, Господи, ты не мог придумать что-нибудь, не такое банальное, а? Это же деревенский театр! Но когда этот сценарист нас спрашивал? Единственное, что мы можем, чтобы совсем не упасть в грязь лицом, это сделать вид, что так мы и хотели.

Чего я хотел? Послать подальше свою работу? Сделано. Денег на полгода − срок, который мне обещал профессор Виталик − хватит с лихвой. Чем заняться я тоже долго не раздумывал. Пошел на улицу Чаянова в магазин «Художник» и скупил там половину товаров. Притащил домой, сорвал дурацкие пыльные шторы с окон, и расставил мольберты и чистые холсты. Вот так.

***

Мне всегда хорошо работалось в этом кафе, сидя за столиком под тенью старых тополей. Здесь было уютно, а тихая музыка не мешала думать. Внутренний двор был окружён чудом сохранившимися двухэтажными домиками дореволюционной Москвы. Время здесь не скакало бешено, а текло, как всякая, уважающая себя большая река — степенно и величественно.

«Но от этого не менее неотвратимо», − сказала я себе. Издательство все настойчивее напоминало, что я должна была сдать рукопись очередного романа месяц назад.

Я открыла ноутбук, решительно отодвинув чашку кофе. «Почему же не идет? Незамысловатый сюжет: герой, узнав о неизлечимой болезни, решает резко изменить свою оставшуюся жизнь, и осуществить давнюю мечту — стать художником. И вот, мир признает в нем гения, лучшие медицинские умы планеты борются с его болезнью, чтобы он мог творить для человечества, и, конечно, побеждают. Читатели плачут, но счастливы.

«Ну, давай же, соберись! Аванс ты давно уже получила и потратила. Чего тебе не хватает, рыжая?»

***

К концу осени мне удавалось ловить это летнее кафе-мираж и не терять его из виду несколько секунд подряд. А к Новому году я уже мог, стоя на противоположной стороне переулка, смотреть на летнее кафе сколько хотел. Видимо, моя опухоль доросла до размеров, нужных для полноценной зрительной и слуховой галлюцинации. В ней было лето, тополиный пух вместо снега, и рыжая девушка с чашкой кофе, ноутбуком и выражением глубокой досады на милом веснушчатом лице. Еще у нее была мальчишеская стрижка, а в пепельнице на столике громоздилась гора прикуренных и тут же затушенных сигарет.

Я перебрался с мольбертом на улицу, чтобы рисовать ее не по памяти, а с натуры. Замерзшие прохожие с недоумением заглядывали в рисунок странного типа, который стоял посреди зимней заснеженной улицы, и рисовал зеленые тополя, летнее кафе и рыжую девушку, при этом пристально глядя на обыкновенную городскую парковку.

Там, в моем видении, был всегда один и тот же день, там повторялась вновь и вновь одна и та же сцена: незнакомка что-то печатает в ноутбуке, остывший кофе, недокуренные сигареты.

− Ты влюбился в свою галлюцинацию. Поздравляю, − сделал я в конце концов очевидный вывод, − Ну а что, в твоем положении это даже неплохо. Мираж не соберет чемодан, и не уйдет к другому, а тебе самому не надо переживать о будущем отношений, у которых нет будущего.

***

«Да что же это такое! — я уже в который раз выделяла и удаляла целые абзацы из моей будущей книги, − Ты почему сопротивляешься? Я тебя придумала и могу делать с тобой все, что захочу, понял? Ты у меня станешь известным художником, болезнь исчезнет, жена вернется. Мы еще подумаем, что с ней делать, заразой».

Я вдруг с удивлением поймала себя на том, что ревную своего героя. «Ну, подруга, ты даешь! Всё, больше ни чашки кофе, да и в работе надо сделать перерыв. И плевать на сроки». И тут же пришло ясное понимание того, почему не получается книга. Герой должен умереть. Публика любит хэппи-энды, продажи упадут, издатель будет недоволен, но ничего не поделаешь. «Прости, парень, я должна тебя убить. Ты станешь художником, станешь знаменитым, но после смерти. Мне жаль, но иначе никак».

***

Сигнал с кардиомонитора поступил на пульт реанимационного отделения 12 марта в 14:30.

− Виталий Николаевич, у вашего пациента остановка сердца.… Да, конечно, пытались трижды.… Да нет, срочно не надо. Дежурный врач констатировал смерть.

***

12 марта, наконец, наступила настоящая весна. Я закончил портрет. «Незнакомка в летнем кафе» смотрела на меня с полотна, будто говоря: «Ну, привет. Наконец-то. Я думала, это никогда не кончится».

Надеюсь, Виталик не забудет, что я просил его забрать картину, когда я «освобожу» эту жилплощадь. К обеду растаяли последние сосульки, и солнце горячими пятнами утюжило быстро подсыхающий тротуар в Старосадском переулке.

Девушка так же, как и всегда, сидела за столиком и быстро что-то печатала в своем компьютере. Я подошел и заглянул в монитор. ««Эта единственная картина, написанная художником, увидела свет только спустя шесть лет после его смерти и с тех пор признана одним из величайших шедевров современной живописи…»

− Привет, − сказал я, − уже половина третьего, давайте пообедаем, что ли. А то вы все работаете и работаете. Да, простите, меня зовут Саша.

***

Я дописывала последние строки романа, когда к моему столику подошел странно знакомый парень, одетый в теплую куртку в самой середине жаркого лета и в джинсах, перемазанных краской. «Привет, − сказал он мне, − уже половина третьего».