Память Безмолвной улицы

Манящий, сказочный и в то же время пугающий, он снова появился в нашем городке. Все в нем было нарочито вызывающе яркое — зеленое платье, пестрая котта, сшитая из множества разноцветных лоскутков, один рукав был синий, другой красный; кале желтого цвета, украшенное бубенцами; в руках шест, унизанный тушками крыс, перевитыми лентами. За поясом торчала резная дудочка, лицо было щедро размалевано красками, скрывая истинные черты. А как иначе мог выглядеть «Крысиный пастырь» заключивший договор с дьяволом? Дети со всего города сбегались посмотреть на столь невиданное зрелище, особо смелые кидали вслед комья земли или пытались ткнуть его палкой, священники плевали ему в след, а женщины крестились и прятались за ставни. Ему было все равно. Он гордо шествовал к ратуше за своим вознаграждением. Этот город мог издеваться над ним как угодно, за свои насмешки ему щедро заплатят.

Город мстил своему спасителю за пережитый страх и за непомерно высокую цену услуг — золотой гульден с каждого двора за избавление от крыс. Я снова видел это шествие, нет не видел… Я шел за ним в зачарованной толпе горожан. Ощущал босыми ногами каждый камешек прогретой брусчатки, потел от июньской жары, страха и любопытства, чуял его запах благовоний и жира, на которых были замешаны краски для лица, слышал его шаги и прерывистое дыхание и просыпался в холодном, липком поту… Этот сон приходил, снова и снова, стоило только в город приехать цирку. Едва первые афиши появлялись на тумбах и заборах, как я переставал спать...

Почему-то считается, что все дети любят клоунов. Я их ненавидел. Когда был маленьким, я рвал на части книжки, где были нарисованы их глумливые рожицы, и топтал ногами игрушечных паяцев. Один только вид купола шапито вызывал у меня панический страх. Отец, военный с суровым нравом, считал такую слабость неприемлемой, и меня таскали каждый раз на представления, пытаясь излечить от моих страхов. Я научился в течении часа и более рассматривать спинки стоящих впереди кресел, чтобы не смотреть на арену, а по ночам видел его идущего к ратуше за своим гонораром. Я был почти счастлив, если мне удавалось проснуться раньше, чем толпа детей с пустыми глазами, нелепо размахивающая руками, приплясывающая под звуки дудочки покидала Гамельн. Такие знакомые, почти родные лица… Вот слева идет рыжая Берта, как всегда у нее одна косичка заплетена выше другой. Она живет по соседству и мы частенько передразниваемся из окна в окно. Вот Готлиб, его шрам над бровью появился, когда мы вместе лазили за яблоками в сад бургомистра. Беленькая и хрупкая Анхен, самая красивая девчонка в городе. С Хансом два дня тому назад мы до одурения накупались у запруды, и теперь у меня лихорадка и болят уши. Я знаю их всех, мы живем рядом, ходим в одну церковь, бегаем по одним улицам, а теперь вот идем с пустыми глазами за зовущим голосом дудочки крысолова. В тот день лихорадка свалила меня раньше, чем мы успели далеко отойти от города, и меня нашли на дороге, единственного выжившего ребенка в проклятом за свою жадность городе.

Меня всегда обвиняли в слишком развитом воображении и буйстве фантазии, но я точно знаю — невозможно придумать все это до малейшей детали. Я видел и слышал этот город. Я жил в нем и прикипел к нему сердцем. Когда вырос, специально купил путевку, что бы съездить в Гамельн, увидеть ратушу и Безмолвную улицу. Они именно такие как в моих снах. Я жил в этом городе и шествовал в траурной свите «чертова наместника». Во мне кричит через века голос памяти предков, не давая покоя и требуя отмщения.

Слава богу, у нас нет цирка, но зато каждое появление шапито — это событие. Все собираются потолкаться у ярмарочных балаганов, пострелять в тире, полакомиться сахарной ватой и покататься на аттракционах, сходить в шатер к гадалке или посмотреть на измученных жарой животных, сидящих в клетках. Если бы не Фаина, я бы никогда не потащился сюда. Ненавижу ложь, а тут все фальшивое. Облезлые палатки, щедро украшенные лампочками, блесками и позолотой, чтобы прикрыть прорехи и заплатки. Зазывалы с размалеванными лицами, отекшие от непробудной пьянки. Что может привлекать в этом балагане, но разве возможно переубедить женщину? Мы выполнили обязательную программу: русские горки, карусели, чертово колесо. В тире я выбил ей в подарок какую-то мягкую игрушку; пока пристрелялся, пришлось перевести целую пригоршню пулек. Съели по порции сладкой ваты и пакет пончиков, пожаренных на позавчерашнем масле. В палатке с сувенирами Фаинка купила себе смешные очки, мне глупый крошечный картонный колпачок, который держался на макушке только за счет тонкой резинки, парочку красных поролоновых носов и кучу другой абсолютно бестолковой ерунды. Гадалки в этот раз не было, но зато на почетном месте стояла машина, которая за жетончик предскажет вам будущее. Я, конечно, догадывался, на какое будущее загадывала Фаинка, но все-таки бросил жетончик в прорезь и нажал на рычаг. Внутри предсказателя что то щелкнуло, загудело, и мне в руку выпала картонка с изображением шута, ощетинившегося оскалом черепа. Сбросив эту мерзость на землю, я почувствовал, как страх, сидевший глубоко внутри, снова расправляет крылья, вылезая наружу. У меня хватило выдержки даже отсидеть до конца представление, помогло в этом три порции мороженого. Мороженое — это единственное, что нравилось мне в цирке. Большие хрустящие вафельные рожки, наполненные изумительным пломбиром.

Фаинка веселилась как дитя. Я уже почти смирился с ненавистным местом, когда шпрехшталмейстер по окончанию представления объявил, что все желающие за дополнительную плату могут совершить экскурсию за кулисы цирка и посмотреть на изнанку представления. Фаинка вцепилась в мой рукав, как клещ, и потащила меня к группе людей, польстившихся на это предложение. Не понимаю, что может быть интересного за кулисами? Пыльные шторы, резкая вонь от животных, содержавшихся в неволе, уставшие, потные акробаты и униформисты. Сказка окончена, зачем еще рассматривать потертую обложку? Четвертая порция мороженого медленно таяла у меня в руках. Дурацкий колпак давил на подбородок, я стащил его, хотел тихонько выкинуть и не нашел ни одной урны, так и таскался держа в одной руке рожок с подтаявшим пломбиром, а в другой размалеванный бумажный колпак. Пять минут мы посмотрели на кормление хищников, немного постояли у стойл с конями, полюбовались на пьющего воду слона, прошли по гримеркам дресеровщика, акробатов и даже заглянули в ящик фокусника в надежде обнаружить там второе дно и тайну трюков. То ли ящик уже был другой, то ли тайник хорошо скрыт, но нас ждало разочарование. Напоследок шпрехшталмейстер повел нас смотреть уникальную старинную коллекцию кукол — марионеток.

За обшарпанной дверью очередной гримерки у зеркала сидел он…

Пусть костюм клоуна и выглядел уже иначе, и на голове вместо кале ярко рыжий парик, но это был ОН… та же фальшивая, намалеванная улыбка, тот же запах тряпья, средства от насекомых и старого жира в гриме… запах лжи и тлена…

Стены гримерки были украшенный марионетками… Они висели тут… в неестественных, вывернутых позах, подвешенные за тонкие нити, пронизывающие их руки, ноги и даже головы. Вот едва заметная трещинка на месте шрама над бровью моего друга, вот тонкое фарфоровое личико Анхен с робким румянцем, а у Берты даже веснушки на носу не поблекли от времени. С чертовой стены на меня смотрели дети из ночных кошмаров, и в их глазах было больше жизни, чем в тот день, когда мы уходили под звуки дудочки из Гамельна и их глаза молили о помощи. Волна ужаса, гнева и омерзения красной мглой накрыла меня с головой, дикий, звериный крик рвался наружу, чтобы не заорать, я запихал в рот оставшийся рожок с мороженом, выскользнул из гримерки и бросился бежать. Куда я бежал, зачем — было уже безразлично, лишь бы подальше от этого ужасающего места. Мороженое сбилось во рту в омерзительный бумажный ком, вкус картона и клея заполнил меня изнутри, и только остановившись и выплюнув комок, я понял, что засунул в рот дуратский шутовской колпак. Теперь у моего страха был еще и вкус — вкус жеваного картона. Всю ночь я в панике метался по городу. Фаинка без конца названивала на телефон. Позже, устав от непрерывного гудка, я разбил его о стену какого-то дома. Только с рассветом я вернулся домой и, как был в одежде, завалился на диван, накрылся с головой одеялом и уснул. Нет… Провалился в очередной кошмар…

Жар июньского солнца смешивался с жаром от лихорадки. Я сидел обессиленный на дороге ведущей к Коппену и пытался вынуть колючку из босой ноги… а они уходили все дальше и дальше растворяясь в полуденном мареве… Он смеялся, протягивал руки, пытался дотянутся до моего горла, а детские лица, выплывая из алой дымки, смотрели мне в глаза и молили о помощи и защите.

Проснувшись лишь под вечер, мокрый ослабевший и измученный кошмаром, я выбрал на кухне нож, спрятал его в рукаве и впервые по собственной воле отправился к цирку. Купил билет, в беспамятстве отсидел представление, с группой любопытствующих отправился на экскурсию за кулисы, спрятался в ящике иллюзиониста, дождался пока все зеваки покинут цирк и ворвался в гримерку. ОН сидел у зеркала и салфеткой стирал грим, размазывая по лицу черные круги под глазами, кровавую улыбку. Сквозь лживую маску проступало такое усталое лицо человека, прожившего вечность и видевшего преисподнюю. Заметив меня в зеркале, он оглянулся, в его глазах загорелся огонь, и я прочитал в них истину. Он ждал меня, ждал семьсот лет, именно моей души не хватало для завершения страшной коллекции, а без нее он не мог окончить свой бренный путь.

Я ударил первым. Брызги крови разлетелись по всей комнатушке. Я уже ничего не боялся, просто бил, вытаскивал нож и бил снова… Потом, когда он упал на пол, я бросился к стене и стал разрезать нити, удерживающие кукол на стене. Они падали на пол и превращались в кучу тряпья, их души освобождались и покидали этот мир. Кровавое марево, заполнявшее меня со вчерашнего вечера, расступилось, открывая дорогу свету… Я шел наверх за своими друзьями в яркий теплый умиротворяющий свет за чудесными, манящими звуками чарующей мелодии…дудочки крысолова.