ОЛЕСЯ

Красное солнце нехотя опускалось в холодный липкий туман. Болота тянулись на запад, до самого горизонта. С востока протекала река. Скользкой блестящей змеёй, она огибала заросший деревьями холм, на склоне которого разместился пионерский лагерь «Смена».

Трубил вечернюю зарю горнист. Вожатые гасили в корпусах свет. Всё постепенно погружалось в синюю темноту июльской ночи, и только фонари освещали периметр лагеря и его центральную дорожку.

В первом отряде не спали. Соблюдая неписаное правило, ребята, собравшись на половине мальчиков, по очереди рассказывали перед сном страшные истории. Даже вожатая Леночка принимала в этом участие. Как раз сегодня, подошла её очередь. Усевшись, как и все девочки, на краю кровати, она начала замогильным голосом:

— Давным-давно, жил в этих местах кузнец. У кузнеца была жена — красавица Олеся. И любили они друг друга больше жизни. Но однажды увидел Олесю пан. Воспылал пан к Олесе чёрной страстью и решил извести кузнеца. Приказал пан своим холопам загнать ночью в хлев к кузнецу корову с панским клеймом. Утром нагрянул пристав и обвинил кузнеца в краже. Кузнеца угнали на царскую каторгу, а Олесю пан приказал к себе привести. Но не далась Олеся холопам панским. Взбежала она на холм и бросилась в реку. Попала Олеся к русалкам и стала навкой.

— А кто такая навка?

— Комарова, заткнись!

— Осецкий, сам заткнись! Ну, Лена?

— Навками называли утопившихся девушек. От старославянского навь — тёмная сила. Ходят они, не похороненные, и мстят людям за своё горе. А русалки им помогают искать обидчика.

— Лена, а дальше?

— Ну, вот. Сделалась Олеся навкой. И стала она вместе с русалками по ночам из реки выходить да пану мстить. То стада его разгонят. То сено сгноят. То поля вытопчут.

А однажды понадобилось пану ехать по гати через топь на заимку со всей семьёй. Подкараулили их русалки, утащили всех в болото и утопили. А Олеся потом ещё долго рвала ногтями и таскала по всей округе их изуродованные тела. И там, где пролилась кровь пана и его семьи, всё поросло красным клевером.

— А Олеся? Что с ней стало?

— А Олеся, так и не смогла утолить своего горя. Говорят, что она до сих пор ходит ночами по болотам, страшная, с синим лицом и ищет своего кузнеца. А ещё говорят, если громко позвать её по имени, и она это услышит, то придёт.

— Жуть. Это, что на самом деле?

— Комарова, ты достала уже!

— Осецкий, сам достал!

— Там, на краю болота, примерно в двух километрах отсюда, ещё видны развалившиеся в труху срубы — всё, что осталось от деревни. Справа, в стороне виднеется остов кузни. А через болота тянется давно сгнившая гать.

В отряде наступила гробовая тишина, прерываемая пением сверчка.

Вдруг с треском распахнулось окно. Осецкий, высунувшись до половины на улицу заорал:

— О-оле-еся-а-а!!

Эхо покатилось по крышам корпусов и затерялось в тумане среди болот.

Леночка вскочила на ноги:

— Осецкий! Закрыл окно щас же! Всем спать!

Мальчики, сопя, полезли под простыни. Девочки двинулись вслед за вожатой на свою половину.

— Ну и туман сегодня. — Два охранника пили кофе в караульном помещении, разгоняя сон. Часы показывали четверть второго ночи. Один отставил кружку и поднялся со стула. — Пойду, обойду территорию. Мало ли.

— Давай. Потом я.

Застегнув молнию на куртке, первый охранник шагнул в туман. Постепенно исчезло из виду караульное помещение. Кругом ни звука. Глухие шорохи его шагов зазвучали между, кажущимися чёрными, коробками жилых корпусов.

Охранник миновал центральную аллею, вышел к воротам. Замок на калитке цел. Стальной засов на воротах задвинут и то же закрыт на замок. Он остановился. Достал пачку сигарет. Щелкнул зажигалкой. Закурил. Тускло светят фонари. Кругом ни звука.

Докурив, охранник двинулся вдоль забора к калитке, расположенной со стороны болот. Туман становился ещё гуще. Фонари уже не пробивали его толщу лучами лампочек. Образовав вокруг себя светящуюся сферу, они освещали только небольшие площадки под столбами. Увлажнившийся песок шуршал и поскрипывал под ногами. С крыш упали первые капли. Деревья застыли недвижимые, окутавшись влажной мглой.

Вот и калитка. Замок на месте. За ней белая стена тумана. Охранник вновь вынул пачку. Закурил. Вдали вскрикнула птица. Разорались и затихли лягушки. Огонёк сигареты то вспыхивал, то затухал в ночи. Наконец сигарета полетела за калитку, оставив короткий оранжевый след в густом тумане. Охранник развернулся, готовый двинуться обратно.

Но… Что-то привлекло его внимание. Ему показалось, что слева, у самого забора туман качнулся. Он повернул голову. Вроде всё нормально. Охранник, было, двинулся обратно, но вот до его ушей донёсся странный звук. Будто вздохнул кто-то.

— Кто здесь?

Охранник потянул фонарь из-за пояса. Туман слева качнулся вновь. Охраннику показалось, что над калиткой зависло белое пятно. Снова до его слуха донёся вздох, только на этот раз он прозвучал гораздо ближе.

— Кто здесь? — Охранник направил фонарь в сторону калитки. — Вход на территорию пионерского лагеря посторонним категорически запрещён! — И нажал кнопку.

Белый луч ударил в темноту. Горло перехватил спазм. Во рту пересохло. Волосы зашевелились под беретом. Она висела в воздухе, вся в белом, в десяти шагах. С её черных волос и белой длинной рубашки стекала вода. Кожа лица отливала синевой. Она смотрела на него пустыми глазницами и улыбалась безгубым ртом.

— Можешь подковать коня? — прохрипела она, и быстро приблизилась, обдав охранника смрадом.

Она втягивала воздух остатками сгнившего носа, и обнюхивала его как собака. Охранник уронил фонарь и попятился. Она плыла за ним в метре над землёй, и пыталась заглянуть ему в глаза.

— Ты не кузнец! — наконец захрипела она. — Кто ты?

Охранник попытался кричать, но не мог. Он развернулся и побежал.

— А-а-а, — услыхал он за спиной не то хрип, не то вой. — Ты панов холоп?

Он бежал, не оглядываясь, и не видя ничего вокруг от ужаса. Всё смешалось. Перед глазами мелькали огни фонарей, чёрные контуры корпусов. Скрипел песок под ногами. Он бежал и чувствовал затылком, что она рядом, пока не почувствовал толчок в спину. Падая, он вскрикнул, перевернулся на спину и выставил руки перед собой.

Лицо вновь обдало смрадом. Холодные тиски сдавили его шею. Острая боль. Он почувствовал, как горячие струйки потекли по груди. Он рванулся изо всех сил. Она отпустила шею, зависла над ним и смотрела, оскалившись в улыбке. С болот донёсся вой. Охранник прижал руку к шее, вскочил на ноги, снова побежал. Но силы покидали его с каждым шагом. По песку за ним тянулся тёмный кровавый след.

Второй охранник уже битый час возился с транзистором. Как назло, ничего хорошего не попадалось. Он налил себе вторую кружку кофе, закурил. Часы мелодично звякнули. Два часа.

— Чё-то долго ходит.

Со стороны болот донёсся протяжный, похожий то ли на вой, то ли на крик болотной птицы, звук. Лягушки завели было свою песню, но быстро умолкли. Послышался отдалённый шорох. Потом ещё. Ещё. Шорохи приближались.

— Наконец-то, — буркнул второй, не отрываясь от транзистора. — Идёт.

Заскрипел песок. Затем, что-то зашуршало. Снова скрипнули песчинки. Вновь шорох. Казалось, что идущий, одной ногой шагал ровно, а вторую подволакивал.

— Не понял. — Второй охранник оторвался от транзистора. — Он, что, пьяный уже?

Шаги становились всё ближе, ближе и вдруг смолкли. В следующее мгновение послышался глухой удар. Донеслось приглушённое дыхание. Вновь зашуршало. Охранник прислушался.

— Ползёт, что ли? Охренел?

И тут до его слуха донёсся слабый стон. Вскочив со стула, он распахнул дверь.

Напарник лежал в двух метрах от входа в караулку. Лицо бледное. В глазах ужас. Одной рукой он опирался о песок, другую прижимал к шее. Между пальцами стекали и впитывались в песок тёмные ручейки.

— Помоги-и, — прохрипел он и упал на грудь. Его тело судорожно дёрнулось и обмякло. Берет свалился с головы. Седые, как у старика волосы, серебрились в свете фонаря.

Второй охранник так и окаменел у двери караульного помещения. Широко открытыми от ужаса глазами он смотрел на бездыханное тело напарника и не мог сдвинуться с места.

А из тумана к нему медленно приближалось большое белое пятно, напоминающее силуэт одетой в широкое платье женщины. Оно бесшумно плыло по воздуху, не касаясь земли. Всё ближе. Ближе. Вот уже в свете луны отчётливо обозначились контуры женской фигуры, и до слуха охранника донёсся хриплый шёпот:

— Можешь подковать коня?

Охранник попятился. Стараясь не зацепиться каблуком за порог, он на мгновение опустил глаза. Когда же вновь поднял их, его колени подогнулись, и от страха перехватило дыхание.

Она была всего лишь в полуметре и всматривалась в его лицо пустыми глазницами. Губы сгнили. Зубы отчётливо выделялись на фоне посиневшей кожи лица. Полусгнившими ноздрями, она, шумно втягивая воздух, обнюхивала его. Черные как смоль волосы и сорочка были мокрыми и облипли водорослями, будто она только, что вышла из реки. Вода каплями падала на песок.

Обдав охранника смрадом, она прошептала:

— Ты не кузнец. Ты пана холоп.

— Я… Не… — Язык пересох и еле шевелился. Охранник попытался отступить ещё на шаг, но в следующее мгновение ледяные костлявые пальцы сдавили его шею. Безобразные черные ногти проколов кожу, вошли в плоть.

Кровь хлынула ручьями из разорванной аорты. Пенясь, она стекала по плечам, по груди бедняги, и, не успевая впитываться в одежду, густыми тяжёлымихлопьями падала на пол караульного помещения.

Из широко открытого рта охранника вырвался хрип. Он судорожно вцепился слабеющими пальцами в холодные запястья, тщетно пытаясь разжать их. Потом голова его откинулась назад. Руки безвольно повисли вдоль тела. Страшные пальцы разжались, и уже мёртвое тело грохнулось на скользкий от крови пол.

Осецкому снился чудный сон. Он видел прекрасную девушку. Она стояла у его кровати и улыбалась ему. Светила луна. Сквозь белую прозрачную сорочку просвечивало дивное тело. Острая грудь, гладкий живот, лоно, покрытое редкими волосками, упругие узкие бёдра, стройные ноги. Чёрные как смоль волосы ручьями стекали до пят. У девушки голубые глаза. Алые, как вишни губы нежно шепчут ему:

— Здравствуй. Можешь подковать коня?

— Здравствуй. Могу. У меня папа кузнец. А зачем тебе? — Осецкий приподнялся на локте. — Ты из какого отряда?

Она счастливо улыбнулась, искря чёрными глазами.

— Идём со мной? — Она протянула к нему руки, и он протянул к ней свои. — Идём любимый. Я так долго тебя искала.

— Идём. — Осецкий коснулся её руки. Тонкие холодные пальцы нежно обвили его запястья. — Но куда мы пойдём?

— Идём, любимый. Ты всё узнаешь.

Она обняла его за шею и прижалась к нему всем телом. Её вишнёвые губы коснулись его губ, и он почувствовал, что летит.

— Не бойся. — Она держала его за руки, улыбалась и смотрела в глаза. — Я с тобой.

Осецкий с удивлением смотрел, как под ними проплывала земля. Река, холм, белые, освещённые светом фонарей корпуса лагеря. В них спят его друзья, а его нет там. Но это не волновало его. Ему хорошо. Он свободен. Он летит.

Вот впереди показались огни. Это светилась окнами белёных, окружённых вишнями и яблонями, хат, деревня. Справа дымила трубой кузня. Снизу доносились звуки музыки, танцевали люди. Внизу поплыли, посеребрённые лунным светом, болота. Черной лентой протянулась гать. Панская заимка, проплывая под ними, была как на ладони. Окна светились. Во дворе лошади, запряжённые в бричку. Вот уже исчезла и заимка.

А они всё летели, крепко взявшись за руки. Летели туда, где на фоне чистого голубого неба, вечно светит золотое солнце. Где цветут вишни и птицы поют свои сказочные песни.

— Товарищ капитан! — Директор лагеря, Марина Степановна, прижимая кулачки к впалой груди, чуть ли не со слезами на глазах, обратилась к офицеру, возглавлявшему следственную группу. — У нас мальчик пропал. Из первого отряда. Осецкий Саша. Ребята вечером легли спать, а утром его не оказалось.

— Товарищ директор! — Капитан нервно дёрнул плечами. — Мне бы тут с двумя трупами охранников разобраться, а вы с мальчиком со своим. Вернётся ваш мальчик. Никуда не денется. Есть захочет и вернётся.