ОБИЖЕННЫЙ АНГЕЛ

"День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки.

— Авось, — думал смотритель, — приведу я домой заблудшую овечку мою". (Повести Белкина.)

Тучи, тучи, тучи.

Машина неслась по неровному шоссе, прикрытому пеленой облипающей серой мороси.

В это время в Петербургских окрестностях в безумии белых ночей сумерки наступают настолько поздно, что можно мчаться почти до полуночи, не включив никакого освещения. Сейчас же, когда с Петропавловки второй раз за день отсалютовал пушечный выстрел, переливами отозвался вновь обретённый звон колоколов N — ского собора; когда горожане после душного рабочего дня вваливаются на вечерние улицы, в парки; когда жизнь, удивляющаяся вечному свету, как в свежеющее продолжение бытия тянется к пляжам, гомонящим до утра летним кафе, — здесь, над трассой, тучи.

Тучи, тучи.

Подразнив парой косых лучей, солнце уступило место предгрозовой темноте и гадливой сырости. Погода намекала на внезапный обложной дождь. Успеешь проскочить через участок болотистой низины раньше, чем догонят набухшие облака — путь и ненастье, возможно, разминутся; если нет, то...

Автомобиль моргнул фарами, вздрогнули габаритные огоньки, неохотно вспыхнул ближний свет; нога водителя бессознательно утопила педаль газа. Форсированный двигатель, усиленная подвеска, штанги в салоне: всё проверено. "Опелёк" с виду неказистый — аппарат для работы. Свежая "Десятка" осталась позади, за ней — "Пассат". Не обижайтесь, ребята, — не дано!

Для сидящего за рулём насупившегося мужчины сегодняшний день был долгожданным. Внезапное волнение природы настораживало, выводило из того ровного настроя, в котором успешно завершают задуманное: ни своего — ни чужого, ни правого — ни виноватого. Суета и торопливость искажают, коверкают поступки. Сейчас это понималось так ясно, будто не серая мгла застила глаза, а ярчайшая звездочка высвечивала каждый закоулок и выбоину.

Старенький "Кадет" — всё, что осталось Саньку после злополучных игр с МММ. Ссудив компаньонам по их нервно-алчным просьбам определённую сумму стоячих денег, поставил условие: не вкладывать в акции. В итоге получил ворох незначащей бумаги, разваленное дело, крушение надежд на устроенную жизнь, долги и в качестве какой-то компенсации эту нелепую, но вскоре незаменимую машину. А затем почти три года каторги.

Что же происходило: успел — урвал? Жадность, глупость разили наповал? Теперь не важно. Значимо одно: день отпускающий; всего тридцать километров… — и свобода; с нуля, уже по-своему.

"Как Россия после развала Союза — не удержав друзей в мире, терпеливо слушать их брехню, тявканье в спину, разнимать брызжущих ядовитой злобностью! — он прикусил остриженый ус. — Россия огромна. Безбрежная река: муть вынесет, русло очистит — обязательно…" — Ему тоже пришлось оплатить не только совместно взятый кредит, но и предполагаемую прибыль закулисных спонсоров. Обидно? А-то! Впрочем, с юности горбатился за чистую идею: должен. Спорт — в кровь; армия — Ура!; завод? — как кашу из топора; политика с попыткой депутатства — человек слова. Но всё в песок. Всё! И семья — должны любить до гроба… Семья сразу кряк!

Рушилось в самые обещающие моменты: чуть, ещё бы чуть-чуть. Сдвигали на второй план. Просил поддержки и как ждал! — сдвигали на третий. В результате — общий. А общий он великолепно выстраивал сам. Сам?! — может, корень здесь.

Саня перестроился влево. Заносы не пугали — резина цепко держала дорогу. Рывок. Движок прибавил обороты — никаких проблем. Развилка. Указатель. Осталось двадцать пять.

Под задним сидением, проложенные в ряд между двух фланелек, томились последние "берёшь чужие — отдаёшь свои"… Сегодня на Семидесятом передаст их в руки другого курьера. Не такого, как он, вырывающегося из-за флажков волчка — одиночки, а спокойного и равнодушного ко всему, кроме своего дела, служаки. Саня опять опережал запланированный ход: всё погасил годом раньше. Оставалось закрыть начёты. Представилась возможность — тоже решил не тянуть. Решил один, минуя бюрократию. Зачем откладывать неизбежное — уже не обеднеет.

Тучи, тучи… Не проскочить. Накроет. Хотя… Выехал с запасом — правило. Проедет, не спеша мимо, оглядится; прострочит километр — осмотрится и вернётся. Переложит деньги, ствол, сотовый в пластмассовую канистру. В семь подкатит к верстовому, где будет стоять оранжевая "Копейка" с открытым капотом. Включит аварийку, притрётся в хвост. Копейщик попросит масла — получит канистру, отдаст в обмен жетон. Отбой. Разошлись. В какую сторону направиться — подскажут обстоятельства.

К сожалению, в азарте дела увлекался. Доводку оставлял идиотам. Или сволочам. Больше контролировал себя, не предполагая чужой безалаберности. А зря! Заповедь "свой парашют укладывай сам" — кто-то её отменял?

Всё же он ещё впереди дождя. Осознание некоторого превосходства вернуло искомый баланс.

Вдалеке замаячил виадук. Новая трасса огибала небольшой городок и сокращала путь километров на пять. Ни скоростных ограничений, ни светофоров, ни лезущих под колёса аборигенов. Весь поток транспорта уходил в сторону: с треском, шумом взбирался на бетонную горку, потом, ухая, исчезал. В несчастный городишко вернулись покой и размеренность жизни.

"Городишко" — высокомерие жителя мегаполиса засквозило в пренебрежительном сравнении. Саня был рождён не в столичном округе. В детстве Москву с Питером видел только в фотоальбомах да кинохронике. "Городишко, — снова насупился. — Брякнул, как предал". Было. Не вечно ж ходить по центральной улице «отвернув голенища и заломив картуз». Тянуло вдаль, подсасывало, стонало. Неясные желания и стремления бродили, как молодое шампанское. Суровый отец, зачумлённая мать, братья: теснота. Он старший — ему первому вылетать из-под родного крова. Хлоп! "Опостылели Марусе петухи да гуси".

Санёк глянул на часы. На двадцать километров тридцать минут. Задел большой. Захотелось свернуть: притулиться на окраине, вдохнуть аромат провинции, нагнуть ветку свисающей над щербатыми досками яблони или сливы — они пока в завязи, однако приятно само ощущение вороватого удальства. Стоп. Не мальчик, за сорок перевалило. Подгоняет дождь. Дело рядовое: ни клиентов, ни посредников, везёт своё. Но правило "повернуться — оглядеться, вниз нагнуться — осмотреться" дождь усложнит. "А может, успею? Пропылю сквозняком по грунтовке!"

Он круто потянул руль, свернул на первую попавшуюся улицу; рванул… И резко ударил по тормозам. Чёрт!

Метрах в восьми преспокойно, не обращая на возможную опасность внимания, чинно, одна за другой, чётко соблюдая дистанцию, вышагивали через дорогу две собаки.

Саня изумлённо вперился в них взглядом, вылавливая в ворохе ассоциаций ту, которая вызвала кратковременный столбняк. Знакомая ситуация: впереди, опустив нос к асфальту, нервозно подёргивая ушком, как бы не желая видеть окружающее, деловито семенил миниатюрный шнауцер. Сзади подчинённо, развально, не напрягая и мысли, не задаваясь вопросом куда — просто так надо, вышагивала огромная рыжеватая псина с обрубленным до половины хвостом.

Санёк рассмеялся: два пса, такие разные, а вместе — организм. Впереди интеллект, поодаль охрана. Ор-га-ни-зация! Этих надо пропустить!

Собачки дошли до обочины, нырнули в кювет, потом истаяли в густой зелени кустов. Улица стала пустынной.

Надсадно зашипела, перемешанная порывами наглеющего ветра, обиженная листва патриархальных берёз.

Он расслабленно уперся лбом в рулевое колесо, прикрыл веки. Казалось, задремал.

— Уснуть и ...

Каждому из нас однажды захочется проснуться иным: чистым, свежим, беззаботным, откровенно послать своё прошлое ко всем собачьим предкам и, хоть на часок, зарыться под распалившемся солнцем в высокую, ещё не кошенную луговую траву, слиться с трескотнёй кузнечиков, жужжанием мухи, ощутить ласку освежающего лёгкого ветерка — ускользнуть из времени, согреваясь теплотой Земли-матушки и потоком жизнь несущих лучей небесного Светила. Я есьм! Я есть Я, Я — нега. Я — мысль, Я — смысл. Я — сила и слабость. Я — миг и бесконечность. Только Я… Всё — Я!

Всё? А тот? Тот, — кто также лежал тысячу лет назад в такой же траве, под этим же Солнцем, на той же Земле? И он был? И Он — Он? И Он — нега, мысль, сила и слабость? — Застывшее мгновение в вечности движения, таинстве пространств, времён и смысла? Ведь я — всё! Я!

Или, может, мы братья?..

Или я — это Он, он — это Я? Мы — всё?!.

Мысль растеклась не к добру.

Что-то настораживало. Это не касалось встречи. Тут Саня был абсолютно уверен, несмотря на недопустимый сиюминутный каприз. Но звериная интуиция и склонность к анализу переплелись, никак не желая прийти к согласию: что? Вместо ответа — едва ощутимый холодок в верхней области шейных позвонков. Кажется, всё нормально. Ага… — вот оно!

Со стороны пассажирской двери послышался лёгкий, но настойчивый стук по стеклу.

Саня, не меняя позы, выжал сцепление и плавно опустил руку на рычаг переключения скоростей — бережёного бог бережёт. Медленно повернул голову.

— Барин, не спи, замёрзнешь, — в окне мелькнула бородатая рожа, потом исчезла в белом вихре:

— Гони, покуда пурга не закрутила. Занесёт — лошади залягут. Околеешь.

Мужик проявился опять: высокая крестьянская шапка, тулупчик, снег на воротнике.

— Ох, и лютует! До Почтовой верст семь. Поспеши, часа через пол совсем укроет. Дуй лучше по старой, вернее будет, и хуторок по дороге. Не сгинешь.

Саня тряхнул головой: наваждение? Растудыть в тудыть! Мираж! Глюки? Так ведь не наркоман и не пьяница. Откуда снег? Какой барин, какие лошади? Пух это. Тополиный пух позёмкой, его сейчас везде. А мужик кто? — Он снова закрыл глаза, стукнул ладонью по лбу и обернулся второй раз: в стекло упёрлась чёрная кошачья морда. От неожиданности перекрестился. "Прости и помилуй!" Теперь появилось милое, если не сказать очаровательное, вполне современное девичье лицо.

Нажал кнопку — стекло медленно заскользило вниз. В салон устремились белёсые мохнатые мушки.

— У вас такое выражение лица. Я вас испугала? — девушка держала взлохмаченного чёрного котёнка, пытаясь укутать его полой короткого бежевого плащика:

— Меня вы? Нет! А где этот, с бородой?

— Кто?

— Мужик в тулупе.

Она по-детски фыркнула:

— В тулупе? Летом? Да вы устали. Но возможно. Бродит тут один местный. Дурачок, — нежно погладила котёнка, — в станционного смотрителя играет.

Создание мяукнуло.

— Кот?

— Наверное. Головка маленькая, а ушки кроличьи, будто с египетских статуэток. Доверчивый, глупенький.

— Почти Абиссинец. Вырастет крупным. Худой только.

— Маленький бездомный. Собаки загнали. Шипел. В трубу залез и лапкой: цап, цап. Не возьмёте?

— Я сам, как этот Барсик, — он пожал плечами, — и у меня ни кола, ни двора. На раскалённой крыше. Всё наново строить...

— В новый дом первыми кошек впускают. Котик добрый, ещё наивный.

— Говорите наивный? А лапкой цапает, — он улыбнулся. Девушка кого-то напоминала. — Первые уроки! Садитесь в машину. Холодно.

— Вы через виадук? — Она села на край сидения, обстучала туфельки, только потом захлопнула дверь.

— Допустим.

— По нужде завернули?

— Почему по нужде?

— Нервно ездите. Тормозите резко. Потом ждали. Оглядывались?

Он снова рассмеялся. Девчоночья непосредственность и прямота успокоили. Когда-то подобное было. Когда?..

— Тихо. Никого. Дома расселили. Я отвернусь.

— Да нет. Не по нужде. Задумался.

— Хорошо, — она неожиданно ушла в свои мысли.

Пользуясь моментом, Саня украдкой изучил её профиль: волнистые светлые волосы, высокий ровный лоб, зеленоватые глаза, точёный носик. Кажется, он вспомнил эти пухленькие губки. — Сладостное, нежное тепло разлилось в мышцах, словно от первого поцелуя. Он наклонил голову и, посмотрев снизу, окликнул шёпотом:

— Ксана?..

Ответила внимательным взглядом. Бережно переложила котёнка на заднее сидение.

— Мчатся, мчатся. Проносятся со свистом. Никто не возвращается.

— Тебя зовут Ксанкой?

— Автобуса нет. Скоро ливанёт — вымокну до нитки. Мне на шестьдесят восьмой. Не подбросите?

— Скажи, как тебя зовут?

— Разве важно? — она дерзко сощурилась.

— Наверное не важно, — он отыскал затылком подголовник. — Похожа. Июнь, тринадцатое. Пятница. Двадцать два года прошло. Тебя давно нет.

— Неужели? Вот я: живая, здоровая, — она сбилась. — Странный вы. Действительно устали. Так подбросите?

— Нельзя! — Саня встрепенулся. — На работе. Брать попутчиков категорически запрещено. Еду быстро — это опасно. И времени совсем нет.

— Время — категория абстрактная. Возможно, в действительности его вообще нет. Всё усложняем. Несёмся, как загнанные лошади. Куда, к чему?

— Дело, дело, дело.

— Ещё скажите: долг, долг, долг.

Саня вздрогнул.

Глаза девушки сузились: умные, пронзающие, глубокие глаза.

— Ну… — он тоже сощурился, — осталось двадцать пять минут...

— Только не говорите, что ровно через сорок пять с перекуром в перемену вернётесь и доставите, куда пожелаю. Не получится! — и отвернувшись. — Не езди через новый мост. По пути гнилое болото — Ведьмина долина. Сегодня гроза, непредсказуемый туман. И пятница. А число?.. Четырнадцатое — завтра. Через город вернее.

Она открыла дверцу, легко выпорхнула из машины, остановилась возле угла покосившегося дома и махнула в противоположную от магистрали сторону.

— А ты так и не изменился, Султан! — фраза прозвучала совсем рядом.

Он поджал губу. Так его называли только в юности. Крутнулся. Пусто. Оторопело посмотрел девушке вслед и едва слышно выдавил:

— Я тебя еще встречу?

Она зябко пожимала плечами.

Кто-то со спины: "Скорее, я!"

И над самым ухом, теперь знакомо:

— Не повезёшь?

— Оползни! Нельзя, — Саня узнал и свой голос. — До четырнадцатого ремонт.

— То есть до завтра?

— Да, — вытянул Ксанку за рукав из кабины. — Кто разрешил?! Обижусь!

— Это я обижусь! Сам-то едешь.

— Мне можно. Одному не так страшно. За себя отвечу.

— Вот и я — отвечу… Трус!

— Отвезу завтра!

Замелькал калейдоскоп картин, всё закружилось, забряцало...

Сашка увидел, как гладил Ксанкино окровавленное лицо и тупо повторял:

— Мы кувырнулись… кувырнулись!!

Потом кричал.

— Я же выгнал! Выгнал! Откуда ты в кузове?!!

— Там котёнок пищал, — она с трудом приподнялась. — Ты и меня-то не слышал… Ведь я дорогу знаю. Всегда некогда.

— Я же думал, что выгнал. Совсем!!! Не брать тебя — это мой долг!!! Не прощу! И себя не прощу!!! И кота твоего… Никого!

— Простишь… Всех… И врагов и себя. Обид не будет — страха не будет. Теперь твой долг — это! — её речь путалась. — И киску… Не брось. Нам хорошо будет. Потом. Я девочку хотела… Жаль. Не гони. До завтра...

Стихло.

Он цепенел.

— Дьявольщина. Неужели чердак продуло? Бред. Я спокоен.

Опять пронесся пуховый смерч. Саня покосился на место, где несколько мгновений назад виднелся женский силуэт — столб пыли. Откуда-то сбоку сквозь шелест крон вновь невнятно пробился хрипловатый мужицкий басок: «Не… спи...»

В открытое окно начали падать первые увесистые капли догнавшего дождя. Пора отсюда.

Басок окреп: "Они рядом: она?.. или?.."

Вмиг в памяти девичий бежевый плащик подёрнуло чёрно-алым.

— Всегда нежданная гостья… или? — черноту рассекло: заискрила, переливаясь нежнейшими оттенками шафрана, янтарная лава. — Ангел?

— Выбирать тебе.

Санёк зажмурился и бешено закрутил головой. Когда угомонился, никого не было. Говорил с собой.

Невдалеке громыхнуло. Пора.

Взревел мотор. Машина задним ходом резво выскочила к шоссе.

"Эх, барин-барин".

Потревоженные торопливым срывом колёс, подхваченные вихрем, разлетелись брызги песка, комья сухого суглинка и завесой поглотили окружающее, скрыв в предгрозовом затмении. Загремело совсем рядом. Небо расщепилось и разрешилось потопом. Сверкнуло. Обострились грани. Пространство вновь разделилось на свет и тьму. Обозначились начала… Оформились и концы.

Но конец — делу венец. А венец — не надгробная плита. У всякого конца своё, может, и долгое начало… в бесконечное движение. И если не рубить сук, на котором...

В сумраке обозначились очертания фар, два луча нащупали кособокий забор и край неглубокой канавы. Из серого облака выполз "Опелёк" и, будто заплутавшись в раздумьях, вернувшись по кругу к тому же распутью, опять остановился: оставался один, давно забытый и многими уже покинутый путь — неизведанное.

Издавна Саня доверял только привычному расчётливому или прозорливому голосу — своему, упёртому Я, и в своём кубометре бывал прав. Сегодня, наперекор, в такой важный день, поддавался. Чему? — Другому, никогда не виденному, некоему огромному Я, скорее походившему на Мы. М-маразм! Маразм! Ослепление!

Машина дёрнулась, пару раз качнулась и, утицей перевалившись с кочки на кочку, скатившись на второстепенную, набрала скорость.

Саня не видел, как сзади на виадуке и дальше за ним постепенно образовывался многокилометровый затор. Истошно срываясь, вопили клаксоны, продирались по обочинам "скорые". Да и зачем ему? Вперёд!

Среди стуков лупцующей по крыше дождевой дроби с заднего сидения просочился чужеродный шорох. Улучив момент, водитель сбросил газ и обернулся: прямо в него выстрелили жёлтым кошачьи глаза. Что-то оторвалось. Будто навсегда. Мать моя! Так это… — все мысли исчезли.

— Простил?..

Исчезли мысли — исчезли сомнения.

— Простил...

Может, и есть истинная свобода: простил — простили. И в жизни никто никому не должен. Игра.

Но дела, так или иначе, совершаются — движение продолжается. Мы вовремя отдаём — отпускаем, и неожиданно оплачиваются уже наши запылённые векселя, мы обретаем новые силы, обретаем иной путь, минуя трясину повторений. Просто: Бытие оказывает бескорыстную услугу… Бытию, — не из чувства долга, Бытие не вежливо, оно любит, уважая, лелеет, — и Земля продолжает вращаться.

Зазвонил мобильный. Внеплановая встреча отменялась: перерасчёт. Чудеса! Процентная ставка была снижена и поглошена прошлым платежом, аккордно. Бульдо — сальдо — зеро. Сопутствующий реквизит сдать в установленном порядке поздней. Всё!

Всё?! Почти прежний, спокойный, хоть и утомлённый, Сашка опять в полприщура вгляделся в изгибы этой, теперь главной, когда-то заброшенной, неухоженной, но вновь открывшейся дороги. Настоящей дороги к Себе.

***

Заметил их вовремя, сбросил скорость: на краю обочины стояли, прикрывшись одним куском полиэтилена, девочка годиков четырёх и женщина. По прикидке разница между ними лет в двадцать. Нет — в двадцать пять...

Женщина невыразительно помахала рукой. Он притормозил.

— На шестьдесят восьмой? — глупо опередил вопросом.

Она улыбнулась, помотала головой:

— Километра два прямо. Рядом. Там поворот. Подбросите?

— Замечтался, простите… — он смутился.

— Устали? — сочувственно посмотрела в его глаза.

— Ничего, — тоже улыбнулся. — Потихоньку доедем, — открыл заднюю дверь.

Девочка радостно взвизгнула:

— Барсик!.. А мы тебя искали! — бойко полезла в машину. — Нашла, нашла!

Женщина успела её ухватить:

— Ножки о травку оботри!

Малышка очистила сандалики и уселась на плотный «диван», покачалась:

— И мы! И мы! Устали! Устали!

Женщина, стряхнув, сложила накидку под ногами. Замок дверцы щёлкнул почти беззвучно.

— Ки-иса… — она почесала спинку котёнка. — Кажется, целую жизнь этого усатого прохиндея кликали. Домой приедем, молочка налью.

Девочка перелезла на переднее сидение.

— И тебе тоже, — нагнулась и искоса поглядела на Саню. — Ты тоже… — переползла назад и доверительно шепнула матери. — Он тоже с усами.

Женщина прыснула. Стянула на плечи влажную косынку: заструился золотистый водопад.

— Саша, — представилась она.

— Саша. — ответил он.

Последняя отставшая капелька мягко шлёпнула в уже не сжимающий лепестки, но пока не открывшийся бутон. Дыхание затаилось от накатившего предчувствия. Тишина. Вечное свернулось в ничто. Тишина. Клубившаяся пелена расцветилась. Вспышка! Ещё!!! — Слепящая белизна! Ещё!!! Через мгновение белизна опять преломилась и исчезла в радужном спектре мягким сапфировым сиянием тончайшей короны, растворилась в нежном оранжево-розовом ореоле разметавшихся пшеничных волос… — Пробуждённое, словно заново рождённое, Солнце возвращалось. Запели птицы.

***

Сказка. Это сказка… В жизни такое случается? Если что и случается, чаще об этом не рассказывают. Разве можно рассказать. А может, забывают. Просто забывают, как давние сны — хрипим зашоренные в гонках суетливых дней. Облипающая морось сумеречных буден подчас окончательно скрывает тот верный невзрачный проулок. Да и что за изгибами, стоит ли риска сойти с чётко проложенной трассы невидимая цель, будет ли радость от её достижения? — меркантильный вопрос звучит, как пугливая отговорка пассажиров, смирившихся с монотонностью трамвайного маршрута. Просчитано, оплачено. Доедем. Потом обратно. Кольцо смыкается. Какой поворот?.. И на хрена?

Однако глубоко внутри нас, едва уловимо, очень тихо взывая, кто-то всё-таки пытается терпеливо достучаться в запорошенное боковое стекло: "Главное — не пропустить поворот!"

07.01.2009