Некто

Откуда взялся старый резной шкаф в деревенском доме Сажиных, никто из взрослых членов семьи точно не помнил уж. Дедушка говорил, что его соседи отдали давным-давно, бабуля утверждала, что он уже стоял, когда они с дедом по молодости переехали сюда. Их старший сын Вадим вообще никогда не обращал на эту древнюю мебель внимания, и вспоминал о ней лишь тогда, когда кто-то из домочадцев просил что-то оттуда достать. Младший, Лёнька, настаивал на том, что он еще в детстве обнаружил его позади дома за оградой среди кустов одичавшей малины, и родители решили прибрать бесхозную полезную вещь. Такие расхождения в воспоминаниях у всех вызывали улыбку и недоумение одновременно. И ни с чем не было связано столько споров, как только до них доходило, сколько с этим потертым шкафом со скрипучими дверцами, на одной из которых с внутренней стороны висело мутное зеркало. Его поблекшую поверхность по углам покрывали черные пятнышки, будто сбрызнули чернилами и не вытерли. Грузный, словно в не стираемом пыльном налете на темном дереве — он уже многие годы стоял, как вросший, на одном единственном месте — в гостиной в углу, наблюдая за хозяевами и гостями.

В шкафу хранилось все, что только представлялось возможным и «очень нужным»: дырявые корзины для грибов, выцветшие рваные фотографии непонятных годов, зонты, скатерти, уже никем не носимые пальто и прочее. Там даже нашелся уголок и для пожитков соседки, которая давно померла, но при жизни успела пристроить на время свои травки в тканевых мешочках да колотый чайный сервиз. Всю эту коллекцию «а вдруг пригодится» особенно любила пополнять Римма Григорьевна, при этом частенько перебирая и перекладывая вещи с полки на полку. В такие моменты она обязательно начинала рассказывать что и откуда ей досталось, сколько что стоило, и как бы хотела вернуться в былую пору. Правда, среди накопленного имелась кое-что особенно приводящее в восторг маленькую седовласую женщину. Это было серое ажурное летнее платье с легкой юбкой в пол, высоким горлом и длинным рукавом — своей старомодностью оно очаровывало и завораживало, заставляя подолгу разглядывать его. А вызывало платье такой интерес потому, что не принадлежало никому из членов семейства, а было найдено в этом же шкафу. В свою очередь интерес сопровождался вопросами: кому оно принадлежало и почему такую красоту оставили? Но кроме приземленных предположений вроде «надоело, как и гардеробная, вот и не стали забирать», «забыли, может» в голову ничего не приходило. Савелий Михайлович шкодливо подмигивал своей горячо любимой супруге и приговаривал, что ей бы оно пошло, и что за особой в таком туалете непременно приударил бы. Римма Григорьевна отшучивалась в ответ и предлагала примерить платьице Светке, своей невестке, уверяя, что вещица как по ней шита. Молодая женщина смущенно улыбалась, но отстраняла от себя раритетную одежду, оправдывая свой отказ от примерки всяческими суевериями, связанными с чужим и старым.

— Ма, ну примерь, примерь! Смотри, какое оно красивое, — упрашивал Светлану и ее семилетний сынишка, но и его просьбы так и оставались не выполненными.

Сашенька, в отличие от матери, сторонящейся старья неизвестного происхождения, с неподдельным любопытством изучал массивную гардеробную и все ее содержимое. Бывало, он прятался от домашних внутри нее, где пахло сырым деревом, резиновыми сапогами и чем-то, что мальчик никак не мог распознать: горьким, затхлым и противным одновременно. Но если описывать точнее, то запах походил на тот, что витает и в подвалах, и в старых больницах, и на болотах в глухих чащобах. Шлейф был не терпким, не навязчивым, но от него начинало щекотать в носу и болеть голова. Однако мальчуган продолжал находить шкаф очень таинственным, представлял, что в нем непременно должны скрываться секретные отделения и отсеки, в которых может храниться нечто занятное. Потому, приезжая на лето к бабушке с дедушкой, он, исследуя очередной раз многолетний двухэтажный дом, не обделял вниманием и «угрюмого старика». И, несмотря на то, что Саше был знаком на нем каждый изъян, все равно осматривал обшарпанные потрескавшиеся стенки и двери, словно ожидал найти что-то, что раньше ускользнуло от его пытливого детского взгляда.

Это лето не стало исключением. Хоть мальчик и стал на год старше, но интерес к старинной мебели так и не пропал. Какими только историями и выдумками Санька не наградил гардеробную — и сказочными, и даже страшными, правда, все они ему уже стали казаться просто детскими глупостями.

Нынешним летом Савелий Михайлович и Римма Григорьевна затеяли ремонт на верхнем этаже, и его комнаты превратились в подобие складов на стройках. Жить и спать в них, конечно, оказалось из-за этого невозможно, и по этой нехитрой причине было принято решение обустроить спальные места для Вадима, Светы и Сашеньки в гостиной. Леонид же, когда приезжал на выходные в деревню, спал на крытой веранде, совершенно не беспокоясь, что его покусают комары и прочие насекомые. Чтобы уместить в гостиной два дивана, лишнюю мебель пришлось перенести в летнюю кухню и времянку, нетронутым остался лишь письменный стол, комод и мрачный резной шкаф. Родительскую кровать поставили с той же стороны, где стояла гардеробная, а вот Сашин диван расположили прямо напротив нее.

Когда с перестановкой было покончено, семейство Сажиных, удовлетворенное проделанной работой, устроилось ужинать за столом на крыльце. Сумерки лениво окутывали местность, дневная жара стала спадать, потихоньку начали зажигаться уличные фонари и свет в домах.

— Ну что, Светочка, не надумала забрать платье? А то я вчера снова разбирала шкафчик и наткнулась на него, — неожиданно, посреди разговоров о погоде, работе, здоровье, поинтересовалась Римма Григорьевна. — А то смотри, отдам его моей подруге — у нее внучка уже взрослая девица, такие вещи любит.

— Мама, я же говорила вам уже, что мне оно не по душе, да и мало ли кто его мог носить раньше, — поморщилась невестка и помотала головой. — Сами лучше меня знаете, что чего только вещи на себе не несут от бывших хозяев, которые черт знает чем занимались, и, может, даже померли в обнимку с любимыми пожитками.

— Снова ты о своих нелепых суевериях, — хохотнул Вадим, пожалуй, больше остальных скептически относящийся к подобному. — Пойми, нет никаких отпечатков какой-то там энергии… энергетики… Тьфу ты! В общем, связи предметов с людьми.

— Не скажи, Вадик. Вон, сколько у нас в деревне можно понаслушаться историй, — Савелий Михалович перебил сына, указав рукой куда-то в сторону.

— Знаем мы эти истории, пап: что ни черти-бесы, так о них обязательно рассказывает местный любитель выпить, или сплетница недалекая, у которой вечно везде кто-то колдует.

— А ты помолчи, Лёнька. Много ты знаешь! Помнишь тётку Антонину с соседней улицы, что она говорила? То-то же.

— А что, дедушка, она говорила? — Санька держал ухо востро — так ему было интересно слушать, о чем болтают взрослые, — и особенно оживился от загадочных намеков Савелия. Аж глаз не сводил с деда.

— Мал еще такие страсти слушать, спать не будешь потом, — бабушка ласково погладила внука по голове и велела идти в дом. Остальные тоже отметили, что пора бы и им закругляться да ко сну готовиться — завтра вставать рано, а они чаи распивают в темноте.

Все домочадцы давно погрузились в сладкий сон, за окном царила глухая ночь, и только вязкую темень разбавлял мертвенно-бледный лунный свет, проникавший через окна в комнаты. В нем все казалось изменившимся до неузнаваемости, чужим, странным. В дневном свете каждая вещь видится самой что ни на есть обыкновенной, простой, но стоит ей укрыться в ночной мгле, как ее словно подменили, и она — уже не она. Такие метаморфозы всегда пугали Сашеньку, который проснулся посреди ночи. Боясь пошевелиться, он лежал лицом к стене и слушал тиканье часов и редкий отцовский храп. Раньше мальчик пробуждался по ночам, и в моменты внезапной бессонницы, когда как ни старайся сомкнуть глаза, сон все равно не идет, его одолевала жажда. И в этот раз ничего не изменилось. Почувствовав, как язык прилип к пересохшему небу, а в горле возникло першение, Саша, не поворачиваясь, тихонько позвал отца. Но в ответ послышался лишь громкий и глубокий храп.

— Пап… па-а-па, проснись, — снова тихонько позвал Санька. — Пап, включи свет.

Тут мальчик услышал легкий шелест и скрип — так скрипеть могли только дверцы гардеробной. Но кому понадобилось что-то в шкафу сейчас. Может, бабушка проснулась и искала чего в нем? Сашенька решил, что если папа его не слышит, то пусть хоть бабуля включит свет, и разомкнул глаза. Но на него смотрела полупустая темная комната, чуть освещенная холодным лунным светом. Любимой бабушки и в помине не было. Зато он разглядел распахнутую дверь шкафа.

«Наверное, сама открылась», — успокоил себя мальчик, при этом продолжая не отрываясь смотреть на будто внезапно сгорбившуюся вещь старины. В эту самую минуту до ушей Сашеньки снова донеслось легкое шуршание, а после, из чернеющей и словно бездонной ниши показался силуэт. Медленно и, казалось, постепенно набирая размеры, он наконец выпрямился во весь рост и застыл, как вкопанный. В стройной фигуре Санька узнал маму — та стояла неподвижно напротив зеркала, которое ничего, кроме темени не отражало. На ней было надето то самое раритетное платье, что все время безуспешно навязывала Римма Григорьевна.

«Зачем это мама его ночью, в темноте мерит?» — развернувшаяся картина показалась мальчику странной, и даже пугающей. Он не решался подать голоса, и продолжил наблюдать за тем, что делает мать. Женщина же, не шевелясь, все еще стояла спиной к ребенку. Всклокоченные волосы, венчавшие голову, напоминали спутанную пряжу. По гостиной разлился тот самый запах затхлости и старости, который каждый раз улавливал Санька, прячась в гардеробной.

— Ма, ты что делаешь? — произнес Сашенька.

Внезапно мать дернула руками и медленно, точно изнеженная на солнце змея, стала заползать в черный проем. Подол платья с шелестом скользнул по полу, и в одну минуту женщина скрылась в шкафу, оставив дверцу открытой. Жуткое любопытство взяло верх над страхом перед темнотой и непонятным поведением мамы, и мальчик поднялся с дивана. Осторожно ступая по полу, он подошел к шкафу и взялся рукой за дверцу, которая сразу же жалобно заскрипела. Заглядывая в нишу, Санька несколько раз позвал Светлану, не понимая, куда та делась и зачем вообще залезла туда.

— Ну что тебе не спится, непоседа, — вдруг раздался заспанный и недовольный голос Светы со стороны родительского спального места. — Ты сейчас весь дом перебудишь.

Женщина выглянула из-за крепко спящего мужа и включила ночник, висевший над их диваном. В эту минуту Сашенька побледнел, испуганно посмотрел сначала на мать, потом на открытый шкаф, откуда торчал край юбки платья, и отпрянул назад.

— Мам, не выключай свет, — едва слышно прошептал мальчуган.

— Тебе что, кошмар приснился? Ладно, давай сюда, поспишь сегодня с нами — так будет спокойнее и тебе, и мне.

Саша послушно улегся меж родителями, но глаз больше не сомкнул, прокручивая в голове раз за разом увиденное во мраке. Наутро же у него случилась настоящая истерика: он кричал, что больше не будет спать без света, и чтобы выкинули старый шкаф. Повторяя что-то непонятное про какую-то женщину и прося маму никогда не надевать то старомодное платье, Саша в исступлении мотал головой и плакал. Немалых сил стоило успокоить ребенка, по мнению взрослых, напуганного непонятно чем или собственными выдумками.

— Вот! Я же говорила, чтобы вы меньше чесали языки при моем внуке про всякую нечисть и дьявольщину! — упрекала каждого Римма Григорьевна.

Дед же лишь развел руками, мол, чего это ты нас винишь. Хоть и не видя ничего страшного в древней гардеробной, ее все же решили вынести вон из дома — от греха подальше, при этом заботливо освободив от «нужного» хлама. Только диковинный ажурный наряд оставили внутри деревянного «старика», несмотря на то, что бабуле было жаль его выкидывать. Такая вещь пропадает! Шкаф вынесли на местную помойку и так и оставили, не разбирая — вдруг кому приглянется.