Музей красных туфель

Крупные неприятности начинаются с мелочей. И поначалу даже не понимаешь, насколько круто влип. Пустячная фраза:"Тебе надо бы трицепсы подкачать," — оборачивается вдруг обидой, ссорой и слезами твоей подруги, а ты всего-то имел в виду, что хорошо бы ей немного обратить внимание на руки.

Оставив Лёлю дома в расстроенных чувствах ("Нет, ничего, иди, со мной все в порядке, я сказала— все в порядке, убирайся&quot, я поехал на работу. Господи, как убивает обыденность этих утр, когда приходится спускаться в душную подземку в толпе таких же душных утомленных лиц. И сознавать, что ты — абсолютно такой же, как они. Иногда это становится невыносимым.

Я вышел на две станции раньше, понимаете, просто не смог ехать дальше. Потому что еще пару минут — и я… да нет, не стал бы визжать или биться в истерике. Но что-то внутри дернулось, как будто сердце не выдержало, сорвалось, замотылялось. Желание вдохнуть полной грудью пересилило инерцию — я протолкался к выходу, поднялся на какой-то из станций Острова и с облегчением понял, что на работу я сегодня если и доберусь, то с приличным опозданием. Ну и слава богу.

Я топал вдоль Реки, краем сознания удивляясь, что ни разу здесь не был. Впрочем, гораздо больше меня беспокоили другие вопросы.

Что с нами стало? Почему она так обидчива? Что не так? С самого начала нашего знакомства Лёля поражала меня хладнокровием и рассудительностью. Она прекрасно водила машину и управлялась со своим арт-отделом легко, с шутливой серьезностью. И, наблюдая исподтишка сосредоточенное породистое лицо, когда она бывала за рулем или разговаривала по телефону, я любовался ее смелостью и холодностью. Но в какие-то моменты она будто ломалась, причем повод бывал пугающе ерундовым. Стоило усомниться в ее компетентности или красоте, она теряла контроль. Этот комплекс умницы и красавицы сбивал меня с толку и завораживал.

Стоит отдать ей должное, она быстро брала себя в руки. Я оставил ее дома, будучи уверенным, что она выйдет на работу вовремя, при полном параде. Но червячок сомнения грыз— я не чувствовал себя виноватым, нет, но подумывал, что надо что-нибудь предпринять, дать ей понять, что мне не все равно. Возможно, стоит позвонить. Я достал телефон, набрал номер и услышал отрешенный вежливый голос: "Телефон абонента временно недоступен, перезвоните позже." Хм, это было странно и непохоже на нее — не помню, чтобы она когда-либо отключала телефон или забывала его подзарядить.

Можно было бы поехать к ее офису, подождать у входа. Все равно на свою работу я уже опоздал. Я огляделся по сторонам, раздумывая, не идут ли отсюда маршрутки в центр. Но эта часть города была мне незнакома. Громада Ботанического, кажется, сада возвышалась над гранитной набережной. Река в этом месте плавно огибала Остров, разливаясь вширь метров на 400. Погодка выдалась не дай бог. То есть нет, формально-то — вполне себе. Без снега, градусов пять ниже ноля. Но и без солнца, без малейшего дуновения ветра. Как будто холодной серой подушкой накрыло Город и не давало вздохнуть.

Безо всякой цели я прошел еще немного вдоль реки, и уже стал подумывать о том, чтобы вернуться к метро, как заприметил вдалеке нечто, заставившее на время забыть и о Лёле, и о нашей ссоре. Набережная впереди была разворочена, как будто туда ударил снаряд. Куски гранита лежали как попало. Но это не было последствием взрыва — от мостовой к воде меж камней спускалась лестница, и с ней было все в порядке. Неспешно я приближался к странному месту, разглядывая поочередно то гранитные блоки с какими-то непонятными красными пятнами на них, то небольшую яхточку, пришвартованную рядом. Незамысловатое, довольно старое суденышко мерно покачивалось на волнах. Дыхание перехватило, какой-то неясной угрозой веяло от этого зрелища.

Красные пятна при ближайшем рассмотрении оказались… бесчисленным множеством туфель. Они стояли, каждая пара — на своем камне, красивые дорогие модели, мечта любой модницы. Хотя некоторые выглядели довольно старомодно, на мой вкус. Были тут и совсем старинные, красноватого оттенка, стертые временем. Но ни одна пара не выглядела поношенной. Подойдя еще ближе, я увидел таблички с буквами и цифрами. «Леонардо, 1923», «Густав, 1760» и т. д. Имя и дата, всё. Имена были все не русские, да и само написание было довольно странным — надписи были сделаны от руки, причем создавалось впечатление, будто пишущий не вполне был знаком с кириллицей, срисовывая непонятные знаки с какого-то источника. Заинтригованный, я стал пробираться между плит, рассматривая необычные экспонаты. Одна пара особенно привлекла мое внимание. Это были туфельки без каблука, какой-то мягкой и тонкой кожи. Озадачили меня странные разводы и пятна, покрывающие их так, будто сверху уронили сгусток чего-то… темно-красного. Табличка рядом гласила «Лукас, 1782».

— Интересуетесь историями? — голос прозвучал над самым ухом, вкрадчивый, с чуть заметным акцентом.

Я вздрогнул и поднял глаза. Передо мной стояла дама. Язык не повернется назвать это существо как-то иначе— статная и высокая, в теле, в свободных одеждах и с царственной осанкой, она смотрела королевой. Неосознанно я поклонился.

— Нет. То есть да. Что это за место? — собственный торопливый лепет неприятно удивил меня.

И она рассмеялась. Как будто за много километров отсюда разом ударили сотни колоколов — такой у нее был смех, негромкий и наполненный.

— Музей, — она обвела рукой яхту и камни, — проходите.

— Вы, — я не знал, что сказать, — вы— смотрительница?

— Можно и так сказать, — милостиво улыбнулась она, — Хранительница.

— И… и откуда эта коллекция?

— О! Из разных уголков Европы. Вы не слышали легенду о красных туфлях?

— Нет.

Она качнула головой, как бы говоря: «Я так и думала».

— Вы знаете, что русалки не умеют ходить по суше?

Я оторопел.

— Русалки?

— Ну такие, с хвостами вместо ног.

— А причем здесь это? Ну, предположим, знаю. Из сказок, — я отметил про себя, что царственность мне почудилась лишь в первый момент. Было в этой женщине что-то неряшливое, как будто она надела платье на пару размеров больше, с чужого плеча. Не удивился бы я и грязи у нее под ногтями.

— Так вот, — безмятежно продолжила она, — русалки не умеют ходить, ног у них нет. Но это— всего лишь факт, а вот красота их поистине легендарна. Неудивительно, что многие мужчины сходили с ума, фигурально выражаясь, под действием этих чар. Добавьте еще дивные голоса — и вы поймете, почему эти удивительные существа вызывали одновременно и столько восторгов, и столько недоверия и ненависти.

— Но позвольте, — пробормотал я, — русалки— это миф, сказочный персонаж.

Она посмотрела на меня так, будто я сморозил бог весть что.

— Разумеется, — холодно вымолвила она после паузы, — это миф, легенда, небылица.

Тем не менее, всякий мужчина мечтает хотя бы раз в жизни оказаться под властью подобной красоты.

Тут я усмехнулся. Но она как будто не обратила внимания.

— Так вот, раньше был такой обычай— преподносить женщинам подарки.

Я хотел было возмутиться:"Как это «раньше»?", но придержал язык. Когда я что-то дарил Лёле последний раз просто так? Не помню. Бюджет-то общий, особо не разбежишься. «Какая все же мерзкая баба», — мелькнуло в голове.

— В одном городе некий мужчина каждый год приходил на берег моря, где однажды встретил русалку, и оставлял на берегу пару туфель. Он все надеялся, что когда-нибудь случится чудо, и она захочет стать двуногой. Наивный человек, — хранительница вздохнула, а я украдкой взглянул на ее ноги, обычные, в стоптанных туфлях, — он приносил свои однообразные подарки в годовщину их первой встречи. А она поднималась из глубин, улыбалась и смотрела, ожидая. Не мастак говорить, он считал, что и так все понятно, поэтому тоже молчал. Вас, наверное, удивляет, почему только раз в год? Она тоже удивлялась, но дату помнила и приплывала к берегу, чтобы посмотреть на этого странного влюбленного. И когда он не пришел, она пожала своими прекрасными русалочьими плечиками, скривила губы в усмешке и спела разухабистую песню. Откуда ей было знать, что этого несчастного нашли накануне с пробитой головой— он пытался стащить у башмачника пару туфель, не заплатив.

Заметив недоверие на моем лице, она пояснила: «Времена были глухие, средневековье. Добыть туфли небогатому человеку — это целое дело. Ну а уж убить за кражу и преступлением-то не считалось. Так что эта часть истории совсем неудивительна. Удивительно то, что на следующий день Аделаида (назовем ее так) снова приплыла к знакомому берегу— неясная тревога мешала ей предаваться привычным русалочьим забавам. Стоит ли говорить, что она никого там не встретила.

Она приплывала туда почти каждый день, ненадолго, полагая, что мужчина оставит подарок на берегу, если соблаговолит прийти. Ей мечталось о пополнении коллекции — все те туфли, что он успел ей подарить, хранились в сундучке, и иногда она доставала их— полюбоваться. Увы, они быстро портились под водой— ржавели меленькие гвоздики, кожа теряла плотность, разбухала и в конце концов расползалась под пальцами.

Потом она перестала приплывать — подводные путешествия, пение на далеких островах под луной, погони за стайками пугливых рыб, игры с дельфинами— все это затмило тот, верхний мир, скучный и серый. Существование на суше видится подводным жителям примерно так же, как мы представляем себе жизнь червей.

Однажды она проплывала неподалеку от знакомого места— и, о, чудо, услышала доносящуюся с берега песню. Голос, глубокий и темный, как вода, уносил на самое дно. Мужчина пел о любви. Песенка была незамысловатой, но Аделаида вдруг поняла, что поется о ней. История с подношением туфель стала песней, и вот какой-то бродяга пел о красном цвете в изумрудных волнах.

Она слушала-слушала, и потихоньку начала подпевать. Немудреная мелодия захватила ее, проникла в самое сердце. И случилось то, о чем несчастный бедняга с туфлями не смел и мечтать — она подплыла почти к самому берегу и просидела на мелководье до утра, неподалеку от трубадура, слушая и подпевая. Певец же промок и продрог до костей, но уйти не смел, так поразила его эта могучая темная красота и ее голос, странный голос, чарующий не чистотой и силой, а нездешностью. Порой она пела так, как могла бы петь огромная морская раковина — пронзительно и высоко, но безупречно точно попадая в ноты. А то вдруг звуки лились из ее горла как терпкий пряный мед, стекающий по шершавой поверхности чашки, чуть хриплые, томные, сладкие.

На прощание она спросила, придет ли он снова? Ей совсем не хотелось возвращаться в глубины.

Он обещал, что придет и принесет ей подарок. Завтра.

Человек он был пришлый, никто в городе и не знал, что он провел ночь на берегу, а наутро отправился дальше с парой новых песен на устах.

Русалка каждый вечер приплывала к берегу, ожидая. Сомнения и тоска поселились в холодном рыбьем сердце. Она пыталась петь. Получалось грустно и плохо. Никак не могла поверить, бедняжка, что ее попросту обманули. Она слышала легенду о своей дальней родственнице, что выторговала за голос пару ножек и вышла на берег ради мужчины. Всегда эта история виделась ей какой-то дичью, бредом больного сознания. А теперь было впору самой искать эту старую ведьму, торгующую ногами. Время шло. Аделаида не нашла старуху, никто в подводном мире не знал, где можно совершить подобное колдовство, да и расспрашивать было опасно — каждый, с кем она заводила об этом речь, слушал ее, как сумасшедшую. Ей стало казаться, что история с ногами— просто выдумка, сказка, что рассказывают по вечерам мелюзге на мелководье.

Под водой время течет по-другому, русалки живут много дольше обычных людей. Город на берегу был сожжен и разрушен и отстроен вновь, утлые парусники сменились большими галеонами, на берегу построили порт. Подводные жители ушли из этого места— слишком опасным стало соседство, да и воды грязнее. И лишь одна безмолвная тень изредка появлялась неподалеку от старого пляжа, тоскуя.

Хранительница замолчала.

— Весьма занимательно, — вежливо заметил я после некоторой паузы, — кажется, я читал что-то подобное у… Лавкрафта.

Хранительница вскинула темную бровь.

— Не думаю.

— А, скажите, какая связь между этой легендой и вашим музеем? Откуда коллекция? Я заметил довольно старинные экземпляры, — я разглядывал палубу яхты за ее плечом.

— Связи нет, какие могут быть связи между мифами и обыденностью? — она улыбнулась какой-то неожиданно мальчишеской озорной улыбкой, — только те, что придумывают сами люди. Иначе уж совсем все серо. Хотите осмотреть всю экспозицию? Часть коллекции расположена на яхте.

Я рассердился. Какого ты тогда заливала мне тут полчаса? Однако, поднялся вслед за ней по узким мосткам и ступил на борт. Здесь, вдоль фальшлееров стояли две небольшие застекленные витринки. И в каждой — по туфельке. С удивлением я заметил, что эти туфли— новехонькие, с иголочки. Таблички рядом с ними подтвердили мою догадку «2010й, Адриан», «2011, Петр». Я не слишком разбираюсь в модных течениях и брендах, но в голове мелькнула мысль, что я вижу редкие, коллекционные экземпляры. Одна туфелька была кричаще яркой, обжигающе алого цвета. Огромные сверкающие стразы наводили на мысли о бессмысленном и беспощадном богатстве. Вторая же туфелька, совсем простого дизайна, поразила меня чистотой изгибов и тонкостью выделки кожи. Я так и представил, как прекрасная стройная ножка обволакивается этой изящной вещицей.

— А почему эти экспонаты в одном экземпляре? — я повернулся.

Она стояла, небрежно облокотившись о румпель и странно щурилась на стекло за моей спиной, как будто вспоминала что-то. Мне пришлось повторить свой вопрос, так глубока была ее задумчивость.

— Они очень дорогие, — молвила она наконец, — чтобы у посетителей не было соблазна унести пару. Именно поэтому они за стеклом и выставлены поштучно.

Но, — я был обескуражен, — но там, снаружи, на камнях валяются образцы куда более ценные. В силу возраста. Если, конечно, ваши таблички не врут. — Раздражение, копившееся во мне в ходе нашей беседы, вдруг прорвалось. Она удивленно подняла брови, голос ее прозвучал надменно и строго :

— Они не врут, не беспокойтесь. Те экземпляры под надежной защитой, уверяю вас. Ну и потом, большинство посетителей не представляют себе их истиной ценности. — и, неожиданно, безо всякого перехода, — Вы женаты?

— Нет. То есть да, гм, я живу вместе с девушкой, уже два года, — а про себя подумал: «А тебе-то что, старая перечница?»

Она холодно улыбнулась.

— Это не считается. Вы ее успели сделать счастливой?

— Кого?

— Вашу… девушку.

Я вспомнил утреннюю сцену и подумал, что вот сейчас бы еще раз набрать номер и услышать спокойный приветливый голос Лёли, и понять, что все уже хорошо. Но вместо этого пожал плечами и ответил :

— Она вроде не жалуется.

В этот момент мне стало неловко. Неловко смотреть на это существо, как будто осуждающее меня. За что? Что она вообще обо мне знает?

Я отвернулся и уставился на изящную туфельку за стеклом, подумывая, как бы вежливо покинуть это место. Дама легко двинулась ко мне, я не услышал этого, а почувствовал каким-то безошибочным чувством, которому никогда впрочем не доверял.

— Нравится вам эта вещь? — ее голос неожиданно прозвучал над самым моим ухом.

— Очень красиво, — честно кивнул я, — я не знаток, но это поистине произведение искусства, а не какой-то ширпотреб или безобразное чванство, — и я указал на вторую туфлю, со стразами.

— Ну-ну, — улыбнулась хранительница, — не судите строго. Туфли сами по себе ничего не значат, они начинают звучать, только будучи надетыми на красивую ножку. Если бы вы увидели Глазго на ноге какой-нибудь талантливой манекенщицы..

— Глазго?

— Такое название дал этой паре мастер. Посещение этого города оставило в его душе неизгладимый след, по всей видимости.

— Вот уж никогда не подумал бы, что Шотландия ассоциируется у кого-то с роскошью и кичем, — усмехнулся я.

— А потому что не надо быть таким прямолинейным. Вы же не знаете, какого рода воспоминания были у того человека.

— А эта пара как называется?

— Это Аделаида, — очень тихо произнесла хранительница.

— Вы так и не рассказали мне об истоках коллекции. Что обозначают имена на табличках?

— Это имена жертвователей, тех, кто в разное время преподносил музею туфли.

— А давно существует этот музей?

— Да.

Я усмехнулся.

— Коротко и ясно.Обычно, знаете ли, у музейных работников более ярко выражена любовь к датам и цифрам.

Она пожала плечами.

— Это мой личный музей, я не подчиняюсь правилам большинства. Какая вам разница, когда именно был создан музей? Что вы цепляетесь за цифры? Откуда эта маниакальная потребность знать подробности? Вам красоты недостаточно?

— Вам, женщинам, наверное, достаточно только красоты, — попытался я пошутить, и тут ее прорвало.

— Нам, женщинам? Что вы вообще о нас знаете? О своей подруге, о матери? Вам кажется, это им в радость— всю дорогу кормить вас, мужчин, гладить вам рубашки, утирать сопли, следить за чистотой носков, прибирать вашу грязь? Нет, вы правда уверены, что на большее женщинам не хватает интеллекта? Ваша подруга, она чем занимается?

— Главная по картиночкам, — она удивленно подняла бровь, — если более точно — арт-директор небольшой фирмы. Но вы это все сейчас к чему?

— А вы, простите?

— А я всего лишь переводчик, — я разозлился. «Какого хрена я все это выслушиваю? Что она возомнила, эта баба?» Я пытался успокоиться и не отвечать резко, но сорвалось :

— А вы наверное невероятно счастливы в браке? И муж без конца балует вас подарками и вниманием?

Она засмеялась. И это был не тот мелодический колокольный смех, а визгливый хохот фурии.

— Я — замужем? Да вы белены объелись, милейший. Не-ет, эти сказки не для меня.

— Тогда ничего удивительного, — сухо заметил я, а сам с тоской подумал, что сейчас придется нахамить и уйти.

— Ничего удивительного в том, что я не пошла замуж с такими взглядами, а не наоборот, — добродушно заметила она, — Я не смогла бы быть счастливой, поминутно помня, что человек рядом просто-напросто использует меня.

Я беспомощно вздохнул. О чем тут было говорить?

Но что-то дернуло меня :

— Слушайте, ну это просто смешно. Люди живут парами не с бухты-барахты. Есть же любовь, взаимовыручка и тому подобные вещи. Дети, опять же.

Она поморщилась.

— Дети, да. Вам сколько лет?

— Тридцать два года.

— А вашей подруге?

— Мы ровесники.

— Много у вас детей? — я уже понимал, к чему она клонит.

— Я даже наверняка знаю, почему. Вам просто не потянуть жену с ребенком. Пару-тройку лет в случае рождения ребенка вам пришлось бы рассчитывать только на собственные силы, отказаться от привычки к комфорту, стать заложником своей семьи. Я не права?

Я промолчал в ответ. Конечно, она была права в данном случае. Но это не отменяло неправоты во всем остальном. Я чувствовал, но не знал, какими словами ей объяснить.

— Ну хорошо, — наконец выдавил я, — моя девушка в силу воспитания живет в условиях ужасного рабства, заботясь обо мне. Ну а вы? Вы счастливы в одиночестве?

Она снова расхохоталась, в этот раз— абсолютно по-детски.

— Да кто вам сказал, что я одинока? Поклонников у меня хоть отбавляй, хотя в последнее время вопросы пола меня волнуют слабо— все-таки возраст почтенный, по человеческим меркам скоро пенсия (я вздрогнул). Но вы поймите главное— у меня есть свобода, возможность путешествовать с моей коллекцией, возможность видеть все новые берега.

— А..., — я обвел рукой палубу, — вы сами управляетесь с яхтой? Это же, наверное, опасно, плавать на таком… гм… суденышке.

Она досадливо отмахнулась:

— Во-первых, не «плавать», а «ходить». Во-вторых, конечно же, у меня есть команда, три человека, достаточно опытных, чтобы перегонять это судно. Лично я предпочитаю путешествовать или на самолетах, или поездом. Воды я в своей жизни навидалась.

Она замолчала. Я понял вдруг, что хамить или как-то изворачиваться не придется — разговор был окончен, я не был ей интересен.

— Я, пожалуй, пойду, — и стал перебираться на камни причала.

— Спросите у нее, осознанно ли она выбрала жизнь в неволе, — донеслось мне в спину.

Я застыл на мостках и выдохнул яростно:

— Нет, я принудил ее, выкупил у родителей.

Я почти успел ступить на берег, когда что-то толкнуло меня в левое плечо, в спину. В недоумении я стал оборачиваться, еще не понимая, что происходит. Ее глаза, ледяные серые провалы, смотрели пристально и как-то слишком близко. Неловко пытаясь выдернуть что-то, застрявшее в спине, я отступал на берег, неотрывно глядя на величавую неподвижную фигуру на борту. Мне даже не было страшно— я все еще не понимал. А потом все вокруг закачалось, стало расплываться и тускнеть — глядя на обагренную свою ладонь, я тяжело опустился на кусок гранита с той самой, окровавленной уже, туфелькой.

— Зачем? — прошептал я, пытаясь рукой разогнать сгущающуюся тьму. Странные тени, без имени и возраста кружили надо мной, голос, насмешливый и гулкий, вдруг запел пронзительно и не в такт. Слова не складывались во что-то связное, я различил лишь "profundum" и "sangius". Все вокруг вертелось и плясало, капли крови висели в сером тумане вокруг, и только глаза Хранительницы ясно и прямо смотрели в мои. Она шла ко мне, приготавливая для удара маленький кинжал. В этом хаосе и ужасе я различил вдруг знакомые ноты, набивший уже оскомину мотив «Нокии». Морок отступил. Я из последних сил достал телефон и услышал родной встревоженный голос:

— Стас? Что случилось? Тебя нет онлайн.

— Я гулял. А что с твоим телефоном?

— Ты представляешь, — начала она, — я уронила его в...

— Лель, погоди, сейчас, — я встряхнул головой и огляделся — передо мной была серая набережная, а я сидел, упершись о придорожный столб. Никаких туфель, никакой яхты, никакой крови.

— Что там с тобой?

— Слушай, ты не поверишь, кажется, я потерял сознание на улице.

— Что? Ты разыгрываешь меня, что ли? — голос ее звучал озадаченно. Я даже улыбнулся.Мы помолчали, она думала.Потом я вспомнил и спросил:

— Слушай, ответь мне на один вопрос, только честно. Ты живешь со мной осознано или так, в силу общепринятых норм?

Лёля все молчала. Я даже успел подумать, что «русалка» оказалась права.

— Ты там пьешь что ли с утра? Каких норм? Стас, ты идиот, но я тебя люблю. Что там с тобой? Ты правда сознание потерял или это такая новая шутка? Езжай домой, ляг в постель и жди меня.

— Хорошо.

Как тепло, ободряющее звучал ее голос. А ведь она должна дуться на меня, злиться… Лёля-Лёля… Я кое-как поднялся на ноги, осмотрелся. Обычная набережная, обычный день.

Из сада тем временем вышла парочка — двое стариков на трясущихся ногах. Они, наверное, возвращались с прогулки. Старушка поддерживала совсем немощного мужа под руку. Они шли медленно, и смотреть на них было грустно. Я проводил их взглядом до поворота старинной решетки, а потом стал смотреть на воду, которая лениво лизала хрупкую прозрачную ледяную кромку у самого берега. Во льду, как красавица в хрустале, мирно зимовала ветка с ягодами шиповника, убаюкиваемая неспешным «Спи… спи… спи».

© Copyright: Маргарита Балина, 2012