Мама?..

Сначала Владик думал, это такая шутка. Мама зашла за угол, чтобы посмеяться над ним, а когда он подойдет, выскочит и скажет: «Ага! Вот и я!» Он повертелся на месте — мамы действительно нигде не было. Кругом чужие люди — идут по своим делам и почти все разговаривают по мобильным телефонам. Владику они кажутся великанами до неба, громкоголосыми, со странными лицами, лицами красными от жары и духоты. Что у них спросишь? Вот тот дяденька с бородой скажет что-нибудь резкое, велит отстать, ведь у него куча важных дел. А та тетенька, у нее большая сумка через плечо, — она поможет? Нет. Есть такие взрослые, с которыми сразу ясно — лучше не подходи, укушу, зарычу, сделаю больно.

Владик вертелся, выглядывая маму в толпе идущих неизвестно куда чужаков. Одни в одну сторону, другие в другую, бесконечно, бесконечно, шарк-шарк-шарк ногами, подошвами ботинок и туфель, и будет так, пока асфальт не превратится песок. Они идут, и им все равно, что Владик теперь один. Он потерялся.

Следить надо за ребенком, мамаша, вот так. Ай-ай, что ж вы, уважаемая, ворон-то считаете? А вдруг ваш отпрыск угодит под машину? Ведь по телевизору столько всяких страстей показывают: дети, дети, дети, дети попадают в беду. А еще мать, ха-ха, интеллигентно выглядит, посмотри, Вань… Так они скажут Владиковой маме — но только если она найдется...

Вертелся мальчик на месте, но ее нигде не было. Потеряться. Что может быть ужаснее?

Душили слезы, от частого дыхания становилось больно в горле. Хотелось кричать, бежать хотелось неизвестно куда, но это еще страшнее. Убежишь, а мама вернется — после того, как решит, что шутка отлично удалась, — а тебя и нет. И вы никогда больше не встретитесь.

Помогите. Помогите, пожалуйста. Мою маму не видели? Она тут. Тут была только что. Пожалуйста!

Ноги несли Владика к чужим людям. Он почти ничего не видел из-за слез.

— Мальчик! Ну куда ты идешь — собью ведь! — ворчал высокий человек.

— Ну дети пошли! Совсем ничего не понимают.

— Брысь!

Пусть тетя говорит грубо, но необходима ее помощь. Тети нет — она уносится вдаль, точно бегун на короткие дистанции.

Помогите! Моя мама была здесь, а сейчас ее нет!

Владик вертел головой. Почему никто не понимает его слов? Может, он говорить разучился?

А вдруг этот дедушка поможет? — но дедушка прыг — и нет его. Растворился, как тучка, в солнечном дне. Странный дедушка. Бессердечный дедушка. Плохой дедушка. Может быть, он и со своими внуками так же обращается? Может, он их не любит?

Владик идет вдоль дома. Кажется, босыми ногами шагает по раскаленным углям.

Да, мама наверняка за тем поворотом, за углом. Надо подойти и заглянуть. Она стоит там и улыбается. Скажет: «Попался!» А Владик спросит, зачем она спряталась, зачем играла в прятки, не предупредив, что игра началась? А она… она придумает какой-нибудь такой хороший ответ, что выгонит мигом обиду из сердца, сотрет страх и можно будет улыбаться через слезы и растирать их по щекам. Теперь-то все отлично! Теперь-то они опять вместе! И хорошо бы потом пойти и купить газированной воды, большую бутылку, и упаковку клубничного мороженого.

Мама, приди. Мама, найдись. Ну пожалуйста.

Вот и угол дома. Владик подошел к нему и заглянул. Мамы там не было. И вообще, это даже не проход между домами, а высокая арка, ведущая во двор. По ней мимо заплаканного Владика проехал важный велосипедист. У него наушники, в которых трезвонит музыка, и разве у такого занятого человека можно что-нибудь спросить? Проходили и скользили мимо другие взрослые, для которых потерявшийся мальчик на углу всего лишь ничего не значащая тень. Владик словно рисунок на стене — можно посмотреть однажды и забыть. Дождь или дворник смоют его потом, чтобы не портил вид.

Собака. Появилась из воздуха, сунула во Владика свой мокрый нос — проверить, кто это. Владик не сразу увидел, что собака приделана к поводку, а поводок приделан к мужчине с усами. Он смотрит на экран своего мобильного телефона и бубнит: «Пойдем… пойдем… пойдем…» Собаку увели, но напоследок она подарила Владику такой взгляд, что тот еще сильнее расплакался. Шагая вдоль стены, мальчик углубился в арку.

Считай шаги. Раз. И другой. И еще десятый, кажется. И двор, с детской площадкой, где нет никого. И двор, полный зеленых теней от рябин и тополей. И двор — с таинственным шумом, какой бывает в местах, где еще никогда не был…

Мама, мамочка, пожалуйста… Найдись, мамочка, я буду хорошо себя вести. Всегда-всегда. Мамочка!

Двор пуст. Почему-то в нем нет ни одного человека? Разве бывает так? Во дворах дети, собаки, бабушки на скамейках и дедушки, прогуливающиеся с палочкой или сидящие за домино. Где они все?

Владик смотрел на окна домов, обступивших двор со всех сторон, словно злые чудовища. В ответ они вглядывались в него, спрашивали: «Зачем ты пришел, тебя ведь здесь не ждут…»

Владик в страхе искал выход. Снова в арку? Обратно? Вот если бы мама была здесь!.. Помогите!

Мальчик бросился бежать через детскую площадку, мимо песочницы, в которой лежали забытые игрушки, мимо карусели, выкрашенной всеми цветами радуги.

Нет выхода! Нет! Двор закрылся и больше не выпустит его!

Остановившись перед живой изгородью, Владик повернулся и побежал в обратном направлении. Снова площадка, песочника, карусель. Он пришел сюда через арку — ее и надо искать.

Слезы застилают глаза. Ничего не видно. Не кричи! Мама тебя все равно здесь не услышит. Надо сначала выбраться из ловушки, снова выйти на улицу, к людям, а потом…

— Ты что тут делаешь?

У Владика перехватило дыхание. Он остановился, глядя на пожилую женщину, загородившую ему путь.

— Я… маму… ищу… — Владик облизывает губы с горьковатым привкусом слез.

— Ошибся ты, дружок, нет ее здесь, — сказала женщина.

— А… где она? Вы знаете, где она?

Они смотрели друг на друга — худенький мальчик в синих шортах и рубашке и пожилая женщина с совиными глазами и тяжелыми веками. Ее лицо обвисло, в каждой складке кожи темнеет застарелая усталость вперемешку с отчаянием. Уголки губ опущены, и рот напоминает горбатый мост. Из ниоткуда в никуда.

Ее взгляд похож на взгляд змеи, хотя в нем куда больше жизни.

— Идем, дружок, я выведу тебя отсюда. Не твой это двор.

— Так вы знаете, где моя мама? — спросил Владик. — А то я потерялся…

— Знаю.

Как хорошо и спокойно становится, когда кто-то тебе, маленькому, протягивает руку помощи. Хорошо, когда есть, за кого спрятаться. Хорошо, когда есть добрая тетя, которая отведет тебя к маме и защитит от любых напастей в пути.

Хорошо! И Владик счастлив. Он не может не улыбаться. И нос его, от плача красный, выглядит смешно и мило.

Но вот женщина не улыбалась. Она взяла его за руку и, кивнув — все будет отлично! — повела со двора.

По пути Владик рассказывал, что случилось, а добрая тетя кивала. Да, да, да. Надо быть внимательным, дружок. Большой город — не шуточка в деле. Даже со взрослым здесь может случиться всякое, знаешь ли…

Владик согласен. Да. Он познал мудрость. Может случиться всякое. Он теперь запомнит это надолго. Навсегда.

Он получил урок и больше никогда не потеряется.

Вот и арка, и они пошли через нее к свету широкой улицы, к шуму автомобилей и гомону толпы.

— Женщина? Это ведь ваш?

Добрая тетя не вышла из арки, а замерла у границы тени и света.

— Мама! — Вырвав свою руку из ее узловатых пальцев, мальчик помчался вперед что есть духу. — Мама!

Мама оборачивается, и страшное выражение на ее лице, то, что замешано на горе и спаяно отчаянием и болью, эта маска, способная заморозить кровь в жилах, мигом исчезает. Лопается под напором счастья.

Единственный, любимый, выстраданный малыш нашелся. Ребеночек мой. Один в целом свете дорогой, единственный, единственный, единственный…

Мой. Навсегда. Мы больше не расстанемся.

Я просто не могу уйти, никак.

Не могу потеряться.

Они обнимаются посреди толпы, самые счастливые люди во всем городе, во всем мире…

— Мама, прости, я даже не заметил, как мы разошлись, — вдыхая ее запах, сказал Владик.

Он бы держал ее так всю жизнь, обнимал изо всех сил.

— Спасибо вам, — сказала мама доброй тете. Та кивнула, не улыбнувшись, и махнула рукой.

— Спасибо! — помахал ей счастливый Владик.

Они пошли по улице в сторону дома.

— А что там? — Мальчик обернулся через плечо. — Там на перекрестке люди… Смотри, мама… — Он повис на ее руке, хочет посмотреть, но она не дает. — Машины с мигалками. У-у-у! Мама, там же интересно, ну давай сходим посмотреть…

— Некогда нам, сына, некогда, — ответила она и ускорила шаг, ни разу не обернувшись.

Владик смотрел, смотрел на людей и суету у светофора, на мигающие маячки на крыше белой машины, а потом он и мама завернули за угол и все пропало.

Мама купила ему большую бутылку газированной воды и прямо целую кучу мороженого. Три разных вкуса — это же надо! Понял Владик, что иногда самые плохие события в жизни могут волшебно превращаться в самые хорошие. И это странно, и здорово. Разве нет?

Мама здесь, я ее люблю. Больше всего-всего-всего на свете!..

Когда мама открыла дверь квартиры, Владик с пакетом в руках заскочил внутрь. Дрыгая ногами, скинул сандалии, которые разлетелись в разные стороны, а потом поскакал в кухню. Он знал — мороженое надо положить в морозилку и воду газированную тоже. Только воду ненадолго, только чтобы охладилась. Раз-два — готово!

Пока мама возилась в прихожей, Владик пробежал в свою комнату. Заскочил на кровать, перевернулся, прокричав что-то радостное, детски-непереводимое, и спрыгнул на пол.

Жизнь была прекрасна. Прекрасна без всяких «но», «если», «и все же».

— Владик, ты какое сейчас будешь? — спросила мама из кухни.

— Клубничное, конечно! — крикнул он.

— Ладно. Сходи помой руки сначала.

— Да, мам!

Владик подскочил к столу, цапнул две пластмассовые фигурки, изображающие увешанных оружием крутых солдат. Мигом организовал между ними перестрелку — «пыжь-пыжь-пыжь!», «пиу-пиу-пиу», «Убит! О-о-о!» — и, взяв с собой победителя, ринулся в ванную комнату. Умылся, конечно, забрызгав стены и пол, наскоро вытерся, морщась и корча рожи. Ну кто из мальчиков любит умываться по двадцать раз на дню?

Солдат с пулеметами, победивший собрата, самодовольно ухмылялся, выглядывая из кармана его синих шорт.

Вприпрыжку Владик забежал в кухню. Мама стояла у стола, накладывая мороженое в красные миски. Бутылка газированной воды, наверное, успевшая охладиться, высилась с краю.

— Сам налью, — сказал Владик, хватая ее и вращая крышечку. Крышечка с трудом поддается, но ничего, мы ей покажем. Зашипел газ. Владик осторожно наполнил два высоких стакана и повернулся к маме, весьма довольный своей расторопность.

— Не урони, — сказала она, — бутылка скользкая и тяжелая. И закрой, чтобы газ не вышел.

— Ага… — Владик взялся за крышечку, но не донес до горлышка бутылки.

Мама смотрела на него, держа миски с мороженным в обеих руках. Она была прозрачная. Сквозь нее Владик видел окно, занавески, навесной шкафчик, на одной дверце которого не было ручки.

Залетела в открытую форточку черно-коричневая бабочка и стала биться о стекло. Не понравилось ей тут, она хотела вылететь наружу, но не могла понять, почему у нее не получается. Стекло не пускало. Бабочка работала крыльями. Без толку.

Владик видел бабочку очень хорошо. Через маму.

— Пойдем в комнату, да? — спросила она.

Владик уронил крышечку. Та покатилась куда-то под стол, далеко, стремительно, в бесконечность.

— Мама?..