"Маяк"

…Море щетинилось пенными шапками и огромными свинцово-серыми волнами, с грохотом разбивающимися о высокий скалистый мыс. Тучи, затянувшие небо, казались сейчас отлитыми из тёмно-серого металла. Небо бугрилось, шевелилось и поминутно изменяло форму и рисунок. Я как будто попал на ожившую чёрно-белую фотографию, единственными цветными пятнами на которой были лишь ели, мой жёлтый велосипед и я сам.

Дорога, по которой катил велосипед, пролегала почти у самого края отвесного склона и волны, захлёстывающие в этот час край дорожного полотна, были в состоянии запросто утащить меня в ледяные воды северного моря. Но поворачивать назад было не столько бессмысленно, сколько по-настоящему опасно. Если прямо сейчас начнётся ливень, а ветер разыграется сильнее — видимость упадёт практически до нуля. Тогда я запросто могу вовремя не заметить идущий впереди автомобиль или же могу ухнуть вниз, врезавшись передним колесом в низкое дорожное ограждение, только меня и видели.

Через пару минут в поле зрения замаячило потенциальное укрытие — маяк. Строение, возвышавшееся на каменистом мысе, на фоне проплывающих туч.

С трудом одолев крутой подъём, я оказался на небольшой площадке перед чуть раскрошившимся от времени крыльцом, по краю которого блестели металлические перила.

Маяк этот был построен много лет назад и до некоторых пор исправно функционировал, указывая подступающим кораблям путь или предупреждая об опасностях. Но около десяти лет назад это строение утратило ценность для местного муниципалитета. Причина была в том, что в нескольких километрах к северу был возведён новый маяк, современный и в два раза более высокий. Так с того времени и стоял этот маяк на мысе. Строение стало объектом разных неприятных разговоров после того случая со смотрителем. Говорят, что он зачем-то вышел наружу, высунул нос за дверь в страшную бурю, в которой о прибрежные скалы разбились несколько небольших судён. Уже никто и не помнит, что это были за корабли, и что перевозилось на бортах. Но смотрителя после шторма никто больше не видел и все сошлись на логичном предположении, что того попросту смыло в море…

Сейчас же серо-красная громада с облупившейся от времени и слоёных брызг краской на стенах стояла покинутая и бесхозная. Втащив велосипед на крыльцо, я потянул дверь на себя. Та легко, без единого скрипа, поддалась.

Внутри маяка, прямо на бетонном полу стояли во множестве ящики и коробки. Некоторые из них открыты, несколько разбитых и разорванных. Прислонив велосипед к стене, я принялся из любопытства исследовать содержимое контейнеров. В одном были чуть тронутые коррозией гайки и болты, в другом — инструменты, в третьем какая-то выцветшая ткань, мотки верёвки, пуговицы и комок безнадёжно спутанных ниток. В общем, ничего особо интересного. Бегло ознакомившись с содержимым коробок, я поднялся по лестнице с замысловатыми перилами на второй этаж. Небольшой коридорчик раздваивался и вёл к двум комнатам. Дверь одной из них была выкрашена синей краской, а вторая — красной. Посередине каждой двери был привинчен специальный молоточек, который обычно вешают на парадной. Молоточки эти представляли собой золотистые, тусклые от времени и слоя пыли львиные морды, держащие в зубах тяжёлые латунные кольца. Обои, которыми были оклеены стены коридора, местами отошли от стен, а некогда красивые вензеля, изображённые на них, выцвели и теперь выглядели как размазанные пятна красной краски. Осторожно толкнув синюю дверь, я заглянул в помещение за ней.

Им оказалась комната, небольшая по размерам и почти пустая. Только у дальней стены одиноко возвышался массивный платяной шкаф, рядом с которым стояла ещё одна деревянная коробка. В таких обычно перевозят фрукты.

Отодвинув ящик, я приоткрыл одну из дверец шкафа и не обнаружил там ничего, кроме одного-единственного белого платья, аккуратно висящего на вешалке. Наряд был совсем прост, лаконичен, на нём практически не было оборок или кружев, какими обычно украшаются платья. Тут же, на вешалке, висели и белые шёлковые перчатки с парой красивых пуговиц у запястья.

Закончив разглядывать платье, я бросил взгляд на деревянную коробку и заметил в ней несколько неряшливо брошенных писем. Интересно-интересно…

К сожалению, прочесть написанный беглым почерком текст не удалось, так как буквы расплылись и слились в сплошную кляксу. И только кое-где ещё оставались различимые слова. Послания эти были адресованы некой Дайане. «Дорогая Дайана!.. письмо…наилучшими пожеланиями…любящий…Пьер». «…белое…скоро будем…венчание…». Это всё, что мне удалось разобрать в первых трёх письмах. «…высадимся…возьми платье…пойдём морем…» — вот, что было в четвёртом.

Я озадаченно уставился в окно, наружная рама которого давно поросла зелёными водорослями. Дождь всё хлестал по стеклу и несколько капель даже просочились в комнату.

«По всей видимости», — подумал я, вернувшись к платью и проведя по ткани рукой — «Мне довелось стать свидетелем какой-то необыкновенной истории. Наверное, это подвенечное платье невесты. Только вот откуда оно здесь? Что-то я не слышал, чтобы у предыдущего смотрителя, канувшего в морскую пучину, была невеста или жена».

На платье также имелся небольшой внутренний карманчик, предназначенный для всяких мелочей, в котором явно что-то лежало. На ощупь я определил, что предмет этот плоский, прямоугольный и твёрдый. Решив, что наряд всё равно бесхозный, я попытался осторожно расстегнуть пуговки карманчика, но не тут-то было! Петельки оказались намного меньше пуговиц, из чего можно было сделать вывод, что карман служил тайником, и хозяйка явно не желала, чтобы кто-то посторонний добрался до её секретов.

«Что же там такое?».

Я принялся аккуратно срезать пуговицы перочинным ножом, стараясь не особо повреждать ткань. Наконец, мне удалось извлечь на свет небольшой портсигар. Я немного удивился этой находке. Невеста с сигарой? Нет, судя по звуку, там вовсе не сигареты. Что-то мелкое. Я осторожно раскрыл портсигар и заглянул внутрь. Пара секунд ушла на то, чтобы смысл увиденного дошёл до сознания. В портсигаре лежали человеческие зубы. Я захлопнул коробок, чтобы не видеть этого малоприятного зрелища и положил его в шкаф.

Руки вдруг принялись мелко дрожать, но мне благополучно удалось списать это на холод.

Выйдя прочь из этой комнаты, я заглянул в другую, ту, что за красной дверью. Но из головы никак не шли те зубы, явно принадлежащие взрослому человеку.

Во второй комнате мебели было чуть больше. Большая кровать, кушетка, этажерка, сплошь уставленная разными банками, склянками, коробочками и пучками трав, огромный книжный шкаф, заполненный тетрадями, книгами и бумагой. Ещё в комнате стоял заваленный бумагами стол. С интересом разглядывая написанное, я позабыл о портсигаре, платье и письмах. Один из листов бумаги был сплошь испещрён какими-то знаками, цифрами, непонятными схемами и пометками на иностранном языке. Я, конечно, ничего из написанного не понимал, но был так заинтересован находками, что даже не услышал, как скрипнула старая половица. Этот звук дошёл до моих ушей как будто с запозданием. Или это я не сразу дал себе отчёт в том, что скрип раздался прямо за спиной. По спине пробежал табун ледяных мурашек. Воображение тут же услужливо предоставило мне ворох картинок из разных легенд, историй, сказок и слухов. Я стоял, почти не дыша, опасаясь обернуться или издать хоть один звук. Тишина. Не слышно никаких шагов, шороха одежды или дыхания. Ничего. Только шум ливня за окном да редкие крики чаек. Нечеловеческим усилием переборов свой страх, я резко обернулся, готовый увидеть что угодно. Но за спиной никого не оказалось. Только вот после пережитого страха, я не смог выйти из комнаты и проверить, нет ли кого в остальной части маяка, поэтому я попросту прикрыл скрипящую дверь. Сердце колотилось как оголтелое, но разум утверждал, что у меня всего лишь разыгралось воображение и нервы. Посмеиваясь над своими детскими страхами, я ещё раз оглядел комнату и заметил на полке книжного шкафа пузатую винную бутылку. Что ж, как нельзя кстати. Решив, что вино не имеет срока годности, а с годами становится только лучше, я раскрыл стеклянную дверцу и вытащил бутылку, держа её одной рукой за основание и выкручивая пробку — другой. Пробка поддалась с негромким хлопком. Понюхав содержимое бутылки, я удостоверился в том, что это действительно вино, а не что-то другое. Очень хорошо. За неимением стакана я отхлебнул красной жидкости прямо из горлышка.

«Странно», — мелькнуло в голове, когда я понял, что вино, простоявшее тут с десяток лет, не было крепким.

Однако уже через пару минут глаза начали слипаться, а голова закружилась, словно я слишком долго катался на карусели…

***

Открыв глаза, я уставился в белый потолок и принялся размышлять на тему странного напитка. Как же мой крепкий организм могло свалить с ног такое слабое вино? Что-то тут не так. Вино из блестящей бутылки…и в этот момент меня как иглой кольнула мысль. На бутылке совсем не было пыли, она блестела. И на столе тоже не было. И непонятный латинский текст не расплылся от влаги. Комната была чистой, простояв десять лет в заброшенности. Я резко напряг мышцы спины, намереваясь встать с кушетки, сидя на которой я и отпил злополучного вина, но — опять же — не тут-то было. Что-то мешало. Повернув голову, я увидел опоясывающие мои запястья кожаные ремни. Точно такие же держали и обе ноги. Что за?..

Послышался шорох ткани, кто-то явно направлялся ко мне, на ходу зажигая керосиновые лампы, во множестве стоящие в комнате. Я в панике попытался освободить руки и ноги из пут, но последние были достаточно прочными и тугими, чтобы лишить меня возможности сбежать и шевелиться. Я мог лишь бессильно брыкаться, не сдвигаясь ни на миллиметр. Тихие шаги по комнате. Ближе, ближе. В изголовье кушетки уселась фигура. Я задрал голову и смог разглядеть женщину в тёмно-голубом платье до колен. Наряд украшали разные хитроумные вышивки, изображающие какой-то морской мотивчик. Бледное, худое, с заострёнными скулами лицо, светлые вьющиеся волосы, густой копной украшавшие голову женщины, длинные руки, скользящие по моему лицу.

— Вы кто? — проблеял я дрожащим от страха голосом.

Женщина ничего не ответила, только улыбнулась. Спокойно, почти ласково. И от этой улыбки мне стало совсем жутко. Хозяйка маяка отошла к столу, взяла с него самопишущее перо и снова вернулась ко мне. Только сейчас я заметил, что женщина успела стянуть с меня рубашку, пока я спал. Она принялась сосредоточенно, высунув от усердия кончик языка, вырисовывать на мне какие-то символы, линии и закорючки. Было щекотно до ужаса, но смеяться в этой ситуации я не мог. Оставалось только ёрзать по кушетке и бормотать бессвязные оправдания моего появления в доме. Вдруг женщина в голубом платье резко поднялась, распрямилась, сняла с этажерки небольшой кинжал в чёрных ножнах и положила его рядом со мной.

— Я не хотел Вас беспокоить! — вскричал я, когда дверь за женщиной закрылась.

Да, в более плачевном положении мне ещё не приходилось оказываться. Воспользовавшись отсутствием в комнате хозяйки, я попытался дотянуться до кинжала. Дотянулся, но лезвие сидело в ножнах чересчур плотно, и вытащить оружие одной рукой не представлялось возможным. Что же делать?

Снова скрипнула половица, послышались тихие шаги. Я замер в ожидании. Женщина прошествовала в соседнюю комнату, скрипнула дверца платяного шкафа. Тишина.

Опять шаги, на сей раз решительные, громкие. Я сжался. Но женщина вновь прошла мимо, спустилась по лестнице вниз, гневно стуча по перилам рукой. Послышались приглушённые голоса, шаги… Судя по звуку, сюда направлялись уже двое. Господи!

Скажу честно: мне никогда в жизни не было настолько страшно. Я тщетно пытался высвободиться из ремней, исторгая сквозь зубы поток проклятий. И что только меня дёрнуло пойти сюда, а уж тем более расхаживать, рассматривать, читать, рыться? Но ведь этот маяк давно был брошен на произвол судьбы, и мне и в голову не могло прийти, что здесь кто-то поселился. Кто эти люди и что они могут со мной сделать? Да что угодно. Они говорили на каком-то непонятном, заморском языке, и я не был в состоянии понять хоть слово.

Дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Надо мной нависла разъярённая женщина. Она что-то возмущённо кричала, потрясая передо мной белым платьем и указывая на разорванный карман. Позади неё возвышался во весь свой немалый рост мужчина в чуть мешковатой белой рубахе. Он осторожно приобнял беснующуюся женщину, мягко вытянул из её цепких рук платье, оглядел испорченный наряд, досадливо хмыкнул и отшвырнул платье куда-то в угол. Потом он бросил короткую фразу женщине, словно бы говорил, чтобы та особо не расстраивалась, что испорченное подвенечное платье — не беда и вообще всё будет хорошо. Слушая его, женщина успокоилась, смягчилась, обвила высокого мужчину руками, едва доставая макушкой ему до груди, и принялась что-то влюблено нашёптывать. Мужчина же отвечал и легко трепал её за волосы, как котёнка.

Я, совершенно перестав понимать происходящее, замер, почти не дыша. Внезапно женщина в голубом резко отстранилась от мужчины и, всё так же потрясая испорченным платьем, вышла вон. Мужчина — за ней.

Не знаю точно, сколько времени прошло с их ухода, может, час, может больше. За это время я лихорадочно пытался нарисовать в голове план побега. Как освободиться от ремней? Кинжал мужчина забрал с собой, прикрепив к широкому поясу. Я попробовал ослабить путы, энергично двигая руками, но куда там! Шаги за дверью…лёгкие, частые. Снова появилась женщина, подошла к этажерке, а после опять уселась ко мне на кушетку. Дама в голубом платье что-то говорила тихим, чуть хрипловатым голосом и осторожно водила по моей голой груди рукой, отчего я в момент покрылся противными мурашками. Она говорила, долго говорила, но я не мог понять ни одного слова из сказанного. Продолжая свой монолог, женщина вдруг выхватила откуда-то уже знакомый мне кинжал и осторожно провела лезвием, держа его плашмя, по одной из нанесённых на моё тело линий. Стоит ли говорить, что я был в панике и выхода из сложившейся ситуации не видел?

— Что тебе от меня нужно?! — вскричал я, в очередной раз выгнувшись дугой. Чёртовы ремни!..

Женщина остановилась и озадаченно взглянула на меня. Она будто не понимала, отчего я кричу на весь маяк и пытаюсь вырваться. Никаким пером не описать весь тот ужас, что я испытал, находясь в этой комнате.

Вошёл мужчина и, властно подняв даму с кушетки, а сам бросил мне на грудь те самые письма из деревянной коробки, что стояла подле шкафа. Хозяин дома что-то кричал, склонившись почти к самому моему лицу и глядя в мио перепуганные глаза своими, холодными, колючими и разноцветными. Левый глаз его был синим, а правый — фиолетовым.

Я стал что-то лихорадочно лепетать срывающимся на хрип шёпотом. Мужчина замолк, взял в руки один конверт и извлёк из него письмо. Показал мне.

— «…белое…скоро будем…венчание…»! — торопливо прочёл я — Здесь так написано!

Мужчина переводил взгляд с меня на письмо и обратно. Потом продемонстрировал мне следующее.

— «…высадимся…возьми платье…пойдём морем…»! «Дорогая Дайана!.. письмо…наилучшими пожеланиями…любящий… Пьер»! Тут так сказано! Так написано!

Разноглазый хозяин маяка растерянно поглядел на смирно стоявшую посреди комнаты женщину, что-то процедил сквозь зубы. Дама кивнула и принялась быстро расстёгивать ремни, приковывавшие меня к кушетке. Мужчина, сверкнув глазами в свете керосиновых ламп, возвёл руку к плечу, как бы приказывая мне подняться на ноги. Пошатываясь, я встал и нерешительно взял из рук женщины протянутую ею рубашку.

Когда я справился с пуговицами, высокий разноглазый мужчина перехватил меня за плечо и решительно повёл куда-то. Что ж, я был не в том положении, чтобы ставить условия. Пришлось подчиниться.

Мужчина же свернул в комнату с синей дверью, подошёл к левой стене и легонько толкнул небольшую дверцу, которую я не приметил. За ней оказался густой, непроницаемый мрак, но хозяина дома это не испугало. Он резво переступил порог и дёрнул за рычаг. Вспыхнул тусклый свет. Я осмотрелся. В комнате повсюду стояли коробки, ящики и матерчатые мешки с разными пометками. Вот на этой написано «Уэльс», на другой «Рим». «Чили», «Париж», «Нюрнберг», «Канзас» и даже «Сидней». Заглянув в раскрытый ящик, на который требовательно указывал странный мужчина, я увидел в нём груду нераспечатанных писем. Все эти ящики, коробки и мешки — часть содержимого почтового груза. Но что они делают здесь? Почему не отправляются к адресатам?

Мужчина подошёл к двери и крикнул:

— Дайана!

Женщина торопливо вбежала в комнату и что-то спросила. А после неожиданно начала рыдать так горько, что у меня сердце сжалось. Дайана как подкошенная рухнула на кипу сваленных на полу газет и принялась разрывать их на мелкие кусочки, потом порывисто вскочила, будто вспомнила о каком-то важном деле, схватила с маленькой полки чайную пару и что есть силы шарахнула ею об пол. При этом женщина что-то отчаянно кричала, часто срываясь на хрип, а то и вовсе беззвучно шевеля губами, силясь передать безумные крики.

— Пьер!

Мужчина же, кое-как притиснув бьющуюся в припадке Дайану к стене, прижимал руку к своей груди и повторял:

— Оден. Оден.

А я стоял, растерянный, среди коробок и писем. Видимо, Оден уже привык к внезапным припадкам…жены? Подруги? Возлюбленной? Он действовал совершенно спокойно, всё время мерным голосом повторял Дайане что-то утешительное, осторожно перебирая её светлые волосы и складки голубого платья. Дайана, запустив последнюю чашку в стену, более-менее успокоилась и уткнулась лбом в плечо Одена. Рыдания стали глуше. Мужчина вздохнул, поднялся на ноги и, потянув за собой Дайану, ушёл в другую комнату.

А я так и стоял, не шевелясь, размышляя над увиденным. Выходит, Дайана — не убийца, а душевнобольная? Здоровый человек так себя вести не будет, это точно. Но почему она такая? С рождения? Или её психика пошатнулась после какого-то страшного события, о котором я, сторонний наблюдатель, не в состоянии и предположить? А Оден? Кем он приходится Дайане? И кто такой Пьер?

Бросив взгляд на кипу газет восьмилетней давности, я заметил среди пожелтевших страниц тёмно-коричневый корешок какой-то книги. Подойдя поближе, я потянул книгу за твёрдый переплёт и, вытащив под свет лампы, прочёл чванившуюся на обложке надпись: «Судовой журнал. Борт «Голубь»». И дата. Восемь лет назад…

Я раскрыл журнал и принялся читать в надежде, что записи прояснят хоть что-то в этой истории. Первые страницы были испещрены короткими заметками о состоянии почтового судна, об экипаже, о погоде, о широте и долготе, о разных, подчас забавных происшествиях, произошедших на борту за время плавания. Но на последних страницах записи стали обширней, почерк резко поменялся, словно пишущий очень спешил изложить увиденное на бумаге. Вот, что мне удалось разобрать:

«…шторм. Юнга Дайана Ларссон, пребывающая на борту со своим женихом…Пьер Винге погиб на глазах невесты…судно неуправляемо. Штурвал сломан. Нас несёт на прибрежные скалы…маяк не работает…на позывные нет ответа…мы идём прямо на мыс. Среди матросов…Оден…на борту паника…».

Вот оно как. Оказывается, Дайана собиралась выйти замуж за некоего Пьера Винге, погибшего в тот страшный для всего экипажа день. Может, из-за смерти любимого жениха она и стала такой, душевнобольной? Оден — матрос…он попросту не смог или не захотел оставлять Дайану в одиночестве. Какой благородный поступок…благородный и безрассудный.

Закрыв глаза, я мигом представил себе эту картину. Женщина в полосатой форме морячки, сидя на залитой морской водой палубе, держит на коленях погибшего жениха. Драма с продолжением. Наверное, Дайана и по сей день просыпается ночью с криком, снова и снова видя во сне тот шторм и заново переживая весь ужас, испытанный ею тогда… Бесконечная драма.

Понимает ли Дайана, что перед ней вовсе не Пьер?..

Как только закончился шторм, я осторожно выбрался на улицу. Оден и Дайана мирно спали в той самой комнате, где стояла этажерка и заваленный бумагами стол. Перебросив ногу через седло жёлтого велосипеда, я ещё раз оглянулся на старый маяк. Одному ли мне предоставлено знать историю, заключённую здесь?

Fin.