Лабиринт

некий офисный муравей по фамилии Лабазников

ноябрьским вечером проходит, одышливо и зябко, вдоль нескончаемых трапециевидных и прямоугольных витрин

они разграфлены жесткими люминозными конфигурациями, зеленоватыми нервюрами, прожилками розового сахара

тема — умершие и мы

вот так же, как он алчно смотрит сейчас снаружи на живые, изменяющиеся статуи людей, светящиеся внутри тепло-золотистого карминного пространства кофейни

так трупы — завистливо и печально глядят млечными глазами из своего слепого мрака на наш мир

мир не так плох. Это понимаешь не сразу, но по отбытии из него

мертвые обитают в винтообразных раковинах шеолов. В сухих ломких спиральных скорлупах

под безжалостно-пифагорейски организованный шорох моря вздохов

нисходящая геликоидальность Зиккурата Вселенной; геометрически прогрессирующее с каждым витком измельчание серых фигурок антропосов-гомункулов

он подбрасывает исподлобный взгляд на холодное, искрящееся чистым спиртом небо, на его западный угол

нежный тесак Луны, вверх отточенными остриями; синяя Венера высоко над ним. Diana Lucifera

впрочем, кажется, вечерняя звезда именуется Геспер

немыслимо спасти всех существ. Но можно спасти себя, свое тело

это не мое тело; это не моя душа

ведь, проводя инквизиторскую неумолимую редукцию, снова и снова прокручивая, как в мясорубке, реальность физики, психики и ума, мы приходим к выводу: есть лишь наблюдатель

но — буддийский фокус — этого свидетеля, оказывается, тоже нет

он заходит в аквариум циклопического молла

алкогольный отдел. Длинные полки по обе стороны, перемежающиеся вертикальными столбами фиолетовой древесины; тинктуры вин, разнообразие которых позволяет изучать карту мира, Mappa Mundi; пестрые иконки флагов

реки сверкающих прямолинейных проходов, покрытые отполированным плиточным льдом, тройственно параллельно прорезают материк магазинов и бутиков первого уровня

он садится на скамью и тупо смотрит внутрь себя

встав, он медленно, на автопилоте, идет в привычном направлении, избитым путем

но вскоре начинает догадываться, что каким-то образом очутился совсем не в том рукаве, не на том этаже. Не те магазины, не те витрины, не те товары

как? Мебиусовым листом сложилось и выдавило его из себя пространство?

он не стал доискиваться

как в свое время и его мать, он, видимо, попал в топологическую ловушку, заплутал в хитросплетениях Дедала стран света, розы ветров

вернувшись, просто осторожно вернувшись назад, он восстанавливает ориентированность

наконец, дом

у него секретная склонность к аутоэротизму, в сопряжении с аутоненавистью

раздевается перед зеркалом; бордовые старые обои, масляно-желтая рама. Анатомия. Микеланджело не усумнился изобразить себя обнаженным. Морфология бедер, плеч

тучное, но отнюдь не дряблое тело, заштрихованное черными горилловыми волосами. Перевернутый сефиротический арбор — то бишь древо — нательных волос, от корня в паху до кроны на груди

масть глаз — изжелта-коричневая, янтарь, потемневший от плохих мыслей

на прямой и горький вопрос матери, заданный, естественно, в ироническом тоне, он однажды ответил: если меня не любят женщины, это не значит, что я люблю мужчин

со времен коллективистского ада детского сада Лабазников непогрешимо верил в свою ничтожность и прокаженность; а также подозревал наличие для себя некоей особой предестинации

лицо. Подробности его восковых бугров и впадин. Выкаченные глаза. Образующиеся брылья. Некачественная выбритость

он убивал людей?

возможно. Он был артиллерийским офицером на одной из локальных войн. Сапфирный пузырек воздуха, плавающий в опалесцирующем глазке буссоли

проснуться и в ужасе увидеть мир; настолько невыносимо резки горящие тени прозрачного света ночной лампы

древние космогонии, хранящиеся в библиотеках персидского Накоджабада, говорят — так же ясно, как родословие Царя-Мессии — изначально все было сверхплотным алмазом-вакуумом

мы повинны трансформировать: твердое — в плавное; полученное жидкое тело — обязаны превратить в вязкое пламя

пиромагия для овладения пирогамией

но пойдет ли он в озеро серное, которое есть тот же огонь, увиденный по-другому?

он задумывается над символом кентавра (знак пребывания Солнца его натальной карты); правда, вероятно, важнее были — Луна в асценденте и восходящий Сатурн; переменчивая меланхоличность

гнев и чревоугодие — его отборные, премиальные юпитерианские грехи

он всегда был склонен к определенного рода сабеизму, завораживающей астролатрии. Плотные и шарообразные: черное Солнце, красное Солнце

он любит Зервана, любит Урана

когда-то, посмотрев фильм с Джеком Николсоном, он узнал, что живет с обсессивно-компульсивным ананкастическим синдромом. Так же, как герой картины, Лабазников никогда не наступал на лабиринтные трещины в асфальте. И еще много чего

утром на службу

перед пробуждением Лабазников видит сон: он встает затемно, одевается и выходит из подъезда в тихую грязную пустоту

пройдя несколько шагов в гниющем воздухе, замедляет поступь

на пути стоит — не по-людски неподвижно, вырезанная на черноте ветреным известковым светом фонаря, расчерченным дергающейся сеткой древесных теней — высокая женщина с раскосыми глазами

она одета во все багряное; тот цвет, что дает кошениль

сразу все вспомнилось, но пока лишь тут, в сновидении

«ты ли это, Асенеф, моя нареченная?»