КРЕСТ ПОБЕДЫ

« Древний огонь Реконкисты в походы зовет!»

Дмитрий Ревякин

— Государь! Алькама с тысячей всадников вышел из Лукус Антурума второго дня и идет к нам! С ним прелат из Севильи Оппа, брат покойного короля Витицы, завтра утром они будут здесь! — скороговоркой, едва переводя дыхание, сбившееся от бешенной скачки, протараторил гонец, посланный разведчиками, охраняющими границы королевства Астурии, последней свободной земли, еще не покоренной сарацинами.

— Свершилось! — выдохнул, словно горное эхо, Пелайо, и продолжил — Вот и пришло время отделить зерна от плевел.

Четыре года пролетели как один миг, и снова, как и тогда, они втроем сидели под огромным дубом в долине Ковадонга, в одноименной деревушке, затерявшейся среди скал Пикос-де-Эуропа. Дон Пелайо — сын герцога Фавилы, молодой король Астурии, отец Урбан — архиепископ Толедо, и старый друг Пелайо Себаллос. Каждый из них еще помнил свои земли свободными, помнил те времена, когда вестготы безраздельно властвовали в Иберии и, казалось, не было в мире силы, способной бросить вызов их владычеству. Теперь их осталось не больше трех тысяч, включая стариков, женщин и детей, тех, кто посчитал своим личным оскорблением находиться под властью исмаилитов. В отличие от великого множества тех, кто остался на захваченной маврами территории, служа им, к их обоюдному согласию и взаимной выгоде. Тех, чей разум мучился одним и тем же вопросом — как случилось так, что их застали врасплох, растоптали их гордость и лишили славы отцов?

Все закончилось двенадцать лет назад, когда губернатор византийской крепости Сеута, Юлиан, мстя за свою дочь, обесчещенную готским королем Родерихом, пошел на сговор с маврами, и уже через год Муса ибн Нусайр на кораблях, предоставленных Юлианом, переплыл Гибралтарский залив и вторгся во владения готов. Их объединенное войско численностью сорок тысяч человек встретилось с двадцатью пятью тысячами сарацинов и византийцев на берегах маленькой реки Гваделете в середине лета. В самом начале боя Оппа и Сисиберт, сыновья покойного короля Витицы, которых Родерих отстранил от власти, переметнулись на сторону мавров, и в результате ослабленное войско вестготов было разбито, сам Родерих погиб. Дона Пелайо, израненного, с поля боя вынес его верный друг Себаллос.

Всего за четыре года сарацины завоевали Иберию. Вестготы, погрязшие в междоусобице, оставшиеся без своего короля, сдавали один город за другим. Мавры, подстрекаемые иберийскими евреями, которые подкупали местную власть и тайно открывали городские ворота во время осады, не знали пощады. Так они взяли Кордову, где тогда жил Пелайо со своей сестрой Адосиндой. Мунуса, наместник Мусы в северной части Иберии, желая держать Пелайо в своем полном подчинении, взял его сестру к себе в гарем, однако он, поклявшись рано или поздно освободить ее, вместе с Себаллосом отправился в Толедо к архиепископу Урбану.

В этой еще непокоренной столице находился Священный Ковчег, в котором хранились мощи святых, апостолов и великомучеников и другие бесценные реликвии. Этот ковчег христиане Палестины, спасаясь от персов, доставили сначала в Александрию, а потом уже он проделал путь через Африку в Картахену, появившись ненадолго в Севилье. Затем, согласно указу, архиепископ Урбан перевез заветный сундук в Толедо. И уже оттуда, вместе со знатными горожанами и обычным людом, среди которых был и Пелайо, он отправился на север, в Астурию. Здесь, на горе Аусева, в пещере, Ковчег был спрятан от посторонних глаз, и со временем вокруг этого места образовалось поселение последних свободных людей. Тут, в 718 году от рождества Христова, Пелайо избрали королем, он присягнул на гербе и щите и поклялся до конца своих дней вести борьбу против завоевателей. Но только через четыре года эмир Кордоба прислал в помощь Мунусе войско во главе со смелым Алькамой.

И вот они уже в одном дне пути, и завтра утром будут здесь. Тысяча всадников против ста пяти воинов Пелайо и двух сотен его ополченцев. Завтра станет ясно, что стоили их клятвы в верности долгу, достойны ли они славы предков, и какую цену они смогут заплатить за все это. И сколько их самих останется в живых после встречи с Ангелом смерти.

— Может быть, соберем людей и уйдем дальше в горы? — спросил Себаллос, хмуря брови и виновато глядя себе под ноги.

— И сохраним многие жизни! — с надеждой подхватил архиепископ, — Нам нужно еще время, хотя бы несколько лет! Мы не можем так рисковать, Пелайо!

— Нет у нас больше времени, — жестко отрезал король, — И никогда не было. Каждый лишний день убивает в нас надежду, отнимает веру в победу, в себя, пожирает наши силы, наш дух, леностью мутит разум, разбавляет водой сомнения кровь и тешит нас упованием на чудо, которого не бывает без самопожертвования. Одиннадцать лет поражений, бегства, унижения и страха источили нас изнутри, и если мы не остановимся сейчас, то не остановимся уже никогда, пока не дойдем до самого края земли и не сгинем там, или не спустимся под землю, как гномы, грызущие недра в поисках золота, цена которому медный грош.

Архиепископ, очевидно, приняв последние слова на свой счет, покраснев, вскочил на ноги, бросив на ходу:

— Если кому-то понадобится помощь старого и немощного священника, то я буду рядом со Священным Ковчегом, в пещере.

Некоторое время в воздухе стояла невыносимая тишина, из-за гор вставало солнце, и туман, клочьями ползущий по земле, растворялся в утренней свежести подобно сну, приснившемуся под самое утро. Истошно кричали петухи во дворах, словно бы принося добрую весть о наступающем новом дне. Наконец, Себаллос не выдержал:

— Зачем ты так? Он искренне верит в святость всех этих предметов, разве это плохо?

— Ты в самом деле веришь в то, что за семь сотен лет могла сохраниться сандалия Святого Петра или кусочек хлеба, оставшийся после Тайной Вечери? Святыни из чужой земли не бывает, ведь настоящая святыня у нас под ногами, не помнишь?

— Конечно же, помню, — Себаллос в знак согласия кивнул головой, — А ты знаешь, говорят, будто бы где-то в горах, некие люди до сих пор хранят мой плащ и твой посох, с которыми мы ходили в Иерусалим?

— Что за ерунда? Какой такой «твой плащ»? Да и посоха у меня никогда не было, — нахмурился король.

— Да им не важно — был посох на самом деле или не было его вовсе, они верят, что он должен был быть, потому что паломникам, которые решили посетить Святой Град Иерусалим, посох просто необходим! Понимаешь?

Пелайо задумался, он знал, что его друг говорит правду, но у него еще не хватало силы духа, чтобы поверить в это. Давным-давно, тогда, когда он был еще совсем молод, тогдашний король вестготов Витица в борьбе за власть убил его отца герцога Фавилу, и ему пришлось бежать в Кантабрию. Однако мстительный Витица попытался достать его и там, и тогда Пелайо, взяв с собой своего старого друга Себаллоса, отправился в Иерусалим. Правда была в том, что они были обычными беглецами, а не паломниками, но правда была и в том, что теперь многим людям, скрывающимся от сарацинов в горах на севере Иберии, нужен был человек, которому они могли бы довериться, нет, даже не человек, а скорее легенда, ослепительная, животворящая мечта, ради которой можно рискнуть всем на свете. Великая идея рождает великих людей, но творит их она из обычного материала, пережигая человеческую жизнь, словно глину, в печи.

Назначили общий сбор. Пришли опытные воины, имевшие боевой опыт в борьбе с маврами, представители многих славных родов Толедо и других городов, которые позже примкнули к Пелайо, обычные ремесленники и крестьяне, все, кого общее горе объединило в одну семью. Они все ждали от него чуда, их наивная вера в своего короля заставляла его нервничать, придавала силы, но и давила тяжким грузом на сердце. Осознание того, что многих он видит в последний раз, давило в виски, отчего он слегка щурился, словно ненароком случайно взглянул на солнце. Но другого выхода не было, в любом случае надо было рискнуть, ошибка же была равносильна смерти. В конце концов, усилием воли взял себя в руки:

— Они появятся на рассвете. Пройдут по долине и остановятся здесь, на этом самом месте, — Пелайо показал рукой вокруг, на долину Ковадонги, узкой полоской скользящей между горных склонов, — Тысяча всадников, настоящих воинов ислама, не знающих поражений — очень серьезная сила на поле боя, но только не здесь, в горах. Они попробуют провести переговоры, посулят нам сытую жизнь рабов, у которых ласковый и добрый хозяин, после этого начнут угрожать и проклинать нас, призывать на нашу голову все беды и несчастья, а потом уже пойдут на штурм. Им придется спешиться и вести коней в поводу, их строй растянется, он будет напоминать длинный обоз с провиантом, легко уязвимый и беззащитный, какими ходят по нашим дорогам редкие купцы, продающие разные побрякушки.

Наши воины засядут в пещере Святой Марии, пусть враги думают, что это наш последний рубеж. В узком пространстве они смогут остановить сарацинов. В это время ополченцы сбросят на врага со склонов гор камни и следом за этим нападут на них. Мавры не умеют сражаться в горах, они побегут, тогда воины, выйдя из пещеры, ударят им в спину и закончат битву победой!

Король обвел взглядом всех собравшихся, задумался, словно бы вспоминая, не упустил ли он чего либо, взвешивая на весах каждую жизнь, которой он рисковал, как самым бесценным даром, волею судеб оказавшемся у него, и тихо сказал:

— У нас мало времени, нужно успеть сделать все до темноты.

Весь день работали не покладая рук — перегораживали вход в пещеру, готовились к прямой атаке, на склонах собирали камни, подбивали под них клинья, чтобы в нужный момент устроить смертоносный камнепад. Готовили к бою оружие, подгоняли в последний раз доспехи, не останавливались до самой темноты, а когда совсем стемнело, все пошли в пещеру со Священным Ковчегом, где ранее была ими сооружена небольшая деревянная церковь, на богослужение. Уже в полной темноте разошлись по домам, чтобы хоть немного выспаться перед завтрашней битвой. Пелайо так и не сомкнул до утра глаз, снова и снова прокручивая в своей голове план, который он раз за разом подвергал сомнению, пытаясь найти в нем уязвимые места.

После полуночи появился Себаллос, устало сел на стул, зевая и потирая воспаленные от бессонницы глаза, сказал:

— Все готово, расставил посты, остальные пусть выспятся перед боем.

— Сам-то что думаешь? — спросил Пелайо, радуясь его визиту, надеясь, таким образом, немного развеяться от тяжелых мыслей.

— Люди устали, — ответил Себаллос, — Дух их скован и страх грызет изнутри, было бы хорошо воодушевить воинов чем-нибудь.

— Чем? — не понял Пелайо.

— Не знаю, — Себаллос снова зевнул, — Помнишь, Константин Великий во время войны с Максентием перед решающей битвой увидел в небе Крест и надпись огненными буквами «сим победиши»?

Король усмехнулся:

— Константин был язычником и принял Святое крещение только перед смертью. Иди, поспи, друг, ты нужен мне завтра с ясной головой.

Тот кивнул, тяжело вздохнув, поднялся, растирая затекшие мышцы, подошел к кровати, рухнул навзничь и мгновенно заснул. Сон был короткий, вязкий, леденящий душу, как клинок, проникающий в самое сердце, подобный падению с большой высоты, без сновидений. Он проснулся от странного стука, доносившегося откуда-то снаружи. Встал с кровати, выпил воды из кувшина, жадно, большими глотками, протер глаза ладонями и вышел из дома.

Уже светало, под окнами, во дворе за столярным столом стоял король и что-то мастерил при помощи инструментов. Он выстругал два черенка, один длинный, метра два в длину, второй значительно короче, не более метра, затем соединил их наподобие креста, сделал пазы и при помощи бечевки начал прикручивать друг к другу. Вокруг уже собирались люди, много людей, привлеченные стуками, удивленно переглядывались, но никто так до сих пор и не решился обратиться к своему королю. Себаллос подошел к нему и тихо спросил:

— Что ты делаешь?

Пелайо быстро взглянул на него, но ничего не сказал, наконец, крепко связав два черенка крепкими узлами, обрезал лишнюю бечевку, воткнул этот импровизированный крест в землю прямо перед собой и обратился к собравшимся:

— Братья! Сегодня ночью я не сомкнул глаз! Перед самым рассветом, час назад, я вышел из дома и увидел в небе, посреди ярких звезд, Огненный Крест, подобный этому, только огромный, с пылающими на нем буквами «Крест Победы»! Господь посылает нам знамение! Это Крест Победы, которую мы потеряли на Гвадалетте, не посрамим же Веру Христианскую и Святую Церковь! Лучше умрем, но не преклоним колени перед исмаилитами! Готовьтесь к битве!

Воздух вокруг буквально взорвался яростными криками, смесью небывалого восторга, радости и решимости идти на смерть ради высшей цели. Воодушевленные, люди одевали доспехи, брали в руки оружие, вставали плечом к плечу и клялись общей судьбой стоять до самого конца. И уже то там, то здесь, можно было услышать, как кто-то говорил, что тоже видел яркий свет, кто в окне, кто в отражении водной глади озера, а кто даже и во сне, но только тогда никто, кроме короля, не обратил на это внимания, ибо воистину, много званных, да мало избранных.

— Пелайо, это правда? — не удержался Себаллос.

— Если надо, чтобы это было правдой, это будет правдой! — отозвался король и в глазах его блеснул огонь, какого раньше Себаллос не видел, словно бы его друг на его глазах рождался заново и становился настоящим королем.

Мавры появились через час. Горделиво гарцевали на своих великолепных скакунах, выкрикивали какие-то фразы на своем языке и презрительно плевали в сторону восставших. Наконец, несколько всадников подъехали ближе и кинули какие-то мешки в их сторону. Пелайо велел своим воинам посмотреть, что в них находится. Те вернулись мрачные, обозленные, в молчании вывернули мешки и на землю упали окровавленные головы, со спутавшимися от запекшейся крови волосами и обезображенными лицами.

— Кто это? — спросил дрогнувшим голосом Себаллос.

— Наши лазутчики. Они следили за передвижением сарацинов.

Все с трепетом смотрели в застывшие от ужаса глаза своих недавних друзей и боролись с подступающим леденящим страхом, который медленно заползал в душу. Пелайо приказал убрать головы подальше от глаз:

— Потом похороним. Вместе со всеми.

Между тем от противника снова отделились несколько всадников и двинулись в сторону осажденных. Их было четверо, трое были маврами, последний явно не сарацин, в длинном черном одеянии, с бледной, почти прозрачной кожей и полуседой бородой. Это был прелат из Севильи Оппа, брат покойного короля Витицы.

— Пелайо! — крикнул он неожиданно высоким и громким голосом, — Вели своим людям не стрелять, ибо я пришел с миром!

Король жестом показал воинам сохранять выдержку, кивнул Себаллосу, и вышел из укрытия навстречу врагу. Оппа тоже спешился и приблизился к нему, улыбаясь кривой усмешкой и перебирая в руках четки из красного дерева.

— Я пришел с миром, — повторил он, — Мы ведь с тобой, хоть и дальние, но родственники, и я не желаю твоей смерти.

— Зачем же ты пришел сюда? — процедил Пелайо, сверля его взглядом, полным презрения. Оппа, продолжая ухмыляться, молитвенно сложил перед собой руки:

— Смирись, сын мой, отдай кесарю кесарево!

— Кесарю?! — воскликнул Пелайо, — Давно ли ты присягнул на верность маврам?

Оппа рассыпался мелким смехом, кивнул на стоящих за его спиной всадников:

— Ты имеешь в виду их? Глупец, они лишь пехота, настоящие цари земные носят совсем другие одежды.

— Какие же? Рясу? Кипу? Или все вместе взятое? — издевательски спросил предводитель восставших.

Прелат притворно вздохнул и развел руки в стороны:

— Пелайо, тебе не победить в этой войне. Твоя гордость смешна и неуместна. Знаешь ли ты, что ждет тебя? Ты будешь сокрушен, рано или поздно, мы сотрем даже саму память о тебе, уже твои правнуки будут знать о тебе только то, что мы им позволим. Они будут уверенны, что живут в лучшем из миров и что так было всегда, а ты со своими «дикими ослами» были лишь гнусными ворами и разбойниками, грабившими беззащитных крестьян. Послушай меня еще раз, смирись и живи как все остальные, признай власть халифа и служи новой власти, поверь мне, тебя не обидят. Судя по всему, в этой пещере не более сотни воинов, и ты думаешь, что они выдержат натиск тысячи лучших воинов Алькамы?

Пелайо задумался, словно бы прислушиваясь к чему-то, то ли к тому, что говорил Оппа, то ли к какому-то внутреннему голосу. Помолчав минуту, он спросил священника:

— Знаешь, почему символом исмаилитов является Луна?

Оппа удивленно посмотрел на него и пожал плечами.

— Луна светит только тогда, когда Солнце скрывает лик свой, — продолжил Пелайо, — Тогда, когда мир охватывает тьма, и Луна царствует во мраке. Но я не служу мгле, Бог мой подобен Солнцу, и уверовавшие в Него с трепетом и надеждой ждут рассвета, не присягая из-за сиюминутного страха Князю мира сего, ибо Бог мой есть Бог живых, но не мертвых.

Прелат с показным разочарованием вздохнул:

— Тогда ты умрешь сегодня, — он повернулся, сел на коня и в окружении сарацинов отправился обратно. Пелайо вернулся в пещеру и приказал своим воинам готовиться к предстоящей битве.

Мавры нехотя спешились, потому что из-за крутых склонов и узости горных троп передвигаться верхом не было никакой возможности, выстроились плотным строем и двинулись вверх к пещере, где засели готы. Было заметно, как неловко им ходить пешком, держать строй, ведь действия всадника и пешего воина различны между собой. Небольшие круглые щиты, кривые сабли были совершенно бесполезны в рукопашной схватке. Внезапно передние ряды сарацинов расступились и вперед выступили лучники. Стрелы полетели в сторону готов, укрывшихся в пещере за камнями, но восставшие выставили вперед большие, почти в человеческий рост, щиты и умело укрывались за ними.

Сделав несколько залпов, неприятель пошел в атаку, но готы уже в свою очередь встретили их выстрелами из луков, смяв первые шеренги. Тем не менее, сарацины врезались в них на полном ходу, воины Пелайо, уперев копья в землю и крепко держа перед собой щиты, рубили неприятеля длинными мечами и топорами, оглушали тяжелыми палицами, через щиты доставая его кистенями на длинных цепях. Из-за узкого входа в пещеру сарацины не могли ни обойти готов с флангов, ни окружить их, в пешем же бою при прочих равных условиях превосходство было на стороне осажденных.

Передние ряды мавров были остановлены, но сзади на них напирали другие воины, возникла давка и суматоха, строй нападавших распался, несмотря на отчаянные попытки их командиров образумить своих солдат. Пелайо дал сигнал ополченцам, засевшим в засаде по горным склонам, и те обрушили на сарацинов настоящий камнепад. Тяжелые камни неслись вниз на огромной скорости, увлекая за собой другие, врезались в нападавших, сокрушали их, внося в их ряды еще большую неразбериху и панику. Ополченцы с громкими криками яростно обрушились на неприятеля с флангов, повергая их своим внезапным появлением в ужас и сокрушая все на своем пути. И, хотя ополченцы Пелайо не были профессиональными воинами, владеть мечом у готов был обязан каждый, поэтому их удар, нанесенный по сарацинам а разных сторон, был воистину смертоносен.

Мавры дрогнули. И тут случилось то, что не мог предвидеть даже Пелайо. Паника, которой было охвачено вражеское войско, передалась их коням, которых они вели в поводу позади нападавших. Лошади вырвались из рук охранявших их и помчались назад по долине, мавры же, оказавшиеся в западне, увидев, что их последняя надежда на спасение бегством рушится, побежали за ними, оголив, таким образом, свои тылы. Готы незамедлительно этим воспользовались и воины Пелайо, выйдя из пещеры, ударили им в спину. Войско захватчиков, и без того рассыпавшееся и деморализованное, было разбито наголову, готы гнали их по долине до самого моста через Деву, круша обезумевших от страха сарацин, и лишь немногие из них смогли добраться до Хихона.

Прелат Оппа попал в плен к восставшим и впоследствии был предан суду, а самого Алькаму обнаружили убитым среди множества вражеских трупов. Когда же известие о гибели отряда Алькамы достигло Мунусы, он оставил Хихон и двинулся навстречу Пелайо, на помощь к которому уже устремилось множество христиан, прежде всего из Галисии и Бискайи. Столкновение произошло у деревни Олалла, где отряд Мунусы был полностью уничтожен, а сам Мунуса во время боя был убит.

Так, с маленькой горстки смельчаков, не пожелавших отречься от своей веры, от своей земли, началась борьба за освобождение Пиренейского полуострова от владычества исмаилитов, борьба, которую мы теперь знаем под названием Реконкиста. Этот процесс растянулся почти на восемь веков, и только в 1492 году король Испании Фердинанд Второй Арагонский изгнал последнего мавританского властителя.

После смерти Пелайо в 737 году от Рождества Христова, он был похоронен, согласно своему завещанию в церкви Святого Эулалия де Абамия, недалеко от Ковадонги. Позже там были погребены его жена Гаудиоса и сестра Адосинда, в царствование Альфонсо Десятого Мудрого их остатки были перенесены в Святую Пещеру Ковадонги и захоронены рядом с Алтарем Святой Девы Марии. Богоматерь Ковадонская была объявлена покровительницей Астурии, а Крест Победы, покрытый впоследствии золотом и драгоценными камнями, ныне находится в соборе города Овьедо.