Грелка

Собака была крупная, беспородная — дворовая помесь всего со всем. Судя по широким, вислым очертаниям морды, выраженным надбровным дугам и клыкам, среди ее предков мог быть и мастиф. Пес яростно кидался на Григория, давая задний ход буквально в последний момент, потом припадал к земле, не спуская с растерявшейся жертвы безжалостных охотничьих глаз, и снова и снова атаковал. Не вызывало сомнения, что собака готова идти до конца и только и ждет, когда человек оступится или бросится бежать.

Всегдашний, с раннего детства, страх перед собаками накрыл Григория с головой, парализовал волю и чувства. Он понимал, что спасения ждать неоткуда. Хозяина собаки не видать. И вообще никого не видать возле свалки в этот поздний час. Впрочем, если бы кто-то и был, он навряд ли — Григорий уже давно лишился иллюзий — поспешил прийти на помощь затурканному маленькому бомжику. Собака это чувствовала. Нет, даже не чувствовала, а уже жадно лакала страх и беспомощность Григория и явно желала большего, готовилась порвать жертву.

И ни одной палки под ногами, ни камня. Да, в любом случае, Григорий не осмелился бы нагнуться, подставляя нахрапистому псу руки и шею. Только выброшенная кем-то за ненадобностью красная резиновая грелка невольно притягивала взгляд. «Как Тузик грелку» — это сейчас про него. Григорий неподвижно стоял и смотрел на красное, как завороженный, исподволь цепляясь робкой надеждой, что агрессивная собака устанет или потеряет к нему интерес.

Но надежды оказались тщетными. Пес накрутил себя до нужной кондиции, преодолел последний невидимый барьер и в этот раз хватанул клыками уже не воздух, а ветхую брючину. Не столько от рывка, сколько от верещащего и рвущегося изнутри окончательного страха Григорий неуклюже повалился на землю, прикрывая руками лицо. В самый последний миг ему вдруг почудилось, будто красная грелка мелькнула перед алчно оскаленной слюнявой собачьей пастью. И бомжик Григорий умер.

Однако вскоре выяснилось, что ему это только показалось. До Григория даже не дотронулись. На периферии сознания зафиксировались лишь непродолжительные звуки борьбы, затем истошный собачий взвой — и наступила тишина.

Спустя некоторое время Григорий с трудом заставил себя осознать, что все еще живой, и, наконец, открыл глаза. Сейчас ему достанется на орехи от рассерженного хозяина собаки!

Но вокруг по-прежнему было тихо. Григорий осторожно приподнялся на руках и в сгущающихся сумерках вдруг увидел окровавленные останки напавшей на него псины. Ее словно бы схватили и в самом деле порвали. А рядом лежала давешняя красная резиновая грелка.

Григорий вскочил и бросился бежать. В голове было совершенно пусто, только животная радость, что каким-то чудесным образом выкарабкался и на этот раз. Он споткнулся о торчавший из земли кусок арматуры и, упав и больно стукнувшись, сообразил, что оставил все свои вещи. Две большие клетчатые сумки из полиэтилена, в каких начинающие торговцы обычно таскают китайское и турецкое тряпье, а Григорий и ему подобные обитатели жизненной обочины хранят свое немудрящее барахлишко.

По уму, нужно было забыть про вещи, пусть даже и со свежими приобретениями со свалки, но Григорий внезапно почувствовал в себе силы вернуться на место недавнего загадочного побоища. Постоянная крайняя осторожность и готовность к худшему, страх всего и вся, давно ставшие стержнем его невеселого бомжацкого существования, словно бы куда-то испарились.

Сумки валялись, где и были брошены, растерзанная неведомой силой собака тоже. Только грелки нигде не видно. А-а-а, вот и она! Григорий с удивлением обнаружил резиновое изделие поверх своих шмоток, в одной из клетчатых сумок. И задумался.

***

На следующее утро, в четверг, его путь снова заградили собаки — на этот раз целая стая таких же, как и Григорий, бездомных бродяжек. Это была нехорошая встреча: собаки, даже самые занюханные, всегда отлично чувствовали его убожество и страх и не ленились доказать свое превосходство. Но на сей раз что-то неуловимо изменилось. Бродячие псы, едва принюхавшись, поспешили убраться, будто растворились в утреннем тумане. Да и сам он при виде разношерстной стаи не испытал ожидаемого испуга.

Больше никаких сомнений не осталось. Григорий опустил свои сумки, достал грелку и почти нежно погладил ее:

— Ах, ты мое выморочное дитя!

Было и Григория и другое дитя, невыморочное, Катенька. Жены, Иры, не стало, когда Катеньке исполнилось двадцать. В тот же печальный год Григорий потерял работу — новой России оказался не нужен НИИ какой-то там полувоенной космической аппаратуры. А вскоре Катенька привела в их однокомнатную квартиру жениха Игоря, рослого, статного парня, очень, как она утверждала, перспективного. С приездом Игоря деньжат в доме, в самом деле, прибавилось, а Григорий переселился на кухню, чтобы не мешать молодым. Однако это было не очень удобно, и Катенька намекнула, что втроем им тесновато. Григорий прекрасно ее понимал, но деваться ему, откровенно говоря, было некуда. Он совершенно не умел устраиваться по жизни, «шугался», как говаривала покойная жена.

Вернувшись как-то вечером от знакомого, обещавшего протекцию на место учителя в школе, Григорий обнаружил, что во входную дверь врезаны другие замки. На лестничную площадку вышел статный Игорь в своих любимых тренировочных штанах и кратко, но доходчиво изложил бывшему жильцу новую диспозицию. С тех пор Григорий видел Катеньку лишь несколько раз, да и то издали, не осмеливаясь подойти. По телефону она не отвечала — значит, и вправду не желала разговаривать. Григорию было очень печально, но он любил свое дитя и не хотел тревожить счастье молодых. Насколько ему иногда удавалось разузнать, все у них было нормально.

***

И все-таки, как бывший ученый, Григорий решил поставить контрольный эксперимент. Для этого он направился в местный парк, где постоянно ошивались собачники. Целью был выбран совершенно конкретный собачник со своим не менее конкретным питомцем. Этот криволапый крысоподобный бультерьер по кличке Туз был не то чтобы грозой округи, но чрезвычайно заметной четвероногой фигурой, до безобразия (во всех смыслах) походившей на своего хозяина, по слухам, бывшего бандита, а ныне, как водится, уважаемого директора универсама. За Тузом имелись грешки: несколько загрызенных домашних псинок, пара-тройка более или менее серьезно покусанных беспечных любителей оздоровительного бега и тому подобные мелочи. Хозяин уверенно разрешал все случайные проблемы.

Они встретились на узкой тропинке. Маленький Григорий дерзко, словно дуэлянт, шагал навстречу грузному противнику. Выгуливаемый, как обычно, без поводка и намордника Туз криволапой торпедой рванул вперед. Бомжей он не любил почти так же, как бегунов.

— Грелочка, милая, не подведи, — торопливо пробормотал Григорий и, зажмурившись, бросил резиновую защитницу перед собой.

Когда он открыл глаза, всё уже было кончено. Душа Туза отлетела в бультерьерскую Вальгаллу. А его хозяин моментально утратил привычный хозяйский гонор, стал вежливым и ласковым.

— Ты, это, командир, на! Возьми! У меня еще много! — дрожащими руками он выудил из кармана плаща бумажник и, не отрывая взгляда от успокоившейся грелки, осторожно положил на траву. Подойти ближе, наверное, боялся.

— А насчет намордника я понял — в следующий раз непременно! Только в наморднике!

— И на поводке! — добавил Григорий. В кои-то веки он почувствовал сладкий вкус власти!

— Конечно, командир! Обязательно на поводке! Я сегодня просто спешил, забыл, ну, ты понимаешь, собачка писать очень хотела! А теперь можно я пойду? А?

Григорий кивнул. Эта метаморфоза с еще минуту назад локальным хозяином жизни выглядела просто омерзительно.

Бывший бандит, ныне директор универсама стал быстро пятиться. Удалившись на относительно безопасное, по его представлениям, расстояние, прокричал еще какие-то дурацкие извинения, после чего развернулся и припустил рысью прочь.

Бумажник Григорий, разумеется, подобрал. Внутренний голос подсказал ему, что щепетильность в данном случае будет абсолютно лишней. Пересчитав содержимое, он аж присвистнул. Наличная сумма — бывший бандит, похоже, инстинктивно не доверял кредиткам — определенно позволяла попытаться порвать шаблон и начать новую жизнь!

Однако произошедшие перемены оказались слишком резкими, Григорий чувствовал, будто его подхватил мощный горный поток и стремительно несет куда-то вниз по ущелью. От всех последних событий кружилась голова. Требовалось хоть ненадолго остановиться, чтобы отдышаться и привести в порядок растрепанные мысли.

Внутреннее упорядочивание Григорий решил совместить с поминками по жалкому бомжацкому бытию и двинул прямиком в знакомый кабак. Там, усевшись за дальним столиком, чтобы не привлекать к своей скромной персоне ненужного внимания, он хлебал пиво и беседовал с безмолвной грелкой. Сначала Григорий выпил за упокой души той безвестной собаки, чье нападение возле свалки разом перевернуло мир, затем — за Туза, неожиданно принесшего ему первоначальный капитал, после, разумеется, — за Катеньку, потом — еще и еще. Грелка оказалась не только идеальным защитником, но и отличным собеседником, всё правильно воспринимавшим и не говорившим ни слова поперек.

С внезапной ясностью Григорий понял истинное предназначение грелки: согреть его, помочь, поглотив и переварив в сокрушительную таинственную силу все его многочисленные боязни и страхи, избавить от вечной слякотной неуверенности в себе, дать ему шанс восстановить отношения с Катенькой и вернуться в лоно семьи! Григорий прослезился и, заметив, что в его сторону уже в который раз с сомнением поглядывают, убрал грелку со стола, аккуратно разложив ее поверх содержимого оставшейся клетчатой сумки. От первой, набитой совсем негодным хламом, он уже избавился. Скоро избавится и от второй!..

***

Сил у него хватило только на то, чтобы добраться до ближайшего старого логова — у газопровода. Там Григорий сразу же провалился в глубокий сон, а потом вдруг был вырван из него и вытащен на свет полной луны и одинокого фонаря с разбитым плафоном. Его снова угораздило попасть в лапы к стае, однако, на сей раз не собачьей, а много хуже — человечьей. Всё еще нетрезвый Григорий спросонья мыкался, щурился и пытался понять, кому и зачем он понадобился здесь в ночной час.

— Баклан не врубается, кажись! — расхохотался вожак стаи, высокий брюнетистый парень в тренировочных штанах и кожаной куртке. — Дядя, превед!

Стая нестройно подхохотала: бомжик выглядел настолько потасканным и жалким, что даже не вполне годился на роль жертвы, не будил азарта. Но искать другого чухана было лень: на безрыбье и этот раком встанет.

— Дядя, мы сделаем тебя звездой Интернета! Защищайся! — парень для начала несильно пнул Григория ногой в живот. — Серый! Не вздумай мою рожу в кадр брать!

Серый послушно переместился со своим планшетником в более удобную для видеосъемки позицию. Вожак, чей голос показался Григорию смутно знакомым, по-каратистски ударил с разворота по бедру, и Григорий, охнув, повалился на землю.

Стая добродушно заржала. Нет, все-таки забавное это дело — попинать грязного бомжару!

— Какая же ты, падаль, нестойкая! — с разочарованием произнес вожак и от души врезал Григорию ногой по ребрам.

— Добивай его! — завизжала единственная девица. — Чтобы подохла мразь! Ненавижу этих вонючих лузеров!

Вожак не спеша, с удовольствием нанес новый расчетливый удар, и сквозь тяжелую саднящую боль Григорий понял, что ему скоро крышка.

— Грелочка, милая, где же ты?? Выручай!!

Красная резиновая грелка выметнулась откуда-то сзади, где он оставил сумку, и прилетела аккурат в лицо вожаку. При неверном свете луны и одинокого фонаря Григорий впервые увидел, как это происходит. Нет, наверное, в этот раз было всё же по-другому: собак грелка каким-то неведомым образом рвала на куски, а тут просто плотно облепила лицо парня, намереваясь, похоже, задушить. Стая остолбенела. Вожак глухо мычал, безуспешно пытаясь освободиться, оторвать резину от лица, затем упал, еще какое-то время судорожно дергался и, в конце концов, затих.

Серый выпустил из рук планшетник, и тот, ударившись о бетонную балку, разлетелся вдребезги. Девица истошно заорала. И стая вдруг исчезла — все кинулись врассыпную.

Окончательно протрезвевший Григорий с трудом встал на четвереньки — в животе тяжко болело, наверное, беда с селезенкой — и подполз к бывшему вожаку. Легко убрав грелку с лица, он присмотрелся вблизи и застонал. Так вот почему голос показался ему знакомым! Перед Григорием лежал Дрюня, младший братишка Игоря, супруга Катеньки!

Леденея от отчаяния — мертвый человек, еще и родственник! — Григорий принялся шарить по карманам. Вдруг все-таки ошибся?? В прошлой жизни Григорий видел Дрюню всего-то несколько раз. Однако ошибки не было: в карманах куртки вместе с выкидным ножом и пачкой сигарет обнаружился студенческий билет. Григорий завыл. И вторая жизнь рухнула, даже не успев толком начаться.

Взгляд упал на спасительную грелку. Это она во всем виновата! Он никого не хотел убивать! Будто в прострации Григорий взял Дрюнин нож, выщелкнул лезвие и вонзил его в красную резину. На мгновение замер, а потом медленно полоснул ее раз, потом другой. Слезы застилали глаза: как по живому резал, свое, родное! Он даже не пытался сопротивляться, когда резиновые лохмотья словно бы нехотя выскользнули из-под его рук и обвились тесным галстуком вокруг шеи. Последнее, что ему привиделось — неспешный хоровод красных грелок в преломленном тусклом свете полной луны.

***

Ранним утром следующего дня директор универсама выгуливал свою новую, только что подаренную благодарными сослуживцами, собаку, ротвейлера по кличке Эйс. В этот раз он выбрал для прогулки пустынное место рядом с газопроводом, однако Эйс все равно трусил подле хозяина в полной амуниции: на поводке и в наморднике. Обогнув бетонный полукруг коллектора, они оказались прямо перед импровизированной ночлежкой Григория и увидели жуткую картину. Собака ощетинилась и зарычала. Человек весь затрясся, заметив знакомую красную резину на шее одного из лежащих тел, и бросился наутек. Собаку он в тот же день, можно сказать, всучил главбуху и новых с тех пор больше не заводил.

Игорь рыдал, уткнувшись в колени Катеньки.

— Ну почему, почему я тогда не грохнул этого никому не нужного старого пердуна?? Пожалел ведь урода!!! Вот и нет теперь нашего Дрюни!!

Катенька рассеянно утешала его. В этой мрачной истории было слишком много мутного и неясного.

— Все-таки жалко и папку, — сказала она, наконец. — Хоть он и был совсем без царя в голове!