Фамильная гордость

Должно быть, старик под конец совсем сбрендил.

Даже смотреть тошно, во что превратил родное поле.

Мальчишкой Мэт это поле, понятное дело, ненавидел, ненавидел долгие часы изнурительного труда под палящим солнцем, ненавидел каждую коробочку мягкого белого пуха, огромные — выше его — корзины, колючки, больно впивавшиеся в детские ладошки. Тогда сбор хлопка казался адской работёнкой, и с братьями — старшими и младшими — они дружно страдали над несчастной фермерской судьбой, завидуя городским счастливчикам.

Еще очень нескоро мальчишки поняли, что в городе жизнь ничуть не легче. И если о чем и стоило сокрушаться, так о старых добрых временах, когда на плантациях Шелффидов потели десятки негров, и в семье водились денежки.

Все детство Мэта прошло в тоске разорившегося поместья, и чтобы хоть как-то держаться на плаву, даже вечно задиравшему нос отцу приходилось заниматься черной работой, наплевав на фамильную гордость. А что сейчас от этой самой фамильной гордости осталось? Иссохшее поле, уставленное бесчисленными снопами и одинокое тыквоголовое пугало? А еще сосновой гроб на веранде — великих трудов стоило распрямить скрученного старика, чтобы туда уместить тело.

Мэт Шелффид сплюнул, поцокал языком и присосался к новой сигарете. Миссис Коул окинула неодобрительным взглядом и яркую упаковку, и позолоченную зажигалку, и даже несчастную кепку с американским флагом, но жадно продолжила делиться сплетнями.

— Он весь последний год с этими снопами возился. Вроде глянешь, все просто — собрал да связал, но, нет, он говорил, что тут каждая травинка, каждая веточка продумана. Бывало, прохожу утром мимо, вижу, как плетет, бормочет что-то под нос. Пробую убедить полезным чем заняться, или в церковь сходить очиститься — а то, видишь ли, пристрастился к колдовству какому-то, явно дело нечисто, — но тот только ругается. Вечером иду — все еще плетет, руки от напряжения дрожат, круги под глазами, иссох весь как мумия, ни ел, ни пил, но с места не сдвинулся. Если бы я ему молока не носила и пирогами не угощала, давно бы в мир иной отошел.

Миссис Коул наконец замолчала, пыжась от гордости за свой альтруизм.

Мэт подумал, что лучше бы она отца и не подкармливала — если уж ему суждено чокнуться и помереть, так и нечего было оттягивать. Лучше бы сразу написала — может хоть попрощаться успел бы. С другой стороны, вряд ли бы Мэт бросил все дела в Калифорнии и примчался на родную ферму, нет спасибо, как говаривал папаша во времена своей разумности — как есть, так и правильно, сделанного все равно не воротишь.

— Когда вздумаешь землю продавать, — подошел и мистер Коул, подтянутый, мускулистый, пышущий здоровьем, не смотря на преклонный возраст. От него явно несло свежим навозом и виски. — Ищи покупателей не среди местных. Все в округе считают эту землю проклятой.

Мэт покивал, пожевал сигарету, но ничего не ответил — он так и не решил, что делать с землей. Продавать жалко, все-таки родное место, проклятая фамильная гордость, так не вовремя проснувшаяся, но ведь все это теперь принадлежит ему одному — и поля эти, и покосившийся дом, и полусгнившие пристройки, что дунешь — и развалятся. Но возродить слишком сложно. Сбережения у Мэта были, нанять рабочих и отремонтировать фасад хватит, ну а дальше что? Хозяйством с нуля заниматься? Сколько он так продержится в этой глуши, где даже до ближайших соседей — не считая навязчивых Коулов, которых только пристрелить хочется, — два часа езды.

— Я мог бы помочь, ты, парень, все же уже давно городской… — мистер Коул продолжил, решил не затягивать и ненавязчиво подвести Мэта к мысли, кому бы скинуть все заботы. Но парень только разозлился, буркнул, что сам разберется и вернулся в дом, оставив миссис Коул бранить мужа за отсутствие такта — у бедного мальчика, видите ли, отец умер.

Умер-то умер, да бедный мальчик своего старика уже четырнадцать лет как не видел. После смерти матери братья один за другим покидали отчий дом и пропадали. По-глупому так — младшенький, Пол, свалился под поезд, Уильям, напившись в баре, полез в драку и неудачно получил бутылкой по вздорной голове, вечно правильный Джеймс неплохо устроился по жизни, успел найти себе хорошенькую невесту и подавился куском индейки за обедом. Так-то от четырех сыновей — последней надежды старика на возрождение семьи, — остался один только Мэт. Проходимец и безалаберный идиот — вот так метко подметил папаша в последнюю их встречу. А что теперь? Только он и сможет проводить отца в последний путь.

Мэт медленно прошелся по дому, скрипя половицами, стряхивая пепел очередной сигареты. Стены в некоторых местах заросли плесенью, мебель покрыта толстым слоем пыли, зато кухня на удивление выглядела обжитой — тепло, и чистая посуда, и едва заметный аромат жаркого. И детский скулеж из кладовки. Сначала Мэт подумал, что почудилось, но нет, опять едва слышный плач. А за ним мелодичные причитания — тихо-тихо, поросенок маленький. Мэт попытался открыть дверь, но та оказалась заперта, звуки утихли, на зов никто не отозвался. Выломать не проблема, этим доскам уже лет сто, но насколько Мэт помнил в кладовке тесновато, и он может попросту придавить того, кто там прячется. А где находится ключ… Мэт хмыкнул, вспомнив две жмени всякой мелочевки, что миссис Коул достала из карманов отца — кажется, среди бечевок, прутьев и ниток, было и то, что нужно.

Поворачивая ключ, Мэт не задумывался, что может увидеть, так что даже смазливая негритянка с белым розовощёким младенцем не стала сюрпризом. После безумия на поле, он уже не удивлялся причудам отца. Девушка с кожей черной как дёготь, излишне губастая, но все же приятная глазу, настороженно молчала, прижимала к груди ребенка и хлопала диковатыми глазами.

— Ну и кто ты такая? — Мэт присел на корточки и заглянул в лицо ее ноше. Характерный подбородок. — Ни моего ли покойного папаши это приплод?

— Я — колдунья, — проговорила глубоким грудным голосом негритянка, впилась бешеными глазами в душу. — Можешь сжечь меня. И ребенка жги. Ты же сын Виктора Шелффида — проклятый сын. Жги своего брата.

Она попыталась впихнуть ребенка в руки Мэту, но тот отскочил как ужаленный — нет, спасибо, не нужно ему такого счастья. Бедный старик — дожить до того, чтобы черномазой — а к ним он во все времена относился без ненависти, но с высокомерной брезгливостью — заделать ребенка. Коулам ведь ничего не было известно, уж миссис точно бы не преминула сообщить такую новость — и как папаша только сумел скрыть эту девицу от ее зорких глаз? Сколько она тут уже прячется, когда уже вторые сутки после смерти отца в доме постоянно толкутся Коулы?

— Ну и откуда ты взялась, колдунья?

— Виктор вызвал меня, — негритянка так и держала сверток с хлюпающим ребенком в вытянутых руках. — Вызвал из темных глубин, он плел колдовство, орошал кровью — разрушил и воссоздал! Соломинка за соломинкой, травинка за травинкой. Пусть придет плодородие в этом дом, взывал, пусть появится надежда. И я пришла. Новый символ — перемена. Подарила ему дитя — будущее.

Мэт выглянул в окно — на поле с сотнями снопов, ага, травинка за травинкой, и все понял. Отец сходил с ума не в одиночестве, а в компании с такой же ненормальный негритянкой. Весь Юг — ненормальный, вот уж проклятое местечко, пожирающее рассудок.

На улице Коулов прибавилось, белобрысый симпатичный Джек — одногодок Мэта — пытался завести древний трактор, его чумазые визгливые детишки прыгали вокруг. Дженни, лупоглазая старая дева, попыталась кокетливо улыбнуться, но ее крупные редкие зубы только отпугивали.

— Мы тебе поможем, Мэтти, и Бог поможет, — миссис Коул подкралась сзади и потрепала его по макушке, — мы со всем справимся

Мэт отшатнулся, и, не сдержавшись, выругался в отвращении ко всей этой семейке. Когда только успели заполонить весь двор? Слетелись как мухи на свежее дерьмо — помочь они хотят избавиться от груза проклятой земли, ну, конечно — в свои жадные ручонки заполучить отцовскую ферму хотят. Достать бы пистолет и вышвырнуть всю эту кодлу с родной земли, но в чем-то миссис Коул права — один он не справится, один он даже похороны организовать не сумеет. И с новоявленным братцем делать что-то надо, и с его странной мамочкой.

Мэт устало потянулся за очередной сигаретой и прикрыл глаза. Себе что ли присвоить? Он достаточно путешествовал по штатам, чтобы понять, что черные тоже люди, нередко еще более толковые, чем белые. С так званой колдуньей, понятное дело, другой случай, но ему-то что, он с ней даже кувыркаться не собирается, не то общаться. Зато сказать можно, что ребенок — наследник, а сплетничать станут — не важно, все же лучше чем, если правду пронюхают, отчего Виктор Шелффид в Мэта как надежду рода совсем не верил, как прознал, что любимому сыночку девчонки не по вкусу, сразу возненавидел и прогнал к чертовой бабушке. Пусть.

Видимо недаром старик сбрендил, снопы свои плел, колдунью нашел — Мэт попробует.