Ёлочка

Ёлочка

— "Это оттого, что я такой гадкий", — подумал утенок и, зажмурив глаза, бросился бежать, сам не зная куда…

Жидкая змейка в прозрачной трубке почти невидимо ползла вниз, в бутылке оставалось на донышке, и Степан отложил книжку, чтобы подкрутить колесо системы и позвать медсестру.

Сын лежал, разглядывая потолок. Тонкие пальчики на белой простыне расслабленно застыли, сухие сизые губы едва подрагивали, а на лбу под чёлкой пот оставлял мраморные разводы.

Зашла медсестра, поменяла бутылку в системе. Тихо ушла.

— Пап?

— Дальше?

Степан сел рядом на стул и потянул большую книжку с цветными картинками.

— А Новый Год скоро?

Одёрнул рукав, взглянул на золотой циферблат — стрелки словно приклеились к месту ещё пару часов назад, когда началось мучительное ожидание, и теперь, как мухи в смоле, едва шевелились, стремясь сорваться с места.

— Скоро, сынок. Через четыре часа уже...

— Пап, я не хочу про утёнка.

— Тебе же нравилось…

— Не правда там всё. Так не бывает. И Деда Мороза нет.

— Почему же? Есть! — Степан вымученно улыбнулся.

— Нету. Это ты положил планшет под ёлку. Я хотел машину такую, как сломалась, и ты выбросил, но ты поздно поехал в магазин, и там машины уже не было. Тогда ты взял, что было. — Мальчик закрыл глаза. Лихорадочный румянец проступил на щеках. — Я не спал.

— Но у тебя же уже были машины. Хорошие, радиоуправляемые. И вертолёт был.

— Они не такие. Не живые. А та — живая.

— Понятно. — Степан тронул карман пиджака, нащупывая пачку сигарет. Зверски тянуло закурить, выйти на заснеженный балкон прямо так, в костюме, не одеваясь, затянуться, и до слёз всматриваться в огни города. И божиться себе, что это от усталости глаз, от бьющих в зрачки ярких витрин, от холода, от…

— А в тот год, когда Дед Мороз подарил набор шпиона, я просил, чтобы мама вернулась…

Во рту пересохло, Степан бросил мять пачку и стиснул руки в замок. Отвернулся, снова вглядываясь в окно. На фоне чёрного неба, в свете фасадных фонарей снежные хлопья казались белее пуха. Словно в чёрное сажевое полотно ткнули невидимые ангелы кисточками с белой гуашью и, не умея рисовать, до упора надавили, вот и остались следы… Летят. Летят.

— А в этом году что ты хочешь?

— Не знаю.

Степан лихорадочно вспоминал, что заказывал секретарю купить и привезти в клинику.

Сын закрыл глаза и снова замер.

Стук часов на полке. Жужжание аппаратов. Тихие шаги в коридоре. Капля за каплей — лекарство. Капля за каплей — время.

— Пап? — позвал малыш, просыпаясь. — А ты что просил у Деда Мороза, когда был маленький?

— Я? — Степан нахмурился, вспоминая, потом вздохнул: — Сколько себя помню, всегда краски просил. Рисовать любил. А краски дорогие были. Дед Мороз машинки приносил да карамельки.

Мальчик облизал сухие губы и снова закрыл глаза:

— Нет Деда Мороза.

Степан молча сидел возле постели и смотрел в окно, где снежные хлопья летели медленно, лениво, словно не теряли надежды вернуться обратно в небо.

Внутри свербело, болело, ломило невыносимо. Давило на сердце. У него уже давно появилось ощущение, что под грудиной вырос бурдюк, заполненный тёмной, мутной жидкостью, и жидкости за последние годы прибавилось настолько, что носить такой груз невмочь. И ни одному хирургу не доверишь эту грязь, хоть сам себе под рёбра тыкай шило, чтоб вылить, выдавить и освободить сердце.

Потянулся к сыну, поправил простынь, потрогал лоб. Мальчик спал. Тихий, неузнаваемый. Словно подменили. Всегда хотел, чтобы сын был послушным, но никогда, чтобы — так.

Мозг кутался в темноту, мысли проваливались в облепившую вату, буксовали. И это пугало необычностью и жалостью уже даже не к ребёнку, а к самому себе. Но тело требовало действия, словно перед дракой тряслись мышцы, сводило знакомой судорогой кисти…

Степан поднялся, ещё раз поправил простынь на сыне, проверил систему и, тихо прикрыв дверь, вышел из палаты.

…

«БМВ» тяжёлым снарядом пошёл по заснеженной улице. По лобовому стеклу размазывало белые кляксы, тут же смахивало дворником и снова залепляло белым. Руки подрагивали на руле, тело ходило ходуном, и всё никак не получалось слиться с машиной, привычно и уверенно всадить в неё запал своего бешенства, отдать на растерзание двигателю и колёсам, измесив городское бездорожье в грязь. Не получалось, но верил — ещё поворот, ещё разгон, и получится. Он потому и не держал личного водителя, что автомобиль давно стал препаратом успокоения, валидолом под языком, а езда по городу — как последний патрон, — надеждой.

Мобильный из кармана рассыпался по салону аккордами Томми Эммануэля и Степан чертыхнулся, вспомнив, что забыл накинуть гарнитуру. Пришлось вытаскивать хорошо запрятанную в пиджак трубку. Пока вытаскивал, музыка «Охватившего всю страну» дошла до накала рассыпчатого перебора.

— Да.

— Степан Никифорович, проблем! «Стройсервис» оказался «ёжиком»! Сдулся нафиг. Промыч на таможне, там стояк полный, не загружают — праздник, ёлы… И Митрофанов теперь без тортика не пропустит — тут хоть разбейся! Перетирать надо! Прогондонят нафиг! А там к ярдику дело тянет!

Скулы свело. Впереди мигнул красный и Степан мягко тормознулся, пропуская миниатюрную мамашку, тяжело перетаскивающую саночки и сумку на одной руке и сына на другой.

— Кончай истерить — не институтка, — поморщился он. — И давай уже язык чисти, пока не настучали. Уже не в сарае работаешь.

— Извиняюсь, — буркнула трубка.

Степан промолчал, переключаясь с картинки спящего ребячьего лица под слепяще-белыми снежными хлопьями на рабочий настрой.

— Промыч пусть сгоняет до ближайшего бомжатника — в бесплатных столовых сейчас народу тьма, празднуют. А конторским пусть из своего кармана башляет — его промашка.

— Понял.

На зелёный сигнал Степан мягко стронулся с места. За поворотом должен быть большой магазин игрушек. Витрина блистала яркими огнями, но на двери висела табличка «закрыто». Нахмурившись, Степан повёл автомобиль, не останавливаясь, дальше.

— Митрофанову нихрена не давать. Пусть Палыч ему звякнет, предупредит, вроде как по дружбе, что на меня нарывается.

— А если не просрётся?

— Порву. Но позже.

— Сейчас надо!

— Сейчас я сказал, что делать! Не поможет — звякнешь генералу.

— Да он в таких делах, как килька в томате! Вялый, словно…

— Толян! Короче, — нахмурился Степан, стискивая трубку: — У меня сын в предоперационной, мне по барабану, куда уйдёт этот ярд. Пусть в этот раз впрягаются те, кому не по барабану. А я вернусь, когда разберусь дома. Точка.

Не дожидаясь ответа, выключил и бросил трубку на сиденье рядом. Следующий магазин игрушек, который мог работать в восемь часов новогоднего вечера, помещался в торговом центре. Пришлось долго играть в пятнашки на парковке, потом бежать через два торговых зала, чтобы, влетев под арку магазина детских товаров, узнать у замаявшейся девчушки-продавщицы, что машины остались только маленькие или дорогие, с радиоуправлением.

…

Снова за руль, снова белыми кляксами по стеклу, снова, размазывая ночь чёрно-белой гуашью, захлопотали по стеклу дворники...

Выехал на проспект, понёсся к центру, где, как известно, всегда, как в Греции, всё есть. Застрял в пробке. Тиская руль, не отрываясь, глядел на капот стоящего впереди пикапа, а видел всё равно — серое пацанячье лицо сквозь белые вспышки снега. Поползла колона — тронулся, с трудом сдерживаясь. А на часах уже без пятнадцати, уже сердце стало колотить по рёбрам, нещадно, словно детская погремушка. И мыслями весь там, далеко, где спит сын и рядом сидит неотлучно сиделка — воды подать, книжку прочесть, врача позвать… Но всё равно — не мать. Не отец.

Не выдержал. Рванул. К чёрту всё! На правый край, через бордюр, взлетая и снова падая в сидение на ухабах, давя пушистый снег на газоне, обгоняя ряд вялых предновогодних железных черепах едва двигающихся слева. Газу! Ещё! Всего с полквартала до ближайшей второстепенной, где можно уйти в сторону и там дворами, дворами… Пост оказался на пути внезапно — именно там, куда собирался свернуть.

Серый борт с синими полосами. Бело-чёрный жезл. Бело-чёрная холодная кутерьма.

— Козлы… Что бы вам… — прошипел под нос, дёргая из кармана документы.

Гаишник — молодой пацан с красным, уже шелушащимся от морозца и ветра носом, поднятым по уши воротником и простуженными красными глазами — козырнув в приоткрытое окно, как положено, прохрипел имя-звание-документы.

— Нарушаем? — сержант сплюнул в снег, неохотно снимая большие перчатки, чтоб взять удостоверение.

— Нарушаем, — Степан кивнул. — Косаря хватит.

Он не спрашивал — утверждал. Понимал что — почём. Знал, что даёт больше.

— Взятка при исполнении, — снова сплюнул хмурый парень. — Статья сто семьдесят. УК, между прочим.

Степан заново оглядел сержанта. Закономерно. Сам виноват — можно было понять раньше, что в таком состоянии под праздник на пост выходят не те, кто левачит жене на вороник.

Потянул телефон с сиденья, потыкал в кнопки, разыскивая номер. Всё-таки так было быстрее, чем вся процедура со штрафами. Хотя и на это уже был готов. Лишь бы скорее. Скорее! Время не только деньги…

На том конце дисциплинированно быстро подняли трубку.

— Вампилов? Это Хорин. Мой номер у вас в списке…

Сержант глядел уставшими воспаленными от снега и ветра глазами в щель окна и молчал, стискивая его удостоверение.

— Возьмёшь трубочку? — спросил Степан паренька.

Тот поджал губы, уже готовясь послать далеко и серьёзно.

— Стоп! — Степан вскинул указательный палец. — Не гони! На меня у тебя рычагов нету. Только — время. Вот оно мне сейчас дорого. И за него я порву. Не так, так эдак. Понял?

Сержант молчал. Но понимал. Точно понимал. Не дурак.

— Возьми трубочку, — попросил Степан и сунул сотовый в окно: — Не пожалеешь.

Парень, неловко скользя замёрзшими пальцами по глянцевому аппарату, поднёс к уху, выдохнул положенное приветствие и, долгую минуту слушая, свирепым взглядом вглядывался в снег над дорогой. Потом молча отдал мобилу, удостоверение и взял под козырёк, отступая от машины.

— Все на чём-то ломаются, — скривился Степан, заводя мотор.

…

Когда доехал до ярко расцвеченных гирляндами витрин, полных плюшевых зверей в полный рост, большая стрелка на часах перевалила за двенадцать. Недолго думая, тормознул сразу напротив входа, где охранник как раз переворачивал табличку, вылетел из машины, кинулся к дверям.

— Закрыто! — Охранник ринулся на перехват с натасканностью хорошего пса. Набычился, глядя исподлобья.

— Мужик, надо!

— Закрыто! — С нажимом повторил твердолобый. Пожилой, упрямый, тёртый. Ровесник. Та же школа. — Приходите послезавтра!

Степан сквозь зубы выдохнул, понимая, что тут стоит тоньше, без лобового встречного. Растянул ставшие вдруг непослушными губы в резиновую улыбку, кривую, смороженную:

— Послезавтра уже нафиг не нужно будет. Сегодня надо. Любой ценой, понимаешь?

— Всё. Касса закрыта. Приходите послезавтра! — угрюмо повторил охранник.

— Вот упёртый! — Степан стиснул зубы. — Мне одну игрушку! Две минуты делов!

— Да хоть весь магазин!

— Скуплю весь! — Степан почувствовал, как душит ворот и бьёт в виске, словно тычат холодной иглой оголённый нерв. — Дай пройти!

— Иди нах! Закрыто! — рявкнул охранник, сдавая назад от его широкого уверенного движения. Уцепился одной рукой в дверь, другой — в рукоять пистолета.

— Ну, барбос, бля…

Дёрнулся, ощущая, как кровь даёт в голову, как заплывает алым мир чёрно-белой гуаши.

Сквозь прозрачные двери увидел, как из торгового зала бегут двое в униформах. Отличный магазин. С быстрым обслуживанием. С хорошей охраной. Только сейчас хотелось, матерясь сквозь зубы, разметать всё и настороженную рожу упёртого раскалашматить в брызги. Пересилил, превозмог, задушил в себе накипевшую ярость.

— Пять минут. Меньше! Одна покупка! Пропусти! — и потянулся в карман за бумажником.

Вот тут-то и сорвало пружину.

Твердолобый охранник дёрнул из кобуры пистолет и бешено заорал:

— Назад! Руки! На пол! На пол! — Стальное кольцо ствола замаячило перед глазами. И внутри сдавило, сжало невидимой рукой за кишки и неприятно потянуло вниз.

Отшагнул и, стараясь не делать резких движений, потащил ладонь из нагрудного кармана. Не успел. Двоё подбежавших ломанулись через соседние двери, вылетели на улицу. С двух сторон упёрли в него взгляды нервно ходящие ходуном стволы.

— Нет оружия! Уймитесь! Всё!

Но, надрывая голоса в приказах, они уже не слышали.

Справа подлетело что-то чёрное. Безотчётно склонился в развороте, уводя голову, отмахнулся. И попал. Охранник в синей униформе, вскинув руки, запрокинулся и, словно плюшевая игрушка в человечий рост, рухнул в снег. Синей кляксой на белый лист. Степан ещё недоумённо дёрнулся к нему, но на затылок обрушилась боль. Охнув, осел вниз. Хватанул ртом стылого воздуха. Поднял руки, с трудом оборачиваясь ко второму бойцу. Боль ударила по кисти. Одёрнулся. Ударила по голове.

А потом внезапно очень близко оказался снег. И чёрные пятна на нём.

…

— Степан Никифорович…

Хозяин магазина — старичок с повадками интеллигента — тяжело переминал в сухих руках кожаные перчатки. В глаза не смотрел. Но и не опускал взгляда. В своём кабинете лебезить на виду у подчинённых не собирался. Начальник охраны скупо переминался напротив, возле стены. Испуганная секретарша пробегала с кофеваркой, подливая в чашки. Молчаливый доктор уже складывал в саквояж инструменты, медбрат сгребал со стола окровавленные салфетки.

Степан тяжело поднял взгляд. В глазах ещё мутилось, но главное — шов, стянувший кожу надо лбом, и тугая повязка мешали сконцентрировать внимание на хозяине магазина. Тот, глядя в окно за спиной пострадавшего, тихо спросил:

— Чем мы можем?..

Поморщившись, Степан полез в карман за пачкой. Целой рукой, правой. Левая — вся в бинтах, со свежим, ещё не застывшим местами, гипсом на ладони — бессильно лежала на столе: пальцы ему покалечили знатно. Выбросил сигарету в рот. Начальник охраны дал прикурить и снова отступил к стене.

Под укоризненным взглядом доктора, Степан выпустил клуб дыма и с сожалением затушил сигарету.

— Машина, — коротко сказал он. — Без мотора, без радио. Грузовик. Большая. Вот такая.

Хозяин магазина поджал губы, впервые посмотрев прямо.

Степан болезненно усмехнулся, глядя на оппонента — вот и его за кишки хватануло и тащит. Мести побаивается. Тихой, закулисной мести.

— Конечно, Степан Никифорович, — мягко ответил он. — Что ещё?

И такая в вопросе прозвучала мучительная нотка этой внутренней жути, этого предощущения беды, что Степан усмехнулся открыто:

— Время, как известно, деньги… И не только…

Хозяин несколько секунд мучительно брал себя в руки, а потом вскочил на ноги и встряхнулся:

— Несомненно. Пожалуйста, в зал. Выбирайте!

И сам двинулся вперёд, приглашая и показывая дорогу.

Степан шёл, щурясь на острые чёрно-белые линии мира вокруг. По узким коридорчикам офиса и в торговый зал, где нервно жались возле касс трое охранников. Один всё ещё совал бинты в кровоточащие ноздри, другие яростно спорили. Но быстро смолки, увидев вошедших.

Коротко оглядев стеллажи, Степан ткнул на что-то похожее. Ярко-красную, с синим кузовом. Продавщица-снегурочка живо проверила комплектацию, собрала машинку в большую коробку, положила как бонус дождик и ёлочные игрушки. Удерживая дежурную, чуть дрожащую, улыбку, подала пакет.

До машины его проводил начальник охраны. Предупредительно открыл дверь, учтиво помог поддержать коробку, когда тот открывал машину, захлопнул дверцу.

Степан перекинул коробку на сиденье рядом. Посмотрел на завёрнутую в гипс ладонь, на часы за ним. Стрелки показывали девять сорок. Возня со скорой помощью съела полтора часа.

Тихо ругнувшись, Степан включил зажигание и тронулся с места. Левая рука норовила соскользнуть, а в голове стоял неприятный шум, за который с трудом проникали нужные сигналы реальности.

…

Серая тень навалилась слева на повороте. Вбила, закружила, повела. Затормозил, а машину проволокло далее, пока не ткнуло мордой в снеговую кучу на газоне. А серая тень прошла дальше, подбитым микроавтобусом петляя по дороге и уходя вправо. Проморгавшись от удара, Степан прошипел сквозь зубы:

— Ах ты сука! — и рванул с места, напрягая на полную катушку нехилый движок.

Словно накрыло, обляпало тяжёлым снегом рассудок. Заволокло — не разгрести. И упрямо бьют в виски боль и ярость пополам. Догнать! Порвать!

«БМВ» полетел, пошёл тяжёлым снарядом в цель. Уверенно и мощно. Выбрался из завала, когда серый микроавтобус уже зад скрыл за поворотом, а догнал в два счёта, на следующем же перекрёсте. Но беглец на красный не остановился — под бешеные сигналы и матюки пропёр по главной, грязным манёвром шугнул автомобили на встречной и ушёл дальше. Кто-то встретился, кто-то успел разойтись на перекрёстке, но Степан не стал тормозить. Стиснул зубы и пошёл вслед за беглецом, словно баржа за ледоколом. Догнал через квартал. Прижимать не пришлось — микроавтобус корейского происхождения попросту влетел на повороте в столб. Толкнулся, вздрогнул болезненно, сбрасывая стёкло, и смолк.

Степан остановился в пяти метрах. Вылетел наружу. Бело-чёрный мир с серым пятном машины обжёг холодным ветром, облепил хлопьями снега. Добежал до микроавтобуса и рванул дверь. Заклинило. Заглянул в окно. Обдало парным сивушным запахом. Тёмная фигура водителя на руле. Остро блеснувший в свете фар ёлочный шарик на зеркале. Подтянулся, тронул шею — пальцы ткнулись в горячую липкую кожу — но бьётся, пульсирует!

Попытался вызвать скорую — нет ответа. Гудок за гудком давил на виски, но там, где всегда ждут, никто не брал трубку. Ещё раз, на другой номер. Безрезультатно.

Рядом остановилась машина, подняв плечи от холода и скользя по накатанной дорожке, подбежал водитель. Сунулся в окно микроавтобуса, долго щупал, тыкал, а, спустившись, сплюнул:

— Пьяный урод, чего ему сделается! Хорошо хоть со столбом поцеловался… Всех вызвал?

— Скорая не отзывается.

— Празднуют, — хмыкнул неожиданный товарищ, — Перед самым-самым народ болеть не любит, по домам сидит, вот экипажи и присели на полчасика… — глянул на микроавтобус, прикинув что-то, потянул свой телефон и пообещал многозначительно: — Сейчас по-свойски достанем…

И, бодро приплясывая от холода, стал поздравлять невидимого собеседника с новым счастьем и обещать его подвалить ещё на одну единицу алкоголикуса водителиуса, столбом стукнутого, и яйца подморозившего, если кареты не будет в ближайшее время по такому-то адресу…

Степан постоял, устало различая сквозь ночь и белые вспышки снега мальчишеское лицо. Ткнул захваченного разговором в плечо и, объясняясь жестами, что занят, сунул ему визитку и пачку купюр на траты. Пошёл к своему авто. «БМВ» злобно хмурился в ночь агрессивными чертами морды. Сбитая фара и обшарпанное крыло смотрелись как свежий синяк над скулой.

Дверь так и оставалась открытой. Ключи в замке. Портмоне и норковая шапка, не налезающая на бинты, — на панели. Только пакета с машинкой нет.

…

Время за десять, а он всё ещё продвигался к клинике по проспекту. Люди на улицах, забыв о вежливости пешехода, пьяно и весело ломились через дорогу, пускали конфетти на капоты, забрасывали дождиками и орали песни. На всех лицах, расцвеченных морозцем, горели улыбки, сияли глаза. И он устал от суеты и свернул во дворики. Там было тише: молодёжь уже на проспекте, возле ёлок и ларьков, а люди семейные — дома, за столами, у телевизоров.

В одном из двориков перед самым носом машины дорогу быстро перешёл человек — зимний камуфляж, унты и красная шапка с белым помпоном и оторочкой. Поскользнулся на бордюре, махнул руками, но устоял.

Степана словно дёрнуло током. В руках «дед мороз» нёс машинку. Красную. С синим кузовом. Не маленькую — не большую, а как раз такую, какая нужна! Показалось даже на миг, что это и была она — та самая, выброшенная когда-то без сыновнего разрешения. Живая.

Ударил по тормозам и выскочил на холод. Удержать!

— Стой! Мужик, стой! — рванулся вслед, утопая ботинками в пушистом слое свежевыпавшего снега.

«Дед мороз» развернулся рывком и встал напружинено. Не старый ещё мужик, но уже какой-то оплывший, опустившийся, со следами пьяного разочарования на лице.

— Машинку, — Степан потянул руки. — Продай машинку.

«Дед мороз» разглядел загипсованную кисть, бинты на голове, а за спиной значительный «БМВ» и, распрямившись, зло сощурился:

— А хрена не надо?

— Продай, — хрипло повторил Степан и потянулся за бумажником: — Сколько?

— Пошёл нахер! Не продаётся!

— Мужик, — Степан облизал губы и, едва справившись одной рукой, вытащил и протянул солидную пачку купюр. — Мне ребёнку… Позарез надо…

— А все — детям! — сплюнул «Дед Мороз». — Не продаётся!

Степан несколько мгновений смотрел на красную шапку, на злое упрямое лицо, а потом прохрипел:

— Махнёмся, не глядя? — и тронул кнопку на брелке.

Чёрный лакированный многолошадиный зверь за спиной мягко завёлся, призывно мигнув огнями. Опешивший «Дед Мороз» глянул на брелок, на Степана, на предлагаемый «БМВ».

— Мужик, ты охренел?

— Давай паспорт — сейчас оформим доверенность, — упрямо мотнул головой Степан. — Завтра перетру с нотариусом, перекину документы. Ну?

Замерший «Дед Мороз» не отвечал.

— Не краденная! Своя! — в сердцах крикнул Степан. — Чего думаешь? Залог оставить?

— Думаю, что ты всё-таки охренел… — покачал головой «Дед Мороз».

— Сын у меня в реанимации! Сын! — рыкнул Степан и вдруг почувствовал, как обожгло глаза. Словно бритвой полоснули. Зажмурился, отвернулся, прохрипел тише: — Отдай, прошу…

«Дед Мороз» ткнул под руку грузовичок и усмехнулся, поднимая воротник:

— Держи… Сын — это святое.

Степан схватился за игрушку, прижал к груди, осознавая руками — да, она, та самая, живая! — и, сквозь разводы слёз, посмотрел вслед уходящему. За косыми линиями падающих снежных хлопьев над широким зелёным воротником едва просматривалась красная полоска шапки, а над ней весело трепыхался белый помпон.

…

— Я тебя найду, мужик. Я тебя найду. — Он ехал по тихим дворикам и пьяно улыбался огням гирлянд в окнах, ёлкам на улицах и взрывам петард и хлопушек. — Я тебя отучу пить. На работу пойдёшь, на нормальную. Жене дачу, сыну школу нормальную… Я тебя научу… Я тебе…

Иногда смахивал локтём то ли пот, то ли слёзы с лица. Иногда трогал, словно чудо, могущее в любой момент испариться, машинку на соседнем сиденье. И думал о «Деде Морозе».

— Люди. Слышишь? Люди важнее всего. Из людей всё. В людях. Я тебе это объясню, слышишь? Мы сами, понимаешь? Мы сами — всё. Без нас — ничего тут нет. Я тебе объясню!

А потом мысли, словно сделав странный зигзаг, рванулись к другим событиям ночи. Он снова тронул подарок сыну и улыбнулся. Приткнулся к обочине, остановился. Взялся за телефон.

— Толян? Звякни Вампилову. Меня сегодня его пацан тормознул — пусть даст на него информацию и увольняет нафиг… Что — зачем?.. Да, нет, какие разборки! Сразу, как уволят, — хватай пацана, и ко мне. Я его водителем возьму… К себе, к себе, к кому же ещё? И ещё свяжись с генералом центрального магазина игрушек. Сегодняшнюю смену охраны он, скорее всего, уволит — ты их тоже перехвати, сунь к нам на сопровождение. Там такие барбосы нужны… И Палычу позвони — пусть народу тринадцатую даст… Да знаю, знаю про долбанный кризис! Один раз в году Рождество! Пусть даст… С Митрофановым? Да поговорю я с ним завтра. Решим. Бывай! С Новым, как говорится…

Набрал номер больницы. Занято.

Лечащего доктора — не берут трубку.

Дежурная медсестра — занято.

Нянечка — занято.

Сердце болезненно сжалось. Утерев лицо, снова взялся за руль и тронулся. Всё внимание — дороге.

…

Заправленная чистым бельём постель, аккуратно подоткнутая новым одеялом с подушкой пирамидкой… Пуста. Лишь книжки и соки на тумбочке, телевизор на стене да его халат на вешалке говорили о том, что не ошибся палатой.

Медленно, чтобы не выпустить из ослабевших рук, положил машинку на подоконник. И выскочил из палаты.

— Где? — зарычал, схватив за воротник дежурного медбрата. — Где мой сын?

— Да я… Мне… Кто… — Залепетал парень, испуганно отшатываясь.

— Где мой сын?!

— Степан Никифорович! — с дальней части коридора бежала нянечка.

Он отпустил парня и шагнул навстречу девушке.

— Всё хорошо, Степан Никифорович! — запыхавшись, выдохнула она и бледно улыбнулась. — На операции он. Уже два часа как. Я звонила-звонила, а у вас…

Пол пошатнулся, приблизилась стена, и он упёрся в неё, как в последнюю опору и с трудом прошептал, боясь услышать даже собственный голос:

— Что случилось?

— Ой. Да хорошо всё, Степан Никифорович! Донора нашли! — Разулыбалась нянечка.

— Ага. — Степан облизал губы.

Нашли донора. То, о чём он, глядя на то, как сгорает сын, молил весь последний месяц, сбылось. Вот так внезапно, в день, когда уже кончились надежды, когда уже предложили готовиться.

— Вы идите в палату, посидите, поспите. Операция ещё часа на четыре-пять… — нянечка мягко взяла за руку и, улыбаясь, повела его, словно ребёнка, в палату. Усадила, включила телевизор, тарахтящий предновогоднюю чепуху, принесла стакан воды с чем-то сильно пахнущим. Он выпил. Нянечка вышла, а он остался один, слушая стук часов и болтовню с экрана. На окно летел белый снег и, казалось, был похож на нелепые мазки неумелых ангелов-художников…

Степан опустил глаза и увидел машинку. Красную, с синим кузовом.

Чего-то не хватало в эту ночь.

Он растерянно оглядел комнату.

Стол. Телевизор. Подарок.

Не хватало только ёлочки. Маленькой пушистой ёлочки.

Но бросаться на улицу и искать уже не мог — духу не хватило уйти от белой кровати, ждущей, когда привезут тихого, спящего ребёнка. Хотелось так же, как она, уверенно и надежно ждать, веря, что всё будет хорошо. Будет хорошо, потому что…

Степан подошёл к стене, напротив кровати, вытащил из кармана авторучку и нарисовал на бежевой краске первый штрих-иголку. А потом ещё. И ещё.

Это будет маленькая пушистая синяя ёлочка. С синими шариками и звездой. А под неё он положит подарок. И, когда проснётся от наркоза сын, он расскажет ему про Деда Мороза. Настоящего, как в сказке. Так расскажет, чтобы он поверил. И даже не в то, что волшебники бывают, а в то, что чудо нужно уметь ждать. И хотеть. Так, чтоб на пятом десятке лет вдруг однажды суметь увидеть. И вспомнить, о чём мечтал в детстве…

Январь 2009 года