Чуда

Жил-был город. Город как город, самый обычный, только серый. В сером городе серело серое солнце, и падал серый снег. Серые ленивые воды серой реки отражали серые мостовые и серые здания. Жизнь в сером городе текла самая обычная, только серая. Каждое утро серые люди спешили на работу, по широким улицам сновали серые машины, серые пекари пекли серый хлеб, серые садовники сажали серые цветы, серые (в независимости от времени суток) кошки мурлыкали на коленях своих серых хозяек. По ночам серые люди видели серые сны. В выходные серые семьи серых людей водили своих серых детей в серые парки, катали на серых каруселях и покупали серое мороженое. Но однажды течение серой жизни было нарушено одним не серым случаем. В обычном сером роддоме обычного серого города, у обычной серой женщины и ее серого мужа родился ребенок. Когда он, а точнее будет сказать, она, появилась на свет и огласила громким воплем родзал, акушерка от неожиданности чуть не уронила ребенка.

— Кто там? — спросила измученная родами женщина.

— Девочка, — неуверенно ответила акушерка.

Вскоре по роддому разнесся слух: "В сером роддоме родился не серый ребенок". В палату к роженице слетелся весь персонал роддома.

— Молчать, — рявкнул главврач, услышав невероятный слух и лично пришел в серую палату взглянуть. — Да, — он задумчиво пожевал губы и, почесав лысый затылок, отправился к себе в кабинет. Персонал роддома поспешил за ним. Но он захлопнул за собой дверь и обессилено упал в кресло. Работники нерешительно потоптались в проходе, но, не дождавшись начальства, разбрелись по коридорам.

Вскоре в роддом пришел новоиспеченный серый папаша.

— Кто у нас? — бодро спросил он у первой попавшейся медсестры.

— Девочка, — бросила медсестра и поспешила скрыться.

Серый мужчина пожал плечами и твердым шагом вошел в палату. На кровати, прижимая к груди младенца, сидела его серая жена. Когда взгляд мужчины упал на ребенка, серые цветы в его руке тут же увяли, так же, как и его широкая улыбка на сером лице.

— У нас девочка, — тихим серым голосом произнесла его серая жена.

Но мужчина попятился к двери, бормоча что-то насчет рухнувших надежд и несбывшихся ожиданий. Споткнувшись о порог, он поспешил унести ноги и умыть руки. На его лице легко читалось облегчение вкупе с оскорбленным достоинством.

В сером языке серых людей просто не было прилагательных, способных описать девочку. Не было слова алый, чтобы передать цвет ее губ, не было слова синий, чтобы выразить оттенок ее глаз, не было слова белый, чтобы описать цвет волос и уж тем более не было прилагательного розовый, чтобы обозначить тон ее кожи. Для обитателей серого города девочка была просто не серой, и все. Кто-то говорил: "Урод", кто-то неуверенно шептал: "Чудо". Но для серой матери дочь была прекрасна. Она не могла отвести от нее глаз, любуясь каждой черточкой, каждой впадинкой и морщинкой. В глубине серой души женщины серым цветом расцветала любовь. "Ты прекрасна, — шептала она, крепко прижимая к себе дочь, — ты — чудо". Так она ее и назвала — Чуда. У необычной, не серой девочки и имя должно быть соответствующее.

Когда на улице стало совсем серо, женщина завернула Чуду в пеленки и, не дожидаясь приговора главврача, мучавшегося бессонницей и ломавшего голову над возникшей, а вернее сказать, родившейся не серой проблемой, выскользнула из роддома. Она спешила по серым улицам, желая укрыть дочь от серых глаз, спрятать как можно надежней. Когда утром в роддоме обнаружили пропажу серой роженицы вместе с ее не серым приплодом, весь персонал вздохнул с облегчением и постарался как можно скорее их забыть, как не серый сон. А в сердце матери вместе с любовью закрался страх.

Выглядывая в окно, выходящее на серый двор, Чуда видела серых детей, чинно сидящих на лавке и о чем-то негромко беседующих. Чуде разрешалось выходить из дома только по ночам и то ненадолго. Но ночью все дети спали, и Чуде было скучно.

— Мама, почему они не бегают и не прыгают? Мама, а можно мне к ним? Я хочу во двор, — хныкала Чуда, и страх все глубже вгрызался в душу серой матери девочки.

И чем старше становилась Чуда, тем тревожней делалась матерь. Чуда отличалась от серых жителей серого города не только внешне, она была другой во всем. "Ну за что мне такая Чуда?" — горестно вопрошала серая женщина после очередной шалости дочери. Но дочка подбегала к матери и до исступления целовала ее серые щеки, пока сердце женщины не начинало таять под напором маленьких розовых ручек и алых губок. Серая женщина мечтала, что однажды ее дочь станет серой, как все. Но Чуда упорно не желала становиться серой. Она фонтанировала энергией, и жизнь в ней била ключом, в то время как в серых жителях серого города жизнь лишь тлела серым огоньком. Серая женщина часто не могла уснуть, ворочаясь в постели и прислушиваясь к каждому шороху — не раздастся ли тихий стук в дверь.

Каждое утро серая женщина уходила на свою серую работу. Уходя, она запирала девочку на два замка, веля никому не открывать дверь и никогда не откликаться. Но Чуда не могла усидеть в серых стенах. Ей хотелось на волю, пусть и на серую. И вот однажды, когда ее серая мать привычно закрыла за собой дверь, Чуда вскарабкалась на подоконник, и с трудом приподняв щеколду на окне, выскользнула наружу. Ее счастью не было предела. Она залилась звонким смехом и в припрыжку побежала по серым улицам. Иногда она останавливалась, удивленно глядя на что-нибудь необычное, но тут же подхватывалась и, размахивая руками, бежала дальше. Она все бежала и бежала, с любопытством оглядывая серые улицы, то останавливаясь, то устремляясь вперед, пока не оказалась на большой серой площади с большим серым зданием посередине. Здание было очень большим и очень величественным, к нему вели широкие серые ступени. Чуда остановилась, положив палец в рот, широко распахнув синие глаза. И, рассмеявшись, поспешила к зданию. Серые прохожие шаркали мимо, устремив невидящий взгляд на серые плиты площади и не замечая ничего вокруг. Чуда преодолевала одну ступеньку за другой, карабкаясь все выше и выше, пока не оказалась на самом верху, перед огромными колоннами серого здания. Здесь было так высоко и все так хорошо видно. От восторга девочка громко запела и закружилась, широко раскинув руки.

Услышав ее звонкий голосок, один из шаркающих прохожих остановился, словно натолкнувшись на невидимую стену. Он изумленно оторвал от земли свои серые глаза и увидел кружащуюся на месте Чуду. Его рот в изумлении приоткрылся. На него, ворча, натолкнулся другой прохожий, и нехотя вскинул глаза. И как загипнотизированный застыл. Вскоре у ног Чуды колыхалось серое море. Оно то опадало, то взволнованно вздымалось. Все новые серые люди примыкали к толпе и, увидев танцующую не серую девочку, толкали впередистоящих, чтобы лучше разглядеть чудо. Вот серое море захлестнуло первую ступеньку, вот вторую. И вот уже девочка могла разглядеть серые лица, тянущиеся к ней серые руки, возгласы серых губ: "Чудо, это — чудо". Каждый хотел пощупать, потрогать, прикоснуться к чуду. Но вот море схлынуло, площадь опустела. Серые люди, забыв о только что виденном чуде, опустили глаза долу и шаркающими походками вернулись к своим прерванным серым делам. В их серых головах тяжело, натужно перекатывались мысли.

На ступенях осталась лишь серая женщина, прижимающая к груди истерзанное тело дочери. По ее серым щекам беззвучно струились слезы, капая на сереющее лицо девочки. И лишь по серым ступеням стекала тонкая струйка ярко-алой крови.