Бульдозер

Бульдозер.

Глава 1.

Угрюмый ноябрь 1988 года начался промозглым затяжным дождём. Чёрный заводской дым щупальцами раскинулся над крышами цехов, на фоне насупившегося серого неба. Из-за каменных стен глухо рычали запертые машины.

Огромный, тускло освещённый участок с волочильными станами во вторник, за рабочую смену, высосал из Сашки последние силы. Металл не шёл, проволока постоянно рвалась. Ещё один тяжёлый, монотонный день в душном цеху.

Заправляя станок в ожидании сменщика, он услышал сквозь грохот машин крик мастера:

— Бульдозер! Аванс дают! Зайди в бухгалтерию!

"Рановато как-то, сегодня ведь только первое", — подумал Сашка, двигаясь машинально, как робот, по длинному, мрачному коридору, отделявшему цеха от административной части завода. Ноги гудели после тяжёлого трудового дня, а поясницу жутко ломило. В свои 35 лет он чувствовал себя на все 70. Завод высасывал из него жизнь, отдавая взамен жалкие гроши, которых еле-еле хватало. Ранние морщины, сгорбленная спина, тяжелая походка, волосы с проседью и серые, холодные глаза. Он давно перестал узнавать того парня, что по утрам смотрит на него дома из старого зеркала. Просто какая-то несуразная потускневшая копия.

Сунув аванс во внутренний карман порыжевшей кожаной куртки, Сашка побежал на последнюю электричку. Нужно было ещё зайти в привокзальную лавку за бутылкой водки и конфетами для детей. Это была традиция, он всегда привозил малы́м конфеты в день аванса. Что останется — жене. Уголь на зиму закажет.

Катю Бульдозер не любил, женился по залёту. Была у него раньше одна городская, красивая. Мечтал с ней в Германию уехать, машинами заниматься, разбогатеть. Да так и не сложилось. Побоялся всё бросить, рискнуть. Молодость пролетела — не заметил. Жил как живётся, "как все". Катя подвернулась, в деревне нельзя без жены, потом дети родились. Хорошим отцом Сашка не был, слишком грубый, да и пил по-чёрному. Но детей он любил, как-то по своему, по-звериному, пальцем их никогда не трогал. А вот жене доставалось, и часто. Он вымещал на ней всю свою злобу, винил за пустую, тяжёлую жизнь. Особенно когда напивался. Катя терпела, слова бывало наперекор не скажет, уйдёт в свой угол и плачет тихонько. Никому не жаловалась, да все и так видели. Мало ли в деревне баб с синяками?

Электричка бежала всё дальше и дальше от города. Стояли ранние осенние сумерки, за окном уже почти ничего нельзя было разобрать. Народ ехал усталый после рабочего дня. Напротив уже изрядно выпившие мужики из соседнего цеха резались в дурака и матерились на весь вагон. Отъехали от очередного полустанка, Сашка решил заранее выйти в тамбур, чтоб не проехать свою остановку. Суглинки следующие. Потом долго ещё идти до деревни через посадки и поле.

— Здорово, Бульдозер! Как жизнь? Сто лет тебя не видел! — услышал он, закрывая за собой дверь.

Невысокий, щуплый мужчина, спиной прислонившийся к стоп-крану, разглядывал его из-под низко надвинутой драповой кепки. Блеснули чёрные, жгучие глаза.

— Здорово, Вовка! Пойдёт. — Сашка пожал протянутую ему руку и чуть хлопнул знакомого по плечу. — К матери?

— Куда ж ещё? Давно у вас не был на деревне, — вглядываясь в появляющиеся за окном огни переезда, сказал тот.

Вместе вышли из вагона. На станции стояла темень, хоть глаз выколи. Подождав пока отъедет электричка, стали спускаться по ступеням к заброшенному зданию вокзала. Дальше тропинка вела через посадки. Пронизывая ноябрьским холодом, завывал ветер. Вовка чуть отстал, поплотнее застёгивая куртку, затем достал из кармана фонарь:

— Давай вперёд, Бульдозер, я подсвечу. Что вам, аванс выдали?

— Выдали, — буркнул Сашка, углубляясь в заросли. — одно название!

Вовка был мутным типом, непонятно чем занимался, где работал. В деревне его не любили. "Кладбище в глазах" — так говорили про него односельчане. В тюрьме не сидел, вроде. Да дурное дело не хитрое. Пришла запоздалая мысль о том, что надо бы пропустить Вовку вперёд. А потом резкий, тяжёлый удар по голове.

Бульдозер очнулся от тупой боли. Хлестал ливень, превращая землю в месиво. Он с трудом открыл глаза, затылок сильно болел. Вокруг темно. Привстал, аккуратно потрогал голову. Та явно была в крови, но череп вроде цел. Пощупал внутренний карман с авансом — пусто. Все ясно, развели как пацана.

Сашка попробовал встать. Голова кружилась, бил озноб, его вырвало. Пошатываясь, он понемногу стал выбираться в поле, где было чуть светлей. Под проливным дождем дорога превратилась в болото. Бульдозер еле тащился, часто падая. Облепленные глиной ноги словно врастали в землю.

За полем виднелись Суглинки. Фонари не горели, окна в домах тоже были черными, стояла глухая ночь. Наверно он долго провалялся в посадках без сознания. Вот и забор, четвертый с конца улицы, деревянная калитка, которую сам сколачивал. Слева — голые ветки сирени, палисадник. Справа — сарай для угля и собачья будка. Тузик молчал. Обычно пес встречал хозяина радостным лаем, визжал и крутился, виляя длинным хвостом. Бульдозер подошел к будке, поднял цепь, валяющуюся в луже вместе с ошейником. Собаки нет. Убежала?

Дома все спали. Дверь всегда закрывали на ночь, на щеколду. Сашка подошел к окну, где спала жена и постучал. Ничего. Катя спала чутко, когда случалось вернуться посреди ночи — от первых стуков она сразу поднималась, зажигала свет и заспанная шла ему открывать. Постучал громче — ничего. Поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Открыто. Войдя, Бульдозер пошарил слева на стене, где был выключатель и нажал. Света нет. Опять что ли авария на станции? Он стянул мокрые насквозь ботинки в кухне, здесь же бросил на пол грязную куртку. В хату вел предбанник — холодный коридор, дальше небольшая комната с грубой, где за шторкой спали дети. Стараясь не шуметь, Сашка заглянул к ним. Кровати заправлены, в темной комнате отчетливо выделялись белые, пилоткой поставленные подушки. Детей не было. Он прошел в зал, где стоял их с женой диван. Диван был сложен. Катьки тоже нет. Что за черт?

Голова жутко болела и его все еще мутило. Бульдозер с трудом стянул с себя мокрую одежду, в углу на стуле нащупал верблюжье одеяло, завалился на диван и как мог, потеплее закутался. Хотелось согреться и ни о чем не думать. Завтра он со всем этим разберется. Найдет Вовку, заберет у него свои деньги. Жена и дети наверняка у тещи гостят. Сейчас ему просто нужно поспать.

Утро было серым, хмурым. Дождь так и не прекратился. Зато голова почти уже не болела. Сашка встал и полез в шкаф за одеждой. Заскрипела дверь, возвращая в детство. Шкаф был еще бабушкин, старый, из темного дерева, с резным застекленным окошком. Пацаном он любил прятаться в этом шкафу, зарываясь в цветастые платья. Вот и полка Кати, вроде все на месте. На вешалке любимая зеленая кофта. Вообще она была неплохой женой: аккуратная, хозяйственная, готовила вкусно. Как мать Катя — лучше и не придумаешь. Его, дурака, любила без памяти. Все прощала. Наверное и душу за него отдала бы не раздумывая.

Бульдозер достал старый, растянутый черный свитер и брюки, оделся и еще раз заглянул к детям. Вещи аккуратно на стульях развешены, портфели в углу. На стене, в массивной деревянной раме коллаж из черно-белых фотографий. Прадед, прабабка, их братья и сестры, дядька — все грустно смотрели на него с выразительных старинных снимков. На дочкиной кровати сидел огромный, мышиного цвета плюшевый медведь с оторванной лапой. Уля зачем-то пришила ему пластмассовые голубые глаза от поломанной куклы. Смотрелось это довольно странно. Да где же они все?

Родня жены жила на другом краю деревни. Сашка одел кирзачи, черный прорезиненный плащ и вышел из дома. Пес не вернулся. На улице — ни души. Это хорошо. Стыдно сказать: жена и дети пропали неизвестно куда. Что люди скажут?

На перекрестке он встал как вкопанный: сгоревшая мазанка дядьки Николая. Только вот дядька умер много лет назад, дом купили новые хозяева и заново отстроили его из кирпича. Он хорошо помнил эти черные, обугленные развалины, сам помогал тушить пожар. Соседи говорили тогда, что дядька сам сжег себя и парализованную Нюру, не выдержал мучений жены. Кто знает.

Теща жила у кладбища. Вот и ее дом. Дверь закрыта на навесной замок, а окна заколочены досками. Бульдозер поискал под крыльцом ключ, вошел. В доме пусто, слой пыли на мебели. Печь давно не топили, пахло сыростью. Сашка знал, где у тещи самогон. Достал из буфета мутную бутыль, с верхней полки взял граненый стакан. Налил до краев и залпом выпил. Как будто водой разбавили, совсем безвкусная. Налил и выпил еще, поморщился и вышел на улицу.

Ноги сами повели через дорогу, на кладбище. Недалеко от входа, слева, — свежая могила с крестом. Венки, цветы пластмассовые, холмик из черной, сырой земли. Тут ком подкатил к горлу а ноги сами подкосились. Какая-то безысходная жуткая тоска сжала сердце. Сразу понял: это его могила, почувствовал. Бульдозер опустился на корточки и закрыл лицо руками, все еще не веря, что умер.

Деревенское кладбище в Суглинках расположилось на живописном холме, в окружении полей. Внизу, на фоне фиолетово-черных туч, блестело озеро. Начался ливень. Сашка встал, надвинул на лицо капюшон и пошел вниз через кладбище. Спустился знакомой узкой тропинкой к озеру и скоро вышел к небольшой заводи среди камышовых зарослей. Здесь они с дядькой любили ставить осенью жерлицы на щуку. Хорошее место, спокойное. Над стылой водой поднимался молочный туман. Вдруг, сзади кто-то положил руку ему на плечо:

— Душу простудишь, Сашка!

Обернувшись, Бульдозер увидел пытливые, чуть прищуренные дядькины глаза. Это был Николай. Коренастый, плечистый, с каштановой лохматой головой. Окладистая борода лопатой, хитрая усмешка и большие, добрые, карие глаза. В правой руке дядька держал старую острогу, внизу у ног стоял садок с рыбой. На нем был одет потертый, залатанный пиджак не по погоде и любимые штаны из чертовой кожи, молескина, заправленные в высокие резиновые сапоги.

— Идем, парень. — он подхватил садок, развернулся и не оборачиваясь пошел наискось, через заросли. Сашка поспешил следом.

Скоро вышли на тропинку, огибающую озеро. Справа на холме виднелся заброшенный дом. К нему вела узенькая дорожка. Перед домом стоял старый почерневший плетень с парой битых горшков, надетых на колья. У покосившегося крыльца — треснувшее деревянное корыто.

— Заходи. — Николай придержал массивную тяжелую дверь и пропустил племянника вперед. Дверной проем был очень низким, пришлось нагнуться, чтобы пройти.

Дом был небольшой, всего из одной комнаты. В углу стояла кровать с лоскутным одеялом. По центру — грубо сколоченный стол и несколько деревянных стульев. Жарко горела груба, на старинном кухонном буфете — зажженная керосиновая лампа, на столе — свеча в разбитой чашке. Как только входную дверь закрыли, за окном вдруг как-то сразу стало темнеть, завыл ветер. По стеклу забарабанил дождь.

— Чей это дом, дядька? — спросил Сашка, снимая мокрый плащ. — Его здесь раньше вроде не было.

Он повесил плащ на торчащий из стены гвоздь и сел за стол, поближе к огню. Николай тем временем, поставил разогреваться чугунную сковороду, плеснул туда масла и принялся чистить рыбу. Чуть повернув голову, он ответил:

— А ведь ты бывал здесь, еще пацаном. Неужели не помнишь? Мать тебя сюда приводила. Это дом прабабки. Я в нем вырос. Дом снесли, когда кладбище строили. Земли им видишь ли не хватало. Кобыле в зубы ту землю!

Дядька бросил несколько рыбин в кипящее масло. Потом открыл печь, вытащил тлеющее полено, достал из кармана цигарку и прикурил, выпустив душистую струю махорочного дыма.

— Куришь? — спросил он племянника.

— Нет. Бросил давно. Выпить есть?

Николай усмехнулся, бросил полено обратно в печь и стал переворачивать рыбу:

— Найдется.

Закончив жарить рыбу, он поставил сковороду на стол, вытащил бутылку водки, две алюминиевые солдатские кружки, миску с вареной картошкой и несколько ломтей ржаного хлеба. Налил себе, Бульдозеру и сел за стол.

— Ну, не чокаясь? — засмеялся Николай хриплым, кашляющим смехом. Потом залпом выпил.

Водка была что надо, не то, что тещин самогон. Горячая рыба — чертовски вкусной. Сашку чуть отпустило. Не хотелось нарушать идиллию, но он все же спросил:

— Где мы, дядька? Мы мертвые? И что теперь с нами будет дальше?

Бородатое лицо сразу стало угрюмым. Глядя на тлеющие угли в приоткрытой печке, Николай с горечью сказал:

— Вот всегда ты так, прешь как бульдозер, с самого детства. Нетерпеливый ты, Сашка. Так хорошо сидели!

Вдруг что-то с силой забарабанило по стеклу, послышались отчетливые, хлесткие удары. Тьма за окном стала гуще. Дверь затрещала внизу, у самого порога и раздалось жуткое шипение со всех сторон. Дядька тихо сказал:

— Не бойсь! Сюда не пролезут.

— Что это?

— Это змеи, брат. Их там сотни тысяч. Огромные, черные, приходят когда сгущается мрак. Тогда беги, что есть мочи. И лучше сюда в этот дом, здесь мы под защитой. На земле этого места давно нет, но в нашем сердце родовой дом стоит всегда.

Он подкинул несколько поленьев в печь, те тут же ярко вспыхнули. Шипение постепенно стало стихать.

— Тянет у меня, дядька, в груди что-то. Сердце тянет, — вдруг Бульдозера перекосило. Он схватился за грудь и стал задыхаться.

— Да тише ты, буйная голова, умер ведь уже. Нечего теперь бояться. Зовет тебя кто-то из родных, тот, кто больше всех любит. Жена наверное? Закрой глаза, расслабься и подумай о ней. Иди на ее зов.

Сначала вокруг была непроглядная тьма. Потом, где-то далеко появился тусклый огонек свечи. Сашка медленно пошел к нему и оказался перед зеркалом. Оно было мутным, запотевшим. в резной. деревянной раме. Оттуда на него испуганно смотрела Катя, в карих глазах стояли слезы. Длинные, темные волосы были распущены, лицо немного осунулось. побледнело. Бульдозер как будто впервые увидел свою жену: какая она оказывается у него красивая. Такая родная, хрупкая и теперь безвозвратно потерянная. Очень хотелось сейчас обнять ее и держать крепко-крепко.

Его окатило чем-то холодным. Дядька плеснул в лицо кружку ледяной воды:

— Хватит парень, а то сюда ее затянешь. Дети с кем останутся?

— Там Катя, в зеркале бабкином, что у меня дома на стене висит. Смотрела на меня и что-то говорила.

— Слышал ее?

— Нет.

— Понятно, тебя ведь еще не схоронили.

Николай плеснул еще водки в алюминиевые кружки. Выпили.

— Как думаешь, что она хотела? — растерянно спросил Сашка.

— Ясно что. Узнать, кто твой убийца. Только через зеркало разговаривать — паршивое дело. Опасно это.

Глава 2.

Катя завесила зеркало и поскорей отошла в сторону. Ее до сих пор трясло. Конечно, все знают, что нельзя смотреть в зеркало, когда в доме покойник, а тем более звать его свечой. Но как еще можно узнать правду? Как узнать кто убийца? Она до последнего не верила, что увидит там своего мертвого мужа. Но Сашка пришел. Осунулся весь, почернел. Зато глаза больше не были колючими, теперь они казались грустными-грустными, там стоял целый омут тоски.

Катя вошла в зал, где в центре, на табуретках стоял гроб с телом мужа. Свет был выключен. Комната тонула в полутьме, большинство свечей уже догорело, тускло светила лампадка в левом углу, перед иконой. На диване сидели, шепча молитвы, несколько старух. Она подошла к гробу и дотронулась до руки Бульдозера. Кожа была теплой, как воск. В полумраке казалось, что он спит. Вот сейчас откроет глаза и встанет. Как ему шел этот черный свадебный костюм, пылившийся в шкафу. Наконец пригодился.

— Катюня, ты поплачь, девонька, легче будет! — тихо сказала Егоровна, местная повитуха, крестившаяся перед иконой. Маленькая, сухощавая, опрятно одетая во все черное старушка.

— Не могу, баб Шур. Будто пересохло все внутри. Нет у меня слез. — ответила Катя, подставляя стул со спинкой к гробу. Эта ночь будет длинной.

Она села возле мужа и прикрыв глаза, стала вспоминать счастливые моменты с ним. Свадьбу, как взял на руки новорожденного сына, как вместе радовались первым шагам дочери, потом ее пятеркам в школе. Поездку всей семьей к родне, в Астрахань пару лет назад. Жить с Бульдозером было трудно, но это был ее выбор. Да и не могло быть по-другому, он нравился ей с самого детства, а в 16 лет Катя точно решила: выйдет замуж только за Сашку. В тот день она шла домой из магазина с двумя буханками хлеба. Остановилась, издалека услышав знакомый рев мотоцикла. Алешка, ее брат, целыми днями гонял на нем, как сумасшедший. А потом раздался страшный грохот. Мотоцикл по инерции пролетел вперед, а тело брата, как брошенная тряпичная кукла, осталось лежать посреди дороги. Кровь была повсюду. Проволока, туго натянутая через улицу, наполовину отрезала Алешке голову, вскрыв сонную артерию.

Тут же в конце деревни раздались истошные крики:

— Коммунары, прячьтесь!

Следом налетела толпа пацанов с арматурой в руках из соседнего поселка. Они крушили все на своем пути, Катя не могла пошевелиться, оцепенела от ужаса. Кто-то схватил ее и поволок в клуб, стоявший на отшибе, в яру. Там содрали платье и приставили к горлу нож, чтоб не дергалась. Вдруг в дверь влетел Бульдозер с какой-то деревянной оглоблей в руках. Расшвырял всех, схватил Катю за руку и вывел. На улице снял с себя рубашку, закутал ее и огородами отправил домой, а сам побежал к магазину, где все еще слышались звуки массового побоища.

Эту ночь она проведет с Сашкой в последний раз. А завтра его схоронят.

— Егоровна, — обратилась Катя к повитухе, — Я должна знать, кто его убийца! Подскажи, как поговорить с мертвецом?

— Не страшно тебе? Ведь грех это большой!

— Страшно, баб Шур, но жить в одной деревне с убийцей еще страшней.

— Завтра на похоронах, если он придет — сразу поймешь. Сердце подскажет. Поговорить тоже можно. Самое время: рубеж зимы, осенние задушницы. Вся неделя до Дмитрова Дня принадлежит мертвым. Начало листогноя, ноября, — их время. Пятого будет Дедова Суббота. Истопи для мужа баню, оставь новый веник, чистое белье и полотенце. В доме, за столом поставь для него прибор и жди вечером.

— Егоровна, а в воскресенье-то уже пора Куретену справлять, — подала голос старушка, шепотом читавшая молитву. — Катька теперь тоже вдова, пусть приходит.

— Мы к ней придем. — подумав, ответила повитуха. — Смерть перед Куретеной — плохо для деревни. В этом доме и будем обряд проводить. А как стемнеет — пойду на болото и сама все закончу, иначе смерть не отвадить.

Старушки стали быстро-быстро креститься и громче читать молитву.

Ближе к утру, Катя прилегла на пару часов, но заснуть так и не смогла. Скоро начали собираться односельчане. Совали деньги, обнимали ее, что-то говорили. Позже пришли плакальщицы и запричитали возле мертвеца. Детей соседка к себе забрала, чтоб не путались под ногами.

Бессонная ночь давала о себе знать, все вокруг было как в тумане. Вот вынесли покойного во двор, стали подходить, по очереди, прощаться; потом мужики на плечах понесли гроб с телом на кладбище через всю деревню. Несколько женщин остались мыть пол и готовить поминки.

Плакальщицы шли за мертвецом и всю дорогу голосили:

— Рано с вечера в небе бледный месяц из-за горы выходил.

В тихой радости ему звездочка усмехалася:

"Ты мой братец, ты дружина моя, я твоя суженная!"

А ближе бледный месяц подходил, ясна звездочка усмехалася:

"Ты мой братец, ты дружина моя, я твоя смертонька злая, ранняя!"...

На перекрестке, одна из плакальщиц остановилась и эффектно расцарапала себе лицо, со словами еще одного старинного плача:

— Да упал сокол да упал ясный при битой дороге.

Да нет ему в чистом поле ни жалю ни помоги...

На кладбище опустили гроб в заранее подготовленную могилу. Егоровна притащила с собой черную курицу и, поставив с одной стороны Катю, с другой стала сама. Курицу нужно было передать из рук в руки через могилу, чтобы отвадить смерть. Но все пошло не по плану. Курица вырвалась, неуклюже свалилась в могилу, стала кудахтать там как ошпаренная и метаться из угла в угол. В итоге выпорхнула из ямы и убежала в поле. Старухи зашептались, Егоровна замотала головой, читая шепотом то ли молитву, то ли заклинание. Все решили что это плохой знак.

— Бросай землю, дочка! — кто-то тронул Катю за плечо. — Будем закапывать.

Она первой бросила горсть земли и отошла в сторону, освобождая проход. Слез все еще не было, только пустота и холод внутри.

Поминки вышли шумными. Народу в дом набилось много. Столы ломились от пирогов с рисом и яйцом, жареных кур, сала, разных солений. В центре — горки блинов, кутья с изюмом и медом в глиняных мисках, клюквенный кисель и самогон. Пришел дед Игнат с гармошкой и поминки плавно переросли в праздник. Сашкины друзья, по очереди говорили тосты, поднимая стаканы, вспоминали истории из жизни покойного. Кто-то рассказал про налет на чужой вишневый сад в детстве, как всей гурьбой решили убежать из дома, но их быстро нашли в соседнем колхозе. Митька, двоюродный брат, уже изрядно выпивший, хвастался, как они с Бульдозером стащили и пропили козу у бабки Томары. Старый Игнат под гармошку заплетающимся языком затянул:

— Говорят на небесах

Бог преобразился:

Заглянул погреться в ад —

Смолой обварился!

Тут гармошку у него решили отобрать, а чтоб не буянил, выдали стакан самогона. Самогон Игнат залпом выпил, но гармошку не отдал, правда обещал больше не петь.

Кто-то дернул Катю за рукав:

— Возьми, вот, от нас с матерью! Лишними не будут. — Вовка протягивал ей деньги.

Она кивком поблагодарила, взяла свернутые купюры и тут ее будто обожгло. Деньги выпали из рук и полетели под стол. Черные глаза не мигая смотрели на нее. В них читалась немая угроза. Катя поняла, кто убийца. Убийца тоже все понял.

На второй день, по обычаю, родственники пришли на могилу, кормить мертвеца. Катя разложила вареные яйца, пироги, соль в тряпочке и конфеты. Сын Бульдозера, Матвей, был в четвертом классе. Он как-то сразу повзрослел, держался молодцом, стараясь поддерживать мать и сестренку. Уля была девочка нежная, ласковая, тяжело переживала смерть отца и все время плакала. Посидели немного, помянули Сашку и стали собираться домой.

У ворот кладбища их встретил Вовка.

— Катя, пусть твои вперед идут, поговорить надо, — он буквально перегородил ей дорогу.

— Идите, я догоню. Мотя, возьми сестру.

— Ты одна теперь осталась, Катерина, — со злой усмешкой начал Вовка, — защитить тебя некому. Подумай о своих детях. Скажу один раз: хоть кому заикнешься — убью. И тебя и детей. Мне терять нечего! Ты меня поняла?

— Поняла, — побледнев, тихо сказала Катя и пошла догонять детей.

Бульдозер стоял за воротами, сжимая до боли кулаки от собственного бессилия. Смотрел, как догоняет детей жена, обнимает дочку Ульянку. Как сплюнул и ушел прочь убийца, только что угрожавший его семье. Сашку разрывало изнутри от ярости. Но что он теперь может? Просто гниющий труп. Мертвец.

В ногу ткнулась собака. Тузик еще вчера прибежал, не смог вынести разлуки с хозяином, сдох в день похорон. Они остались у дядьки. В деревне было пусто, тоскливо и одиноко. Вкус еды чувствовался только у Николая. Там было тепло и уютно, а в своем холодном доме, сколько он не пытался, так ни разу и не смог разжечь огонь.

Вернувшись с кладбища, Сашка высыпал на стол горсть конфет от родных и рассказал дядьке о том, что видел. Тот неспеша свернул самокрутку, задымил и призадумался.

— Может ты поэтому здесь и застрял? — сказал он через какое-то время. — Пока не отомстишь своему убийце, тебе отсюда не выбраться? И за Катю с детьми больше некому заступиться.

— Я мертвый, дядька! Даже за ворота кладбища не смог выйти! Они меня не видят! Не слышат! Я гребаный призрак!

— Да вроде пока нет, — улыбнулся Николай, — призрак, это если там, на земле застрянешь. А мы с тобой где-то посередине, в чистилище. Я давно уже здесь, не пускают ни вниз, ни вверх, вот так и мыкаюсь. Может меня оставили, чтоб тебе помог? А Сашка?

— Может. Или из-за жены. Ты сам устроил тот пожар в вашем доме?

— Сам. И не жалею. — ответил дядька. — Случись вернуться в тот день, снова бы так поступил. Мучилась моя Нюра бедная восемнадцать лет. Я тогда думал, за что ей все это? Ведь добрая такая была, светлая. Люди ее любили. За всю жизнь не кому слова злого не сказала. Последний год самым тяжелым был, кричала от боли день и ночь. Солитер жрал ее изнутри. Как в себя приходила — просила: "Задуши меня, Николай, убей! Не могу больше!". Я ее во сне. Подушкой. А потом сжег все и сам сгорел. Не хотел жить без моей Нюры.

И добавил:

— А ты, племяша, не кисни раньше времени. Сейчас Осенины! У мертвых большая сила. Что-нибудь придумаем. Завтра Дедова Суббота!

Вечером, когда стемнело, за окном забарабанил дождь. Зашипели змеи, сегодня особенно громко. Снаружи они буквально облепили окно и бились о стекло, пытаясь прорваться внутрь. Пес свернулся калачиком у ног Бульдозера и жалобно скулил. Дверь вся ходила ходуном, но дядька лишь хитро прищуривался, о чем-то размышляя, подкидывал в печку дрова, курил махорку и что-то напевал себе под нос.

В Суглинках Дедову Субботу на Осенины отмечали с размахом, не хуже Пасхи. Только на Пасху раньше принято было просить предков о хорошем урожае, а в Осенины уже благодарить за него. В этот день вся деревня собиралась на кладбище и устраивала пир для своих покойников. Несли вареные яйца, блины, пироги, самогон и сладкую вишневую наливку — у кого что было. Вечером палили на улицах поминальные костры, чтоб мертвым было тепло и они могли найти дорогу домой. Топили им баню и оставляли место за столом, на котором обязательно присутствовали яблоки, редька, тыква и репа — осенний урожай.

Катя с детьми побыла на кладбище, потом отвела их к матери и вернулась домой. Истопила баню, оставила там веник и чистую одежду для мужа, как велела Егоровна. Как стемнело, накрыла на стол для двоих и стала ждать. Свет выключила, зажгла свечу. На улице молодежь палила большой костер, как на Ивана Купала. Только через этот костер не прыгали. Спроси у них, зачем вы палите костер в Дедову Субботу, не все ответят. Молодежь стала со временем забывать древние традиции. Но старики помнят. И ждут своих мертвецов.

Раздалось три глухих удара в окно. Катя вздрогнула.

— Входи. — тихо сказала она.

Дверь заскрипела. На кухне, затем в коридоре, послышались шаги. Катя зажмурилась.

— Ну что ты, жена, испугалась? — Бульдозер стоял на пороге, в тех вещах. что она для него в бане оставила. — Сама звала, войти разрешила. Теперь уж поздно бояться. — Он подошел к столу и сел напротив.

— Здравствуй, Саша, — выдохнула Катя, наконец, у нее из глаз ручьем потекли слезы. Внутри словно что-то оттаяло и стало чуть полегче. — Как мне жить теперь без тебя одной?

— Ну хватит реветь. — ласково сказал Бульдозер. — Ты держись давай Катюха! Ради детей. Вовку не бойся, слышал как он тебе угрожал. Ниче, скоро я его с собой заберу. Только ты должна мне помочь. Нельзя вам с ним по одной земле ходить. Жизни не будет ни тебе ни детям!

— Все сделаю, что нужно, — глаза у Кати загорелись, — не могу больше, стыдно смотреть людям в глаза. Знаю, кто убийца и молчу!

— Слушай сюда. Завтра бабки в деревне будут справлять Куретену. Ты вдова, позовут обязательно. Ночью Егоровна пойдет на болото. Иди с ней. Будет закапывать горшок — вытащи что внутри, отнеси той же ночью мне на могилу и прикопай. Вечером, в канун Дмитрова Дня, когда молодежь начинает колядовать, принеси мне на кладбище костюм с маской, что в сарае висит. Я смогу ходить по деревне с колядовщиками. А на девять дней на поминки Вовку с матерью лично пригласи, чтоб люди слышали, тогда они точно прийдут. На поминках я его и заберу. Все запомнила? Береги себя, Катя, детей наших береги. И прости за все! — он встал и на последок грустно посмотрел на нее:

— Подойди ко мне!

Катя подошла, внутри все клокотало от страха, но ослушаться мужа она не могла. Тот обнял ее так нежно, как никогда не обнимал при жизни, прижал к себе и они долго-долго стояли, обнявшись. Потом мертвец тяжело вздохнул, отпустил жену и ушел.

Глава 3.

В воскресенье с утра женщины ходили по деревне, собирая "курячью братину", складчину для обряда, пиво, зерно, но в основном ощипанных кур. Вечером все женщины, участвовавшие в обряде — вдовы и старухи, собрались у Кати. Поставили на стол угощения: куриный бульон, яйца, каша, потроха. Отдельно сварили в горшке ритуальную курицу. Наглухо закрыли все двери, плотно завесили шторы, зажгли свечу и сели за стол.

— Курица есть смерть и есть жизнь, — начала повитуха глухим старушечьим голосом, — она олицетворяет собой великую Первоматерь, снесшую мировое яйцо в водах древнего хаоса. Она прародительница всей жизни! Она владычица смерти! Мать — Земля! Сегодня мы чтим ее. Просим плодородия, процветания и защиты для нашей деревни!

Старуха взяла кувшин с пивом и налила в чашку каждой из сидевших за столом женщин. Потом села на свое место, достала из горшка ритуальную курицу, оторвала ей голову и положила отдельно, а саму курицу пустила по кругу. Каждая из участниц обряда отламывала себе кусок мяса и передавала курицу дальше. Ели руками, никаких приборов. Кости никто не разгрызал, их аккуратно складывали на тарелки. После трапезы Егоровна подходила к каждой женщине, забирала у нее с тарелки кости и клала в специальный горшок. Туда же потом отправила голову, перья и внутренности ритуальной курицы.

Горшок она поставила на голову и плавно прошла круг по комнате, вокруг стола, стоявшего в центре. Несколько старух затянули печальную песню. Закончив круг, повитуха остановилась возле следующей участницы и осторожно передала ей горшок, потом села на свое место, подхватив песню. Все по очереди делали круг с горшком на голове, содержимое которого ни в коем случае нельзя было расплескать. В конце горшок спрятали. Самая старшая женщина внесла таз с водой, в котором все вымыли руки тоже по кругу, долили туда со стола куриного бульона и выплеснули все это на улицу у левого переднего угла хаты.

Катя подошла к Егоровне и шепнула:

— Я с вами пойду ночью.

— Приходи, — ответила та тихо, чтоб никто не слышал.

В полночь Катя, зябко кутаясь в старенькую бабушкину шаль поверх пальто, уже стояла у забора повитухи. Накрапывал дождь. Скоро хозяйка вышла с горшком в руках. В конце деревни свернули к реке, в топкое место, заросшее почерневшим осенним тростником.

— Зачем со мной увязалась? — хитро спросила Егоровна. — Кости нужны?

— Нужны, — не смогла соврать Катя.

— Это я сразу поняла, не первый год на свете живу. Хорошо, возьми пригоршню, тебе хватит. Но сначала все зароем. Отдадим земле.

Повитуха присела на корточки и стала руками разгребать гнилую почву, скоро показалась черная вода. В вырытое углубление она поставила горшок с остатками ритуальной курицы и засыпала сверху опавшими листьями. Потом Егоровна отошла на несколько шагов, закрыла глаза и стала, немного раскачиваясь из стороны в сторону, тихо читать старую давно забытую всеми молитву. Молитву Праскевы Пятницы.

Закончив, старуха кивнула Кате, разрешив подойти. Та осторожно опустилась на землю, разгребла листья, ил и приоткрыв глиняную крышку достала, сколько смогла, костей с внутренностями и перьями. Положила все это в заранее приготовленный холщовый мешок и закопала горшок обратно.

Уже у своей калитки, повитуха глухо усталым голосом сказала:

— Иди с костями куда задумала. Ничего не бойся. Если все правильно делаешь — Праматерь поможет. Если нет — накажет. Только не ошибись, девка!

Кате не приходилось раньше ночью бывать на кладбище. Но ее жизнь, в последнее время, вообще, напоминала фильм ужасов, так что чего уж теперь. Через деревню она идти побоялась, лишние глаза сейчас были не к чему. Поэтому прошла тропинкой, вдоль озера ко второму выходу с кладбища, давно заросшему молодым березняком. У старой перекошенной калитки, она остановилась и еще раз все обдумала, потом смело шагнула вперед. Все правильно. Убийца должен быть наказан.

Днем на кладбище царил торжественный покой. Ночью, здесь было жутко. Катя вошла в темный мрачный мир, который принадлежал мертвецам. Казалось, что сейчас вот-вот ей перегородит дорогу старый полуразложившийся труп. Из могил начнут тянуться сгнившие руки, хватать ее своими длинными изогнутыми когтями, затаскивая под землю, в свое отвратительное царство, откуда живой душе никогда уже не выбраться. Но мертвые спали. Над могилами стояла безмолвная величественная тишина.

В темноте Катя нашла могилу своего мужа, прикопала в ногах холщевый мешочек, успевший пропитаться кровью и внутренностями ритуальной курицы, и немного посидела возле Бульдозера. Завтра вечером она снова придет сюда и принесет из сарая костюм для осенних колядок: дырявые лапти, белые онучи, рубаху из мешковины с длинными, до земли рукавами и маску "смеющейся смерти" с вырезанными из сырых картофелин зубами.

Бульдозер стоял с дядькой возле озера и смотрел, как тот ловит рыбу. Рядом спал пес. Сашка только что вернулся с кладбища, где откопал мешочек с костями. По дороге он высыпал их в ручей со стоячей водой, где валялась рыжая дохлая лошадь.

— Что дальше? — спросил он Николая. Тот как раз вытаскивал крупную рыбину и снимал ее с крючка.

— А дальше мертвая вода омоет жертвенные кости, и вечером ты их заберешь. На кладбище переоденешься и спокойно выйдешь за ворота. На улице смешайся с толпой колядующих, погуляй с ними немного. Перед Дмитровым Днем можно. Вся нечисть гуляет!

Дядька усмехнулся и вытащил еще одну рыбину.

— Подойдешь потом к дому убийцы и выбросишь, что принес, за забор. Так ты пометишь его. Понял?

— Понял. А мать Вовкина?

— Мать ни при чем, не пострадает, если не виновата.

— Когда вернешься, расскажу что делать дальше. Пошли домой лучше, рыбу жарить! — дядька не стал сматывать удочку, оставил ее на берегу. Махнул рукой, мол не зачем, еще вернусь сегодня, подхватил садок и скрылся в камышах.

Вечером, по дороге на кладбище, Бульдозер встретил огромную черную змею, переползавшую дорогу. Та на мгновение остановилась, приподняла голову и внимательно посмотрела на человека. Со всех сторон тут же раздалось шипение, от которого волосы на затылке встали дыбом, но вдруг все стихло, змея поползла дальше.

— Ползи себе к чорту! — подумал Сашка. Сегодня змеи не опасны, так сказал дядька. В канун Дмитрова Дня, они не посмеют тронуть мертвеца. Правда Николай еще много чего говорил: что сегодня ведьмы будут доить луну, вместе с чертями, а люди открывать в своих домах сундуки как змеиные пасти, в общем, всякий бред. Но змея вроде и правда не тронула.

На своей могиле он нашел костюм и переоделся. Маску сам в сентябре еще вырезал, зубы из сырого картофеля почернели и покрылись плесенью. Так еще лучше. Как-то он в этой маске к малым своим в окно постучался. Вот визгу было!

В деревне Бульдозер смешался с толпой колядующих. Первым шел высокий мужчина в красной, резной деревянной маске с козьими рогами. Голову покрывала белая баранья шкура, в руке — деревянный посох с лентами. Сашка его не узнал в костюме, а может и кто-то приезжий. Парни и девушки смеялись, толкали друг друга и вломившись гурьбой в очередной двор плясали там и пели частушки, сочиняя их на ходу, лишь бы вызвать очередную волну взрывного смеха.

В мешки народ им кидал пироги, яблоки, конфеты и по традиции сыпал зерно, которым правда молодежь за воротами тут же начинала обсыпаться. Потолкавшись немного с ними, Бульдозер поплясал на последок, гримасничая, с девушкой из соседнего дома, в костюме бабки с белыми глазами на выкат, и незаметно ушел. У Вовкиного забора он постоял немного, вытащил мешочек с костями и высыпал его содержимое в полисадник.

Захотелось увидеть детей, аж в груди защемило. Сашка зашел в свой двор, прислонился спиной к сараю и стал наблюдать через окно, как Катя накрывает на стол, прибегают дети, что-то увлеченно обсуждая. Как хотелось быть сейчас рядом с ними! Просто ужинать со своей семьей! Быть живым!

Утром Николай вскипятил чайник, запарил сушеной малины.

— Сегодня твой последний день, Сашка! Ночью все закончится.

— Я ж бульдозер, дядька, ты знаешь. Что надо сделаю!

— А я и не сомневаюсь. Убийцу мы пометили, но чтоб забрать его с собой тебе нужна сила. А просто так ничего не дается! Сегодня ты должен будешь умереть.

— Еще раз? — с усмешкой спросил Сашка.

— В последний раз, — в тон ему ответил Николай. — Смерть будет страшной. От змей. Это будет твоя жертва за то, что забираешь у врага не только жизнь, но и душу. Змеи отдадут тебе свою силу.

— Как начнет темнеть — иди в свой старый дом. Пса возьми, сам не найдешь дорогу, будет стоять сплошной серый туман. Войдешь в дом — двери и окна оставь открытыми, в шкафу выдвинь все ящики, садись на диван и жди. Не сопротивляйся Сашка, прими все, что будет.

Глава 4.

На улице стояла беспросветная хмарь. Окрестности тонули в тяжелом тусклом сумраке. Бульдозер остановился возле своей могилы, присел на лавочку. Вспомнил жену, детей, жизнь, которую совсем не ценил. Пес ткнулся мордой ему в бок, прижался, будто все понимая и заскулил.

— Идем, брат. Пора. — Сашка потрепал его по лохматой голове.

За воротами кладбища беспорядочно клубился туман, как и обещал Николай. Он сгущался в холодную мглу уже на расстоянии вытянутой руки и скоро Бульдозер перестал что-либо различать вокруг себя. Пес шел впереди. Светло-рыжее пятно в плотных клубах тумана указывало путь.

Шли долго, казалось, этому туману не будет конца. Внезапно пес остановился и пронзительно завыл, подняв морду к небу. Они были на пороге дома, словно выросшего откуда-то из-под земли. Сашка толкнул дверь. Вошел. Внутри царило запустение. Пока еще можно было что-то разобрать в сумерках, он стал открывать окна, двери по всему дому, выдвинул ящики в шкафу. Белесый туман проник в дом, обволакивая все вокруг. Стемнело. Сашка сел на диван и закрыл глаза. Будь что будет. Бульдозер ничего не боится!

Вдруг он почувствовал, как что-то туго обвилось вокруг правой лодыжки. Откуда-то с низу живота поднялся и сковал все тело первобытный животный ужас. Отвратительное тонкое, липкое создание, извиваясь во мраке, ползло вверх. По второй ноге двигалось сразу несколько гадов. В углу яростно зарычал, потом запищал и скоро совсем стих пес. Бульдозер открыл глаза. Теперь он видел их: со всех сторон к нему ползли черные сгустки теней. С быстротой молнии одна из змей вонзила свои смертоносные зубы в запястье, потом другая и скоро его накрыл целый клубок разьяренных тварей. Они прилипали к коже, обвивали все тело. В один миг, словно каким-то ремнем сдавило грудь и стало нечем дышать. Сашка рванулся было в сторону, но едва смог пошевелиться.

В тот же миг нечеловеческая, ни с чем не сравнимая боль сковала судорогой все тело. Он почувствовал как тысячи отвратительных, мерзких гадов разом впились в него, острыми зубами терзая обесиленное тело. Скоро их челюсти достигли горла, лица. Они двигались и ползали по Бульдозеру, его мускулы и сухожилия взрывались от боли. Невидимым хлыстом стянуло предплечье. Он не издал ни звука, просто онемел от ужаса. Сонмы змей тянулись к нему, принимая формы жутких чудовищ, сгустки мрака уплотнялись, оживали и впивались в Сашку, вырывая куски плоти. Он чувствовал, как срастается с этой копошащейся в его крови массой. Беспомощный человек медленно сливался в одно целое с этим ужасом. В потухающих глазах Бульдозера стояла тьма.

На 9 дней на поминки снова собралась вся деревня. Столы ломились от угощений и спиртного. Дед Игнат пришел без гармошки, был не в духе и тихо напивался в углу. Все вспоминали покойного, жалели Катю, детей. Вовка сидел рядом с матерью и глушил самогон, ни на кого не глядя.

Открылась дверь. Вошел Бульдозер. Он смотрел прямо на Вовку и медленно шел к нему. Тот озирался по сторонам, понимая, что больше никто мертвеца не видит. Все продолжали пить и закусывать, как ни в чем не бывало. Молча, не обращая внимания на всех присутствующих, покойник шел прямо к нему.

Подойдя вплотную, он сгреб убийцу за шиворот, подтянул к себе и, криво улыбнувшись, широко открыл рот. Там зияла тьма. А потом тьма вырвалась. Тысячи черных, извивающихся змей вываливались изо рта Бульдозера.

Они набросились на обезумевшего от ужаса Вовку, тщетно пытавшегося оторвать от себя липких мерзких гадов. Каждая точка на его теле стала очагом невероятной боли. Отвратительные пасти впивались в его кожу, впрыскивая яд, заползали за пазуху, в нос, уши. Убийца орал как сумасшедший, пока, мог, но скоро подавился криком, когда одна из змей заползла ему в глотку и стала пробираться глубже. Судорожно барабаня ногами по полу, Вовка скрылся под огромным кишащим клубком змей.

Среди шумного застолья, Вовка свалился под стол от сердечного приступа. Там и умер. А в Суглинках потом еще долго вспоминали похороны Бульдозера, пугая детей рассказами о том, как мертвец забрал своего убийцу на девятый день.

Ноябрь, 2024 год.