братья по оружию

Дело прошлое. Дед еще живой был, а я в школу ходил, класс наверное в седьмой. Да, где-то так. Дед у меня боевой был, всю войну прошел, до самой Австрии дошел, Вену брал. Два ордена Красной Звезды, медали за отвагу и боевые заслуги, юбилейных медалей целая куча, ну это уже потом, после войны. Он с первых дней на фронт ушел, год себе приписал и вперед. А поскольку он паренек резкий был, из детдомовских, к тому же кандидат в мастера спорта по боксу, то его сразу взяли в полковую разведку. Так он в разведроте всю войну и провоевал. Сколько себя помню, дед никогда, никого и ничего не боялся. Бывало, пригласят его на День Победы перед школьниками выступить, ну то есть перед нами, так он придет, предварительно положенные сто грамм фронтовых на грудь примет и давай правду-матку резать. И про загратотряды, и про штрафбат, и особистов и многое еще про что, о чем в те времена не то что говорить, а и просто думать было нельзя. Учителя и другие очень ответственные работники были в ужасе от такой степени откровенности, натуженно улыбались, пытаясь все перевести в шутку, но деда это только раззадоривало.

— Да вы что такое говорите, Федор Дмитриевич? — чуть не плача всплескивала руками заведующая районо, — Не могло такого быть!

— Цыть! Мелюзга! Тебя еще в проекте не было, когда я первого "языка" взял! — и тяжелая дедовская ладонь с оглушительным треском опускалась на стол, отчего графин с водой с водой и несколько стаканов в ужасе разлетались в стороны. Потом, конечно же, были "воспитательные беседы" в соответствующих органах, дед на время затихал, успокаивался, но наступал очередной День Победы и все начиналось сначала.

Ничего его не брало. Он даже всю войну прошел без единой царапины. Говорили, что его бабка, то есть моя прапрабабушка, была что-то вроде знахарки и сразу после его рождения "заговоренной" иглой сшила внуку рубаху, оттого дескать, ни пули, ни осколки его не ранили. Я его как-то решил спросить об этом, но он только хмурился и все отмахивался, мол, глупости это все.

И была у него одна странная страсть, которую никто не мог объяснить, какая-то нездоровая тяга к скрупулезному изучению всевозможных битв, которые происходили когда либо на земле. Он изучал все вплоть до малейших ньюансов, до имен и даже прозвищ участников противоборствующих сторон. Дед знал наизусть всех известных и неизвестных военначальников от древнего мира и до наших дней.Зачем это было ему надо, никто не знал, а он сам по этому поводу не распространялся.

Время шло. Наступили девяностые, Союз развалился, коммунистов скинули и дед затосковал. Часами сидел перед телевизором, смотрел разные телепередачи, курил "беломор" и ругался:

— Сталина на вас нет.

Я все реже и реже виделся с ним, работа, семья отнимали все свободное и несвободное время, надо было как-то "крутиться", постоянно что-то придумывать и на это незаметно, день за днем, уходила вся жизнь. Помню, в День Победы, как раз за год до его смерти, все же выкроил время, купил настоящий армянский коньяк, который дед очень любил, и заехал к нему. Он обрадовался, по-стариковски засуетился, начал накрывать на стол. К тому времени бабушка уже умерла и дед жил один, за последнее время он сильно сдал, и, видимо хорошо это осознавая, показушно хорохорился и бодрился:

— Что стоишь как неприкаянный? Давай помогай!

В День Победы дед всегда ходил на городскую площадь, там каждый год проводили что-то вроде парада, встречался там с остальными ветеранами. Его сослуживцев там не было, но зато были два разведчика, вроде как коллеги. Но в последние два-три года один из них умер, а второй серьезно заболел и уже не вставал с кровати, поэтому дед перестал ходить на парад, смотрел его дома по телевизору.

Он сварил макароны со своей любимой тушенкой, достал какие-то консервированные грибы, нарезали на скорую руку салаты и сели за стол.

— Ну, за Победу! — дед привстал с рюмкой в руках, резко выдохнул и торжественно выпил, поднимая высоко локоть, я естественно следом за ним. Выпить со стариками — совсем не то, что "загудеть" со своими друзьями или знакомыми по поводу и без, здесь все по-другому. Из-за разницы в возрасте мне почему то всегда кажется, что они надо мной посмеиваются, наверное, я себя буду вести так же, когда буду пребывать в их возрасте. И язык как-то не ворочается должным образом и сразу не всегда сообразишь о чем можно разговаривать, а о чем лучше помалкивать. Чувствуешь себя полным кретином.

Было уже где-то после обеда, часа, наверное, два, по телевизору показывали какой-то военный фильм, которые дед терпеть не мог. Из всей нашей киноиндустрии он с уважением относился только к одному фильму — это был "В бой идут одни старики", к остальным относился с нескрываемой долей презрения:

— Брехню снимают, — ворчал он, — немцев показывают придурками. Да и нас тоже.

— А какие были немцы?

— Ну, немец — мужик серъезный, — и дед как-то, как мне тогда казалось, уважительно покачивал головой.

В то же время упаси вас бог было рассказать за столом анекдот про Брежнева, за это сразу же можно было получить ложкой в лоб, и причем это в самом лучшем случае:

— Ленька — наш человек!

Мы сидели в его однокомнатной квартирке в стареньком панельном доме, куда он переехал два или три года назад. В открытые окна доносилась музыка военных лет и ярко светило солнце. Старая послевоенная мебель, все эти серванты, комоды, диван со скрипучими пружинами, припорошенная пылью, словно серым снегом, только дополняла общую картину, казалось, что там, за окном, и вправду победный май сорок пятого.

В общем, как бы то ни было, слово за слово, разговорились. Мое поколение еще застало этот "комплекс Хемингуэя", когда к извечным русским вопросам "кто виноват?" и "что делать?" добавился третий — "а ты бы смог?" Дед на военные темы вообще не любил разговаривать, но в тот день видимо решил сделать исключение, рассказывал о своих однополчанах, о том как встретился на войне со своей будущей женой, то есть с моей бабушкой и о том как наградили его орденом Красной Звезды посмертно, думая что он погиб, и как говориться, "награда нашла героя" уже только после войны. Я слушал эти его истории уже наверное раз в тридцать пятый, но все равно, чтобы не обижать старика, делал вид что слышу это все впервые. Но все-таки через некоторое время я не утерпел:

— Слушай, дед, а страшно было?

Он вдруг осекся на полуслове, задумался, усмехнулся:

— Да ты знаешь, наверное, нет. Поначалу не страшно было, потому что молодой еще был, глупый, а после...

Последовала долгая пауза, в течении которой дед смотрел прямо перед собой куда-то то ли вдаль, то ли вглубь, то ли еще куда и, казалось, вспоминал что-то давно забытое, но очень важное для себя. Наконец словно бы снова пришел в себя, посмотрел на меня, разлил коньяк по рюмкам, не дожидаясь меня, выпил и, глядя мне в глаза, тихо произнес:

— Ладно. Расскажу тебе одну историю, теперь то уже все равно.

Он опять закурил свой ужасный "беломор", выпустив клубы едкого табачного дыма и продолжил:

— Было это в сорок втором, в декабре месяце, под Сталинградом, на Сталинградском фронте. Я тогда уже разведкой командовал. Полк наш был в составе тринадцатой гвардейской стрелковой дивизии Родимцева, которая в свою очередь входила в шестьдесят вторую армию под командованием Чуйкова, А у немцев группа армий "Б", там и шестая армия, и вторая, и четвертая танковая, к тому же венгры, итальянцы, румыны и прочая шушера. К тому времени немцы почти полностью заняли город, а мы на самом краю, возле завода "Красный октябрь", окопались, значит. В ноябре, за месяц до этого, как раз и началась операция "Уран" по освобождению Сталинграда. Врезали мы по Паулюсу и его шестой армии основательно, окружили, но разбить немцев с ходу не удалось, немец, он ведь тоже не дурак. Стали ждать когда у них боеприпасы и продовольствие закончатся.

И вот в начале декабря вызывает меня наш комполка. Захожу к нему, а у него уже сидят начальник штаба, замполит, заместитель по боевой части, замначальника разведки штаба армии полковник Золотарев и еще три каких то офицера, судя по знакам отличия, вроде как энкавэдешники. И вот Золотарев и говорит:

— Операция "Уран", которую Ставка проводит с девятнадцатого ноября, не позволила нам достичь поставленных целей в полной мере, поскольку шестая армия вермахта, хоть и была окружена и изолирована, но не была расчленена на две части, как планировалось заранее. С ходу ликвидировать окруженного противника также не удалось. Исходя из полученных разведданных, немецкое командование готовит контрудар, для того, чтобы прорвать блокаду. Для этих целей была образованная группа армий "Дон" под командованием Манштейна в составе шестой танковой дивизии, четвертой румынской, четвертой танковой армии Гота, одиннадцатой и семнадцатой танковых дивизий и трех авиаполевых дивизий. Операция носит кодовое название "Винтергевиттер", что означает "зимняя гроза". Хотя, как известно, зимой грозы не бывает, — Золотарев позволил себе улыбнуться и продолжил, — наша с вами задача такова: необходимо добыть достоверные сведения об этой операции. Разведуправлению фронта стало известно предполагаемое место и время нахождения документации по готовящемуся контрудару немецких войск.

Полковник подошел к карте, которая была развернута на столе, и ткнул пальцем в северную часть города:

— Вот сюда, недалеко от завода "Красный Октябрь", в штаб двадцать седьмого пехотного полка, завтра утром эти документы будут доставлены для ознакомления и дальнейшего исполнения поставленных перед этим полком задач. Ваша задача такова — силами разведгруппы под прикрытием стрелкового и артиллерийского огня произвести отвлекающий маневр, обозначив ложное направление нашего удара. Это позволит группе майора Смоленцева скрытно выдвинуться в нужном направлении и захватить секретную документацию, — Золотарев кивнул в сторону трех незнакомых нам офицеров, — подробности операции сообщит сам товарищ майор, с этого момента руководство переходит под его личный контроль.

Вот так! Стало быть не простой это майор, если даже чины повыше переходят под его непосредственное подчинение. Казалось, что и сам майор и два его помощника, капитаны, вполне осознавали свое положение, сквозило от них какой-то силой и запредельной уверенностью в себе. Было такое чувство, что они все трое просто рождены на войне. Рослые, с мощными покатыми плечами, с борцовскими повадками и той особой грацией, что отличает только единоборцев. Вспомнились слухи о том, что создаются какие-то части специального назначения из бывших спортсменов, которые просто наводили ужас на немцев. Я невольно стал наблюдать за ними. Старшего своего, майора, они называли Батей, не соблюдая никакой субординации. Впрочем, он и сам называл их как-то странно, одного, капитана Литвинова, называл почему-то по отчеству Ольгердовичем, хотя, как потом выяснилось, звали того Андреем, а второго звал на украинский лад Миколой, несмотря на то, что того звали Николаем и фамилия у него была простая, русская — Найденов. Было в нем что-то от сидевшего, то ли словечки приблатненные, воровские, то ли жесты и сама менера поведения, которая иногда, казалось, помимо его воли прорывалась наружу. Может, он из штрафников был? Не знаю точно. В общем, странные они были, как ни крути.

Где-то около часа они с командиром и его замами совещались, потом уже обратили внимание и на меня:

— Лейтенат, ходи сюда, дело есть.

Майор отвел меня в сторонку и низким, с хрипотцой, голосом продолжил:

— Давай сейчас с тобой сходим, сооретнируемся на местности, прикинем что к чему. Лады?

— Так точно, товарищ майор, — я решил общаться с ними строго по уставу. Мало ли что...

— Молодец. Микола! — позвал он капитана Найденова.

Капитан своей пританцовывающей походкой подошел к нам и вопросительно посмотрел на Смоленцева. Тот глянул на часы, потом на меня и наконец снова на капитана:

— Давай с лейтенантом прогуляемся. Снайперы в сумерках не работают.

— Добро, Батя. Андрюха с нами?

— Нет, у него тут свои дела. Давай пять минут на сборы и выдвигаемся.

Через полчаса мы уже были на месте. Полк наш занимал позиции в северной части завода "Красный октябрь", на территории которого вот уже который месяц шли бои с переменным успехом, ни мы, ни немцы не могли взять его под полный контроль. Собственно от самого завода мало что осталось, полуразрушенные корпуса зданий были прибиты серым, грязным снегом и черной гарью от дымящихся развалин и подбитой техники. Мороз стоял нешуточный, снег противно скрипел под ногами. Мы скрытно подошли к бывшей проходной и залегли неподалеку в воронке от разорвавшейся авиабомбы. Начинало смеркаться, но видимость еще была вполне приемлемая. Майор достал оптический прицел, снятый со снайперской винтовки, и смотрел сквозь него как в бинокль. Капитан, прищурясь, тоже молча и как-то отвлеченно всматривался вдаль, потом вдруг по-блатному сплюнул сквозь зыбы и процедил:

— Итиль, мать его...

— Не пыли, Микола, — отозвался Смоленцев, не отрываясь от оптики, — в прошлый раз осилили, осилим и в этот раз.

— Добро, командир.

Я никак не мог понять, про что они говорили. Что значит — в прошлый раз? Во время Гражданской войны что ли? Так он тогда назывался, кажется, Царицыным, да и слишком они молоды, чтобы воевать в Гражданскую. И причем тут Итиль?

— Итиль — это старое название Волги, — не удержался я.

И тут они вдруг оба повернулись и удивленно посмотрели на меня. Найденов слегка толкнул майора локтем:

— Гляди-ка, Батя, образованный нашелся!

— Да нет, — усмехнулся тот в ответ, — скорее всего прикидывается.

Они оба заржали. Наконец майор сжалился надо мной:

— Ладно, лейтенант, смотри сюда.

Он показал рукой на разрушенный почти до основания третий заводской корпус, где раньше, до войны, производили нержавеющую сталь:

— Вы со своей разведгруппой подойдете вплотную к этому зданию и слегка пошурудите. Там у немцев что-то вроде опорного пункта, человек пять-шесть, не больше, так что особого сопротивления ждать не стоит. Двигаться будете скрытно, вдоль насыпи, как достигните развалин — заляжете. В случае чего — вызывайте минометный огонь. Особо не геройствуйте, нам надо минут двадцать, после этого отходите на свои позиции. Дальше уже мы сами. Понятно?

— Так точно.

— Молодец! — он хлопнул меня по плечу, — пошли обратно, выдвигаемся завтра в пять утра.

Вернулись в расположение, я рассказал своим о предстоящей операции, вкратце объяснил что к чему. С половиной из них к тому времени уже полгода вместе воевали, так что долго разжевывать не пришлось.

— Все путем, командир, чай, не первый год замужем.

Сходил к командиру полка, должил о готовности, на обратном пути не удержался и заглянул в гости к прибывшим разведчикам. Майора на месте не было, два капитана сидели на сдвинутых кроватях и не спеша о чем-то вполголоса переговаривались. Рядом лежали их вещмешки, немецкая форма и оружие: МП 40, винтовка "Гевер 41" с оптическим прицелом, "Вальтер" и два "Люгера".

— Заходи, лейтенант, — Найденов придвинул ногой стул и поставил его между кроватями, вопросительно глянул на Литвинова, — Может остограммимся? А, Андрюха? Пока Бати нет?

— Давай, на сон грядущий, — ответил капитан, взял свой вещмешок, вытащил оттуда банку тушенки, галеты, одним движением открыл ножом банку. Тем временем второй капитан поставил на стул посуду и взял в руки фляжку, разлил по кружкам:

— За Победу! Настоящий армянский коньяк, как у товарища Сталина!

Тепло мгновенно разлилось по телу, накатило волной безмятежности, ощущением уюта и мимолетной радости. Все на секунду отступило куда-то далеко-далеко, на потом, словно бы и не было никакой войны там, в разрушенном, мертвом городе, стоящем на берегу реки.

— Лейтенант, тебя как зовут-то? — спросил вдруг Найденов.

— Федор.

— Федор, — нараспев протянул он, — Федор — это хорошо.

— Что ж хорошего? — не понял я.

— Батю тоже зовут Федором.

— Да? — удивился я, — а почему вы его зовете Батей?

— Ну как почему? Он нам всем и вправду заместо отца, — ответил капитан.

Слышать это было очень странно, потому как разница в возрасте у них была не велика, самое большее лет пять. Словно бы прочитав мои мысли он улыбнулся и продолжил:

— Сам-то я точно не знаю, но вот знающие люди говорят, что Батя еще с Карпатской Горы пришел вместе со Славеном. Я с ним в первый раз встретился в Киеве, у Святослава, он уже тогда витязем был. Мы вместе на хазар ходили, сначала на Саркел, потом уже и на Итиль, — капитан неопределенно кивнул головой вокруг, — потом на Неве со шведами тоже вместе бились. А на Куликовом поле уже и с Андрюхой познакомились, он тогда литовцем был.

— Я и сейчас литовец, — отозвался Андрей, — по материнской линии.

— Брат его, Дмитрий, тогда полком Правой руки командовал, а мы посередине стояли. А потом, как говориться, пошло-поехало. Ну что, еще по одной?

Он опять разлил в кружки обжигающий напиток и мы снова выпили.

— А у тебя как с этим дела обстоят, Федор?

— Да ты что, Микола, не видишь что ли, у парня это все по первому разу, — усмехнулся Литвинов.

Я все никак не мог не мог понять, правду ли они говорят или посмеиваются над молодым "летехой", и все ждал когда они рассмеются и таким образом все станет ясно. И я, честно говоря, даже не знал как на это реагировать и понемногу начинал злиться на них. Возомнили себя бог знает кем, поди ж ты...

Тут в коридоре раздались шаги и в комнату вошел майор, увидел меня, мгновенно оценил положение и загремел своим басом:

— Это еще что такое? Лейтенант, вас что, команда "отбой" не касается?

Я вскочил как ужаленный и вытянулся, что называется, "в струнку".

— А вам, товарищи капитаны, тоже напомнить, что значит дисциплинарный устав Рабоче-крестьянской красной армии? Опять своими баснями мозги людям пудрите? Он нам завтра нужен с ясной головой и в твердой памяти. Что вы ему тут уже наплели?

Они медленно поднялись на ноги, виновато поглядывая то на меня, то на Смоленцева.

— Да ладно, Батя, мы ему просто правду сказали, — сказал Найденов и тут оба капитана не выдержали и прыснули со смеха, — Ты уж нас извини, лейтенант, не бери в голову. Чай, не при Грюнвальде....

Козлы! Я вернулся в свое распоряжение, все мои бойцы уже спали, кроме нашего снайпера, Егорова, который сидел на кровати возле тумбочки и при свете керосиновой лампы писал письмо домой. Я знал эту его слабость и не возражал, тем более что, несмотря на свой субтильный вид, он был великолепным стрелком, чемпионом Москвы, и не раз спасал нам жизнь. Не раздеваясь лег на кровать, из головы никак не выходил этот разговор с капитанами, черт бы их всех побрал. Что-то было в нем такое, что не походило на ложь.

— Егоров! — сдавленным шепотом позвал я, — а ты ведь до войны кажется на историка учился?

— Так точно, товарищ лейтенант, в Уральском государственном технологическом университете на историческом факультете.

— А скажи тогда мне такую вещь — что такое битва при Грюнвальде?

— Грюнвальдская битва? — удивленно переспросил он, — Это битва между соединенным польско-литовским войском и Тевтонским орденом, произошла она в одна тысяча четыреста десятом году и закончилась полным разгромом крестоносцев, после этого они так и не смогли оправиться от поражения. Самое интересное то, что в этой битве участвовали три смоленских полка, они единственные, кто не обратился в бегство, когда крестоносцы ударили своим знаменитым клином, и это в конечном итоге и решило исход битвы, хотя смоленцы почти полностью полегли там.

— Вон оно что, — удивился я, — у майора тоже фамилия Смоленцев.

— Совпадение, наверное, — отозвался Егоров.

— Наверное...

На следующее утро встали в пять, в предутренних сумерках выдвинулись на позиции. Проверили вооружение и обмундирование, сверили часы. Майор и капитаны, одетые в немецкую форму, повились словно бы из ниоткуда:

— Ну что, лейтенант, все готово?

— Так точно, товарищ майор.

— Ну тогда начинаем, — он вдруг хлопнул меня по плечу и добавил, — Может, еще увидимся...

И они все трое скрылись во мгле.

— Вот такая история, — дед затушил папиросу и уставился в пепельницу невидящим взглядом. За окном ярко светило майское солнце, играла музыка, мы по-прежнему сидели у него на кухне и пили армянский коньяк, так особенно им любимый.

— Ну, — не утерпел я, — дальше-то что?

— Дальше? А что дальше? Больше я их не видел. Но знаешь, что самое интересное? Когда четвертая танковая армия немцев пошла на прорыв, следуя этому своему плану "Винтергевиттер" и прорвала нашу оборону, то вдруг им навстречу ударила наша вторая гвардейская армия в составе двух стрелковых и одного механизированных корпусов, только что специально переброшенная из резерва Ставки. За один день немцы потеряли почти всю свою технику и сорок тысяч пехоты и вынуждены были отойти назад. Потом уже была операции "Малый Сатурн" и "Кольцо", окружение и капитуляция.

Дед снова замолчал, возникла длинная, неловкая пауза и я, чтобы как-то отвлечь его, спросил:

— А ты их искать не пробовал после войны?

— Кого?

— Ну, этих разведчиков — майора и двух капитанов.

— Пробовал, но безрезультатно. Они ж к наркомату внутренних дел относились, а там такая секретность, что упаси бог. А вот смотри, что мне вчера по почте пришло.

Дед встал, вышел в коридор, где у него на стене была прибита небольшая полочка со стационарным телефоном, потому как дед упорно не признавал сотовые, открыл справочник и протянул мне поздравительную открытку ко Дню Победы. На рисунке был изображен Сталин, цветы и даты с сорок первого по сорок пятый годы — в общем, все как обычно. Обратного адреса на открытке не было, а на оборотной стороне красивым, убористым почерком с сильным нажимом было написано:

— С Днем Победы, лейтенант!