Бинго

— Добро пожаловать на передачу «Городские легенды». Сегодня мы разберем историю семейного портрета, принадлежащего роду Огинских. В искусствоведческих кругах ходит слух, что данная картина была получена нечестным путём одним из глав рода и проклята предыдущим владельцем. Нам удалось найти документальные доказательства того, что в 1864 году Агнешка Огинская была убита при попытке спрятать картину от мародеров, а через сорок лет её сын — Вячеслав — был утоплен в похожих обстоятельствах. В двадцатых годах нашего века хозяева несколько раз пытались сами избавиться от картины, безуспешно, впрочем — картина до сих пор находится в поместье. Говорят, что проклятие потеряет свою силу, только когда соберет кровавую жатву со всей семьи, владеющей картиной. И судя по всему, это не слухи, иначе как можно объяснить, что в каждом поколении семьи один из детей обязательно живёт не в родовом поместье, чтобы не давать дворянской ветви исчезнуть. Нынешняя семья тоже имела потери несколько лет назад…

Матеуш Огинский нервно засмеялся и выключил телевизор. Как он вовремя переключил каналы, однако. Надо же было так попасть. Нынешняя семья… Как будто съемочная команда программы чувствовала, о чём и когда делать сюжет. Он потянулся за стаканом, почти полностью заполненным коллекционным виски отца, схватил его, разлив несколько капель на валявшееся раскрытое письмо и сделал приличный глоток. Огненная жидкость опалила желудок, и в голове, наконец-то, зашумело.

Случившееся никак не укладывалось в голове. Мама, его добрая и всепрощающая мама застрелила отца в его кабинете, а после пустила себе пулю в рот. Несмотря на серьезные дозы успокоительных, если верить рецептам, найденным в отцовском трюмо, она не промахнулась, потратив всего две пули в фамильном пистолете. Хоронили обоих в закрытых гробах. И вот сейчас он сидит в родовом поместье, напивается и пытается прочесть мамино письмо, переданное ему адвокатом.

Сквозь пьяные слёзы ничего разобрать не удавалось, и он плюнул на свои тщетные попытки. Бросил письмо обратно на стол, снова взял стакан и, пошатываясь, пошёл к себе. Раньше его спальня находилась на втором этаже, рядом с комнатой брата, закрытой на ключ после того происшествия, из-за которого он и вынужден был покинуть поместье почти десять лет назад.

Это событие до сих пор жгло ему сознание, стоило только лечь спать — маленький Станислав тянется к большой картине в отцовском кабинете, та соскакивает с крюка и падает, попав углом багета по голове малыша. Медиков даже не вызывали, собирать от расколовшегося черепа мальчика было нечего. А через неделю после похорон Матеуша с гувернёром отправили на другой континент, где он благополучно и прожил столько лет, получая время от времени из дома рукописные письма — мать до последнего не признавала электронную почту.

Почти сразу в письмах начали проскальзывать странные сообщения, типа «Станислав передает тебе привет и ждёт в гости», «твой брат сегодня был необычайно тих и задумчив», но поначалу он списывал это на нервозное состояние матери, а потом и вовсе стал быстренько проглядывать написанное, не особо вникая. Всё время занимали занятия в школе, новые друзья, необходимость быть там своим парнем, и даже не приходило в голову, что пишет всегда только мать, да и письма приходят всё реже и реже. Последнее застало Матеуша дома — мама не успела отдать конверт почтальону, а горничная решила дождаться молодого хозяина и передать ему всё лично.

Настроения менять спальню не было, поэтому он постоял, уткнувшись головой в дверь комнаты брата, утёр вновь полившиеся слёзы и ушёл к себе. Завтра репортёры снова не дадут ему покоя, вызнавая подробности убийства и бередя незажившие раны. Картину, о которой говорили в «Городских легендах», уже отреставрировали и вернули на свой крюк в кабинете отца. Несмотря ни на что, жизнь должна продолжаться. Нужно было как-то взять себя в руки и попытаться вникнуть в дела отца, которые не ждали момента, когда он вступит в наследство.

— Братик, тебе не хватит пить?

Стакан выпал из рук и покатился по ковру, заливая его остатками виски. Матеуш не почувствовал, как впечатался спиной в закрытую дверь, увидев сидящего на своей кровати мальчика, который сурово свел бровки, увидев расплывающееся пятно на ковре.

— Пани Смигла будет недовольна. Отмыть такой ковёр не так просто.

— Станислав? — мальчик определённо не мог им быть, но, черт возьми, это точно был он. Вихрастая макушка, серые глаза, его губы, его мимика! Но только мальчику на вид было лет пять, не больше. А Станислав, даже если бы его удалось спасти, сейчас должен был отпраздновать уже пятнадцатый день рождения. Похоже, второй стакан виски пошёл не впрок, принеся активные и очень реалистичные галлюцинации.

Тем временем галлюцинация спрыгнула с кровати, и, подойдя к Матеушу, потянула его за полу рубашки.

— Конечно, ну кто же ещё может сидеть в твоей кровати. Я давно тебя жду. Пойдем спать, ты теплый и мне будет не страшно одному.

Да, Станислав часто прибегал к нему ночью в кровать, потому что замерзал. Матеуш помнил, как брат прижимался к нему в попытках согреться и быстро засыпал, пихаясь коленками ему в бок. Но кто сейчас его тащил в кровать? Он коснулся макушки брата и увидел, как рука прошла сквозь него, сделав голову на мгновение полупрозрачной. Фух… точно, напился. С этой мыслью он разделся, стараясь не смотреть на сидящего рядом ребенка, забрался в кровать и закрыл глаза, успокаивая разбушевавшееся сердце и сознание.

Утром несколько посвежевший Матеуш вновь решил открыть письмо матери. И, наверное, впервые за последние годы внимательно прочитав строчки, обратив внимание на дерганый почерк. Школьный психолого на своих лекциях объясняла, что подобный вид рукописи говорит о душевном раздрае человека. Продираясь сквозь частокол палочек, Матеуш понял, почему отец всегда держал под рукой сильные успокоительные средства. Похоже, мать окончательно сошла с ума. Все эти годы она видела не только Станислава, но ещё и деда, утверждая, что тот живёт в семейном портрете.

«Милый мой Матеуш!» — писала мать. — «Скорее всего, ты уже не читаешь мои письма, погрузившись в свою жизнь. Однако я больше не могу сдерживать деда, он постоянно твердит, что проклятие художника должно забрать всю семью и своим поведением мы только ненадолго оттягиваем гибель всей нашей ветви. Но я придумала! Мой план точно должен помочь, я уверена! Если у тебя не будет детей, наш род угаснет тихо, сам по себе, и портрету нечем будет поживиться. Проклятье закончится само по себе. И ещё! Не приезжай домой. Никогда. Здесь тебя ждут только призраки и смерть. Я ведь знаю, что Дариуш считает меня сумасшедшей, он не видит ни Станислава, ни отца. Но он и не Огинский, он взял нашу фамилию, чтобы продолжить род, а вот ты точно увидишь всех. Милый сын. Не надо приезжать. Живи там. Будь счастлив. Я всё сделаю сама, только не приезжай. Вечно любящая тебя, мама».

Первоначальное желание отдать письмо полицейским, расследующим убийство, сошло на нет. Подтверждать сумасшествие матери он не собирался и вообще, по-хорошему, эту бумагу надо сжечь. Он достал из ящика отцовского стола тяжелую пепельницу и, быстро порвав письмо, поджег их неожиданно простенькой пластмассовой зажигалкой, лежащей в этом же ящике.

Уничтожив бумагу, он выкинул пепел в мусорное ведро и открыл окно, чтобы избавиться от запаха, а потом тяжело плюхнулся в кресло, бездумно глядя куда-то вдаль.

— Матеуш, ты позавтракал?

Мурашки, галопом пробежавшие по спине, определенно подтверждали, что этот голос принадлежал матери, которую он собственноручно, можно сказать, похоронил вчера утром. Мужчина медленно развернул кресло и увидел, что вместо женщины на картине с семейным портретом проявилась его мать, встревожено глядящая на своего старшего сына.

— Опять забыл поесть, да? Смотри, пожалуюсь на тебя отцу, чтобы не давал заниматься делами, пока не поешь и не приведешь себя в порядок. Милый, ты очень бледный. Может, показать тебя врачу?

— Показать, — машинально кивнул Матеуш головой. — Видимо, и, правда, нужно обратиться к врачу. К психиатру, раз я вижу своих умерших родственников.

— Прости, сын, но врач тебе в этом не поможет. — На месте лица пожилого мужчины появилось лицо отца. Он дергал лицом, словно пытался вырваться из оков нарисованного человека и никак не мог этого сделать. — Проклятие действительно существует. Прости, дорогая, что не верил тебе.

Он попытался поднять нарисованную голову, чтобы посмотреть на супругу, но это ему не удалось, и он обиженно покряхтел, а Матеуш почувствовал, как у него задрожал в нервном тике левый глаз.

— Какие проклятья? Двадцать первый век на дворе, что за шаманство?

— Я в последние годы много размышлял о сумасшествии твоей матери и расшифровывал архив наших предков. Про эту картину, где мы сейчас заперты, там было немало записей.

— Архив? — Матеуш дико захохотал, напугав этим горничную, принесшую кофе в кабинет. — Я вижу призраков и истоки этой болезни нужно искать в архиве? Отлично, отец, просто отлично!

Он встал, достал початую бутылку и, салютовав ею картине, щедро плеснул в кофе виски.

— Вот видишь, мама, он опять пьёт! Я тебе говорил вчера, что Матеуш стал очень много пить!

— Я вижу, малыш. Ничего, скоро он смирится с новым знанием и успокоится.

— Так. — Матеуш взмахом руки отослал горничную из кабинета и закрыл за ней дверь на ключ. — Раз уж я сошёл с ума, только вернувшись домой, давайте примем на веру, что призраки существуют, и они живут в картине, проклятой первым владельцем.

— Художником, — педантично поправил его отец. — Наш предок мало того, что не заплатил автору картины за труд, так еще и соблазнил его дочь, посеяв в ней своё семя. Замуж он, естественно, её не взял.

— Конечно, — вмешалась мама. — Негоже дворянскую ветвь портить кровью простолюдинов. Странно, что она или её отец надеялись на другое.

— Помолчи, дорогая. — Отец по-прежнему пытался совладать со своим новым рисованным телом или хотя бы проявиться на картине полностью и поэтому продолжал покряхтывать, словно старый дед. — Так, о чём я. Да, девушка умерла родами, да и ребёнок тоже не выжил. Её отец покончил с собой на могиле дочери, прокляв перед этим нашу семью.

— Потрясающе. — Мужчина сделал внушительный глоток кофе, покатал на языке горечь алкоголя и продолжил. — И как снять проклятие, конечно же, никто не знает. Или знает старая бабка, в которую вселилась душа того самого художника, и живёт она в Новой Полинезии. Или вот маман придумала отличный способ — лишить меня потомков и дело в шляпе!

— Не знал, сын, что ты такой… острый на язык стал. — Отец укоризненно нахмурился.

— Да ладно? Я говорю с отцом, который не общался со мной почти десять лет и которому, между прочим, мать разнесла мозги в порыве… а чего ты его, кстати, застрелила-то, мамА? — Он заинтересованно посмотрел на лицо матери и снова приложился к чашке.

— Я застрелила Дариуша? Этого не может быть, — мать растерянно моргнула, и Матеушу подумалось, что если бы призрак проявился полностью, то она бы сейчас прижала руки к груди, нервно теребя кружевной платочек. Детские воспоминания подсказывали, что платочков этих у мамы было великое множество, обязательно кружевных и с вышитой монограммой. — Я не могла этого сделать. Дариуш, ты что скажешь?

Отец задумчиво молчал, очевидно, пытаясь вспомнить последние минуты жизни. Станислав, единственный, кто вольготно двигался по картине, доверительно сообщил:

— Они не скоро вспомнят, что произошло, братик. Так что не надо их сейчас мучить. Придет время, придут и воспоминания, так мне говорил дедушка, прежде чем уступил свое место папе.

— То есть тут еще и дед был? — Матеуш с ужасом вспомнил, что мама видела и деда на картине, и что с его смертью тоже была связана какая-то мутная история. Не то он самоубился, не то ему помогли, но опять же эта чертова картина фигурировала в качество одного из основных «персонажей».

Он вскочил и подошёл к полке, где предположительно отец хранил архивы. Если он так уверен в своих записях и в сути проклятия, значит, в его дневниках есть и ответ — как его снять. Все дела внезапно ушли на задний план, оставив только одну идею — избавиться от видения родных. Он был почему-то уверен, что если закончить эту дурацкую историю с проклятием, то всё закончится.

— Пани Смигла, мне нужны дневники отца. Я тут вижу только за последний год, а где все остальные? — он распахнул двери кабинета и чуть не врезался в мужчину, который уже занес руку, чтобы постучать, в котором он опознал поверенного отца. — О, пан Ковалёв, удачно вы зашли. Вы в курсе про записи отца? Он говорит… говорил, что расшифровывал записи предков и мне они прямо сейчас очень нужны!

— Конечно, знаю, — невозмутимо произнес служащий, заходя в кабинет. Он повёл носом, чувствуя легкий запах алкоголя, но списал это на вчерашний запой Матеуша, который он сам лично оправдывал. Не каждый день узнаешь о том, что мать застрелила отца, а следом и сама ушла за грань тем же способом. — Но сначала давайте о делах. У вашего отца в последние годы сформировалось несколько долговых обязательств, которые…

— Не хочу, — заупрямился Матеуш, испытывая невыразимое желание заниматься только одним делом. Разбором дневников отца. Он глянул на картину, увидев, как нахмурился отец, по-прежнему запертый в рамках изображения лица мужчины, и чуть было не спросил, видит ли поверенный то же, что и он. Здравый разум подсказывал, что первым номером телефона, что наберет пан Ковалёв после выхода из кабинета, будет скорая психиатрическая, а провести остаток жизни в смирительной рубашке он не желал. — Не думаю, что смогу помочь полиции, но уверен, что отец нашел что-то важное об этой картине.

— Хм…— Пан Ковалёв прочистил горло. — Картина, и, правда, очень примечательная. Вам известна её история?

— В общих чертах. Почему её не продали после смерти Станислава?

— Не смогли найти покупателя. У этого полотна поистине богатая история. И потенциальные покупатели о ней в курсе.

— Выбросить её, конечно, не позволила правильная финансовая политика моих предков, — Матеуш иронично скривил губы, но получил ответ, как ни странно, от отца.

— Пробовали, сын. Картина всегда возвращалась обратно. Один раз на ней сверху был нарисован другой сюжет, и это вскрылось на экспертизе. В последний раз её попросту подкинули под дверь.

— Что? — ошеломлённо спросил Матеуш.

— Что? — отозвался пан Ковалёв, взявший в это время чашку, где предположительно был кофе и, наконец, обнаружив причину запаха в кабинете, понимающе кивнул головой.

— М-да. Хорошо. Не буду вас пока беспокоить. Приходите в себя, изучайте дневники, я вам их пришлю из офиса вашего отца, решайте свои первостепенные задачи. Ещё неделю я смогу сдерживать и партнёров и кредиторов вашего отца. Не уверен, что так же просто будет уберечь вас от репортёров, но тут уж и вы постарайтесь не попадать пока им на глаза. А я попрошу сейчас принести вам ещё…кофе.

— Спасибо вам за помощь, пан Ковалёв. И за понимание.

Поверенный отца растянул губы в дружелюбной улыбке и ушёл, бесшумно закрыв за собой двери. Матеуш не был уверен, что тот ничего не заподозрил и решил ускориться в своих поисках правды. Стакан с порцией виски со льдом с нехитрой закуской, поставленной на стол горничной, он даже не заметил, будучи поглощенным дневниковыми записями отца. Они подтверждали то, что говорили призраки и чего не знал сам Матеуш, оберегаемый от семейного проклятия всеми правдами и неправдами.

По всему выходило, что избавиться от картины не удастся без того, чтобы уничтожить поместье и ещё живущих ближайших членов семьи старшей ветви. Она каким-то образом хранила дом невредимым в любые времена (прошедшие мимо и первая и вторая мировые яркий тому пример), но каждое поколение собирала кровавую жатву. И чтобы от этого избавиться, был только один способ. Когда Матеуш это понял, истерический смех сам собой вырвался из его горла.

— Бинго, мать его! — он поднял сброшенный было на пол пиджак, но тут же снова его бросил куда подальше и вцепился в давно немытые волосы. Похоже, телевизионщики правы даже в самом своём безумном предположении.

— Пан Огинский, может, всё же поедите и отдохнёте, наконец! Неделю безвылазно тут сидите! — слова горничной послышались из открытой двери и Матеуш посмотрел в её сторону.

— Отдохну, да. Надо отдохнуть. — Вопреки своим словам он снова подошёл к проклятой картине и коснулся рукой нарисованного лица женщины, обводя контуры. — Я нашёл выход, мам, и он тебе не понравится. Просто лишить меня потомков бесполезно. Наш предок стал причиной смерти дочери художника, которая была его семьёй, а потому мы все должны за это ответить.

Мать грустно улыбнулась и легко поцеловала воздух, как бы посылая поцелуй сыну через расстояние. Она уже могла почти вся проявляться на картине и протянула руку Матеушу.

— У тебя получится, милый. Я уверена.

— Давай, братик, — младенец обернулся Станиславом и приветливо помахал ему рукой. — Будем снова вместе. Мама расскажет новую сказку, она мне обещала!

— Пан Огинский, у вас всё хорошо? — горничная встревожилась, глядя, как её молодой хозяин бессистемно водит по поверхности полотна ладонью, будто создавая поверх что-то своё.

— Всё хорошо, Анка. Правда, всё хорошо. Я понял, как сделать правильно.

Он подергал зачем-то пуговицу своей рубашки, на которой виднелись пятна от постоянного ношения, и потянул на себя тяжелый багет картины.