Безумный Гробовщик Часть 1

—… А это тот самый Эмпедокл, по прозвищу Вечный Землерой. Он же — Эмпедокл Кровавая Лопата, а ещё можно — Мёртвая Голова или Пожиратель Червей, — произнёс Льюис, указав на одинокого старика в чёрных очках, сидевшего немного поодаль от всех, и добавил вполголоса: Чаще мы зовём его просто — Безумный Гробовщик. Старик охотнее всего откликается на это имя. А, впрочем, как вам будет угодно.

Гость, награждённый рядом таких необычных прозвищ, был облачён в раскидистую темно-синюю мантию и пышный островерхий тюрбан мавританского звездочёта, расшитый под «звёздное небо» серебряными нитями. Поскольку проводимый банкет затевался одновременно как маскарад для всех желающих, то, видимо, подобной экзотикой старик хотел смягчить недвусмысленность своего мрачного статуса. Однако душевное его состояние вопросов не вызывало. Не обращая ни на кого внимания, мавританский звездочёт бестрепетной рукой срывал пробку с очередной бутылки марочного вина, между тем как на полу, у его ног, уже валялось множество опорожненных сосудов.

— Суров и мрачен, как демон ада. Наслаждается тяготами отшельничества, избегая человеческих контактов. Исполнен презрения ко всему сущему. Он — как бы идеальное воплощение гордого одиночества, замкнутого в себе самом, — всё также вполголоса продолжал Льюис, отведя нас с Гекатой немного в сторону. — Но вы не очень-то этому верьте, — добавил он, покосившись на звездочёта, как мне показалось, с некоторой опаской. — То, что вы видите, — ловкий завлекательный трюк, рассчитанный на определенную реакцию зрителей. На самом деле Старик жаждет поделиться своими воспоминаниями, ему не терпится излить кому-нибудь свою душу; если изъявите желание присесть рядом и послушать его, он будет безмерно тому рад — ему-то есть, что порассказать. Но лично я поостерёгся бы записываться в число его слушателей. Старый Эмпедокл, знаете ли, не из тех, с кем стоит сводить знакомство.

Старый Эмпедокл, по прозвищу Безумный Гробовщик, действительно являл собой почти идеальное воплощение полного и гордого одиночества. Восседая с отрешённым видом в кресле, он, казалось, пребывал вне стремительных темпов кипевшего вокруг буйного веселья. Рядом суетились официанты, одетые тритонами и корибантами, мимо проносились танцующие пары, иногда задевая его краями нарядных одежд, но ни они, ни громкая музыка, не умолкавшая ни на минуту, ни ворохи разноцветных конфетти, сыплющихся временами на склонённый тюрбан звездочёта, не могли вывести его из состояния внутренней сосредоточенности.

Стоявший перед ним на столе кубок с вином был, по-видимому, единственным предметом, связывавшим гробовщика с внешним суетным миром. Придерживая для верности обеими руками драгоценную ёмкость, Эмпедокл приникал к ней с таким благоговейным трепетом, словно пил нектар из чаши Святого Грааля.

— А почему вы зовёте его Безумным? — спросила Геката, разглядывая звездочёта с нескрываемым любопытством. — Чем он заслужил такое малопривлекательное прозвище?

Внешне звездочёт-гробовщик смотрелся смиренным, благодушным, безобидным старцем. Если б не чёрные очки, он вполне мог сойти за доброго волшебника из детской сказки.

— Говорят, что старик видел Белую Улитку своими глазами, — совсем уже тихо сообщил Льюис. — Оттого-то и повредился в уме…

— Вот как?! — заметно оживившись, воскликнула Геката. — Это очень интересно! Я об этом ничего ещё не слышала. Неужели Улитка так страшна, что одним только своим видом способна лишать людей рассудка? Он видел Улитку?! Подумать только! Как же это произошло?

— О-о, это долгая история, госпожа Геката, — сказал Льюис. — Очень тёмная и запутанная. Если начать её рассказывать сейчас, то, пожалуй, не закончишь и к утру. Когда-то, давным-давно, Эмпедокл и его напарник, тоже гробовщик, попали в очень нехороший переплёт. Получилось, что они вроде как перешли дорогу самой Белой Улитке — что называется, бес попутал! — за что потом оба крепко поплатились. Хотя, сказать по правде, дело тут не столько в Улитке, сколько в похищенном ими из родовой усыпальницы нефритовом колье, на которое было наложено могильное проклятье… Да что же это я вам говорю?! Спросили бы лучше вашего жениха. Думаю, Фронкул знает эту историю не хуже меня. Почему он до сих пор ничего вам не рассказал?

— Действительно — почему? — спросила Геката и, обернувшись, посмотрела на меня с укоризной. — Давно уж мог бы рассказать, Фронк. Ты наверняка всё об этом знаешь, а я бы с таким удовольствием послушала. Ну, что же ты молчишь?

Я молчал, потому что не знал, что сказать. Конечно, мне, как каждому «привратнику Эреба», в общих чертах была известна история старого гробовщика. Я знал, что когда-то, будучи ещё очень молодым, Эмпедокл вместе со своим напарником-гробовщиком обнаружили на кладбище склеп, осквернённый Белой Улиткой. Все следы её пребывания в усыпальнице были налицо: ступени пьедестала, словно смазанные жиром, блестели от улиточных выделений, а мертвец, лежавший во взломанном саркофаге, был характерным образом изуродован и ограблен. Однако, в силу каких-то непредвиденных обстоятельств, могильное чудовище не довело до конца свою разорительную деятельность. На теле, покоящемся в гробнице, ещё оставалось одно, не снятое Улиткой, украшение — редкой красоты нефритовое колье. Его-то и надумали присвоить себе Эмпедокл с напарником, рассудив, что основная вина за случившееся всё равно падёт на Улитку. Отчасти их расчеты оправдались. Колье перешло в руки приятелей, которым удалось беспрепятственно замести следы и скрыться, но что было потом и, главное, какие ужасы пришлось пережить обоим горе-похитителям — это я уже знал не очень хорошо…

Тут был и ночлег в мрачном, придорожном трактире, где по ночам из-под пола начинала проступать клейкая зловонная слизь, а на стенах, словно на теле прокажённого, вздувались и лопались огромные чёрные пузыри, похожие на гнойные нарывы; было и непостижимое вживление Белой Улитки в человеческую руку, в результате чего рука безобразно распухла и чудовищно деформировалась, приняв облик и повадки гигантского слизняка; наконец, тут имела место таинственная смерть юной красавицы, невесты самого гробовщика, имевшей неосторожность надеть нефритовое колье себе на шею и не снявшей украшение перед сном. Тонкий багровый рубец, оставленный цепочкой колье на шее девушки, которую нашли утром задушенной в своей постели, указывал на истинную причину её страшной гибели.

Было там и ещё что-то, не менее отвратительное и ужасное, о чём не хотелось вспоминать, а тем более говорить в этот праздничный вечер.

— Так много всего намешано, что и за сутки не расскажешь, — вновь заговорил Льюис, видя, с каким нетерпением Геката ждёт продолжения. — Но, пожалуй, самым непостижимым и загадочным в истории с нефритовым колье оказалось то, что от него никак потом было не избавиться. Чего только Эмпедокл не предпринимал, чтоб сбагрить с рук проклятую побрякушку! И продавал за бесценок, и обменивал на что-нибудь ненужное, и дарил просто так малознакомым людям, даже, случалось, подкладывал в чужие саквояжи. А однажды имел место такой случай, когда, придя как-то в состояние полного неистовства, Эмпедокл выбросил колье из окна вагона быстроходного экспресса, мчавшегося по краю горной пропасти. И что же?!.. Украшение на глазах исчезает в бездонной мгле и, кажется, можно вздохнуть с облегчением — с нефритовым злом покончено раз и навсегда! Но на ближайшей же станции проводник вводит в купе странного вида женщину, лицо которой затянуто густой вуалью, и говорит, что это временная попутчица, которая должна сойти на следующей остановке. Молчаливая пассажирка действительно вскоре сходит, но оставляет после себя на сиденье маленькую дамскую сумочку, в которой затем обнаруживается — что вы думаете? — да-да, то самое нефритовое колье, выброшенное полчаса тому назад в пропасть! Когда же потрясённый Эмпедокл начинает выяснять у проводника, что это была за женщина и на какой остановке она вышла, тот таращится на него, как на полного идиота, и заявляет, что никакой женщины он в глаза не видел, а в вагон никого не подсаживал и подсадить не мог по той лишь причине, что через эти гиблые места экспресс мчится на полном ходу безо всяких остановок… Одним словом, тем или иным путём колье неизменно возвращалось назад к Эмпедоклу, и он, в очередной раз становясь владельцем дьявольского украшения, приходил в полное отчаяние, граничащее с помешательством, которое в итоге… и одержало над ним верх.

— Да, от таких злоключений немудрено повредиться в рассудке, — произнесла Геката, разглядывая звездочёта с растущим интересом, после чего спросила, не по той ли самой причине он лишился зрения?

— Почти что да… — как-то уклончиво отвечал Льюис. — Вернее, он не то чтобы сам ослеп. Его уже как бы наказала Улитка. Говорят, эта тварь выела ему глаза…

— Как так — выела? — всплеснула руками Геката. — За что? Почему?..

— Точно сказать не могу. Может, за этот самый нефрит, а может, за то, что пытался тайком наблюдать за её появлением, — ещё менее охотно пояснил мой друг. — Улитка не любит, когда за ней подглядывают. Она будто бы приползла к нему ночью в сторожку, где он завалился спать, и высосала у него оба глаза. Он сам даже не мог ничего рассказать толком, поскольку был мертвецки пьяный. Но люди, пришедшие в сторожку поутру, обнаружили Эмпедокла полумёртвым от страха, лежащим на полу с двумя чёрными дырками вместо глаз… Так гробовщик поплатился за своё любопытство, после чего крыша у него съехала окончательно.

Видя, что Геката порывается спросить ещё о чём-то, Льюис добавил, как бы извиняясь:

— Конечно, я, возможно, что-то упустил или перепутал. Всего ведь не упомнишь. Вот сам старик мог бы рассказать более подробно и обстоятельно, но, повторяю, к нему не рекомендуется подходить слишком близко. Особенно в такую ночь, как эта. На вашем месте я рисковать бы не стал.

Моему словоохотливому другу тоже почему-то не хотелось развивать эту тему. Предупреждая дальнейшие вопросы Гекаты, он посоветовал нам поскорее занять зарезервированные для нас места, потому что вскоре должен был начаться обещанный концерт, на котором планировалось выступление САМОЙ Гондваны Даркле. Как и сторож Адомастр, Льюис являлся поклонником «божественной и несравненной». Он с нетерпением ожидал выхода артистки, заготовив для неё букет алых орхидей, и не смог удержаться от того, чтоб лишний раз не напомнить нам об огромной сумме, выплаченной певице администрацией кладбища за исполнение куплетов Прозерпины. «Господин Нефф возлагает особые надежды на её выступление», — несколько раз повторил Льюис с неподдельным восторгом.

… Когда мы ещё только спускались по ступеням, ведущим в пиршественное подземелье, Геката не без доли чёрной иронии нахваливала вкус и выбор директора кладбища, говоря, что для затеянного им мероприятия трудно подыскать более подходящее место, чем этот «египетский» склеп. По её мнению, тут всё соответствовало статусу празднуемого юбилея, поскольку всё насквозь было пропитано ароматами ритуальных воскурений и драгоценного тлена.

— Не удивлюсь, если вместо столов там будут накрыты луксорские саркофаги, — посмеиваясь, говорила она. — Надеюсь, ты поможешь мне во время застолья приподнять крышку одного из них? Очень хочется посмотреть, на костях какой мумии мы сегодня будем пить шампанское.

— Насчёт костей и мумий не очень-то обольщайся, — в тон ей отвечал я. — Склеп выстроен сравнительно недавно и по прямому назначению задействован ещё не был. Зачитывая приглашение на банкет, господин директор так прямо и сказал, что этим празднеством мы не потревожим ничей прах и не нарушим ничей покой.

— Так уж и ничей?! — неопределённо отзывалась Геката, пряча в уголках губ загадочную улыбку. — Если б ваш директор читал Библию с таким же усердием, как египетскую Книгу Мёртвых, он наверняка знал бы, что «…сеется в тлении, восстаёт в нетлении; сеется в уничтожении, восстаёт в славе; сеется в немощи, восстаёт в силе.» /Кор. ХV:42/

Осведомлённость Гекаты в древних текстах нередко заводила меня в тупик. Я сделал вид, будто не понял намёка, но моя невеста не унималась.

— А тебе не приходит в голову, Фронк, что в одном из саркофагов может скрываться Белая Улитка?! — говорила она, бросая на меня лукавые взгляды. — Почему бы нет?! Ты сам говорил, что она мастерица на подобные фокусы и любит жестоко дурачить людей. Вдруг она уже сидит где-нибудь там, затаившись, и только ждёт подходящего момента, чтобы вылезти наружу? Что ты на это скажешь?!

Я и на это не нашёлся, что сказать. Моя попытка как-то отшутиться получилась достаточно неуклюжей, и Геката продолжала развивать фантазии насчёт «улиточных» «фокусов», откровенно забавляясь моей растерянностью.

Когда спуск, показавшийся мне бесконечным, наконец, закончился, внизу, у коралловой ротонды, открывавшей вход в парадную залу, мы были встречены Льюисом, моим старым другом. После ряда восторженных и уже несколько приевшихся комплиментов в адрес Гекаты, после лестных замечаний относительно «волшебного» созвездия Кассиопеи в её волосах, Льюис сам вызвался провести нас по залам, устроив что-то вроде ознакомительной экскурсии. Моему другу хотелось лично представить нам наиболее почётных и уважаемых гостей из числа приглашённых, составивших цвет юбилейного застолья.

Обход по залам занял немало времени, но жалеть об этом не пришлось. Тут мы увидели и лучшего в городе экзорциста, доктора Климатиуса, одетого в доспехи демона Кассиэля, повелителя полуночной стражи; и владельца зеркального каскада «Алмазные кольца Сатурна» господина Фаразма вместе со своей супругой, ясновидящей Галкиссой, чьё платье, сшитое из лоскутьев амальгамы, делало её похожей на бродячую витрину зеркального магазина. Тут был и знаменитый некромант, ведущий специалист по части мумифицирования женских трупов, почтенный господин Граптолит, дававший открытые мастер-классы в усыпальницах нашего Некрополя. Облачённый в роскошное платье принца Калафа, на вечере присутствовал некто Диодор, владелец свадебного салона «Филемон и Бавкида», где заключались брачные союзы между людьми, одержимыми загадочными психическими заболеваниями. Диодор, помимо всего прочего, являлся главным конкурентом Льюиса в борьбе за руку и сердце зеленоглазой златокудрой Сциллы, дочери начальника горной охраны, а потому, представляя нам своего соперника, мой друг заметно нервничал и волновался.

Здесь присутствовало множество и других карнавальных персонажей, уродливых и прекрасных, тёмных и светлых, открытых и зачарованных, но из всех представленных нам знаменитостей, как узнанных, так и не узнанных, Гекату больше всего заинтересовал одинокий старик в мантии мавританского звездочёта. Нетрудно догадаться, чем именно был вызван повышенный интерес моей невесты…

— Вот видишь, Фронк, на ловца и зверь, — говорила она, осторожно заглядывая мне в глаза и трогая меня за рукав. — Вот тебе наглядный пример общения человека с Белой Улиткой, точнее, Улитки с человеком. Как видишь, всё тайное рано или поздно становится явным. Неужели даже после этого ты будешь говорить о каких-то там слухах и домыслах, на основании которых якобы лепится образ Белой Улитки?!..

Геката оставалась верна себе. Всякий раз, когда мне начинало казаться, что её интерес с Белой Улитке начинает угасать под воздействием какого-нибудь нового, более яркого и сильного впечатления, она тут же, так или иначе, давала понять мне, что ничего не забыла, всё прекрасно помнит и от своего желания посмотреть этой ночью на Белую Улитку отступать не собирается.

Когда Льюис под каким-то предлогом ненадолго оставил нас, пообещав вскоре вернуться, Геката сразу выразила желание, которое я больше всего опасался услышать от неё. Она сказала, что имеет намерение познакомиться с Безумным Гробовщиком лично и, не откладывая, решила сделать это тотчас же. Невероятную историю про встречу с Белой Улиткой и про колье из родовой усыпальницы ей хотелось услышать непосредственно из «уст первоисточника».

— Только ты, пожалуйста, сперва представь ему меня, Фронк, — попросила она так, словно речь шла о самых незначительных вещах, — а то мне самой как-то неловко подходить первой.

Несмотря на то, что я уже готовил себя к чему-то подобному, её просьба прозвучала для меня как гром среди ясного неба.

— Но постой, разве ты забыла, о чём нас предупреждал Льюис, — попытался остановить её я. — Ведь он говорил, что к Эмпедоклу нельзя подходить слишком близко. Тем более в такую ночь, как эта, в ночь чётного полнолуния. Это крайне опасно!

— Он не говорил — крайне опасно, не выдумывай, — с лёгкой улыбкой возразила Геката. — Он просто не рекомендовал завязывать с ним знакомство. Но мы и не будем подходить слишком близко, не волнуйся. Мы сядем так, чтобы между нами оставалось приличное расстояние. Кроме того, за спиной у нас всегда будет открыт путь к отступлению. Случись что, убежать мы всегда успеем. Тебя это устраивает?

Как и в большинстве случаев, Геката говорила таким тоном, что было не понять, шутит она или говорит серьёзно. Но когда, отвернувшись от меня, девушка решительно двинулась к столику гробовщика, стало ясно, что шутки окончены. Догнав и остановив её уже в нескольких шагах от цели, я выложил последний козырь, казавшийся беспроигрышным. Я ещё раз напомнил про замечательный концерт, который вот-вот должен начаться. Гекату, заядлую театралку, это не могло оставить равнодушной. Неужели её настолько заинтересовали сомнительные мемуары старого безумца, к тому же горького пьяницы и, наверняка, отчаянного вруна, что ради него она готова пожертвовать такими уникальными концертными номерами, как, например, скрипка гениального Ботропса?

— Послушай, Фронкул, — произнесла Геката, сделавшись на минуту неузнаваемо серьёзной, — давай договоримся так: пусть на этом вечере каждый будет искать себе развлечения в силу своих возможностей и по мере своих запросов. Гениальную скрипку Ботропса я с куда большим удовольствием послушаю в концертном зале Филармонии, чем здесь. На мой взгляд, декорации в виде могил, усыпальниц и надгробий — не самый лучший фон для скрипичных концертов…

— А божественная Гондвана Даркле?..

— Что касается Гондваны Даркле, — тут в голосе моей невесты зазвучали металлические нотки, — то, прежде всего, я не считаю её ни «божественной», ни «несравненной», а нахожу довольно приземлённой и обыденной. Кроме того, на мой взгляд, любой, мало-мальски разбирающийся в музыке человек давно бы уловил полное несоответствие между визгливыми верхними нотами её регистра и лирическим репертуаром исполняемых ею программ и перестал бы реагировать на её выступления с таким младенческим восторгом. Поэтому, если говорить о преимуществах концерта, который, по твоим словам, должен вот-вот начаться…

В этот момент где-то рядом вдруг раздался голос, разом положивший конец нашим препирательствам.

— КОНЦЕРТ НАЧНЁТСЯ РОВНО ЧЕРЕЗ ЧАС!!.. — изрёк кто-то, и, несмотря на то, что фраза была произнесена негромко и как бы между прочим, мы с Гекатой оцепенели от неожиданности, ибо к нам сказанное имело самое прямое отношение. Немало смущённые, мы огляделись по сторонам в поисках говорившего, но долго гадать нам не пришлось. Прежде чем таинственный голос зазвучал вторично, было уже ясно, кому он принадлежит.

— Господин директор распорядился перенести концерт на час позже, поскольку из приглашённых артистов собрались ещё далеко не все, — говорил звездочёт-гробовщик, не меняя при этом ни своей позы, ни выражения лица, не выпуская из рук медного кубка и даже не поворачивая в нашу сторону головы. Со стороны могло показаться, что человек этот беседует сам с собой. — Главное, до сих пор ещё нет Гондваны Даркле, без которой, как вы понимаете, концерт начинать нельзя, — сделав небольшую паузу в ожидании, видимо, какой-либо реакции с нашей стороны, Эмпедокл продолжал с тем же отсутствующим видом. — Ведь ни для кого не секрет, что именно она является гвоздём сегодняшней программы, и именно за её выступление, — в голосе Эмпедокла появились горделивые нотки, — господин директор не поскупился выложить фантастическую сумму, которая и не снилась всем звёздам, имевшем честь когда-либо выступать на этом кладбище.

Мы с Гекатой замялись, испытывая вполне понятную неловкость. Стало ясно, что звездочёт слышал окончание нашего разговора и наверняка догадался, о чём мы говорим. Теперь уже уйти совсем казалось делом неприличным, а навязывать своё знакомство тем более было неудобно. Ощутив безошибочным чутьём слепца причину нашего замешательства, Эмпедокл сам подсказал нам выход из положения.

— Вам, конечно, наболтали про меня кучу всяких вздорных небылиц, — сказал он, усмехаясь в бороду и великодушно обходя стороной все мои предостережения в его адрес. — И что я Безумный Эмпедокл, что я невменяемый Гробовщик, что я — Вечный Землерой, что ко мне нельзя слишком близко подходить, а разговор со мной вообще смертельно опасен. Даже не пытайтесь возражать! Наверняка вам это говорили, да ещё не один раз. Тем не менее, господа, вы правильно определились с выбором! Вы всё же нашли в себе мужество подойти, чем сразу заслужили моё доверие. А это, в свою очередь, даёт право… ПРАВО на безраздельное откровение рассказчика!… И почему бы вам не воспользоваться им и не послушать, что вам скажут за этот, подаренный Провидением час?!

Маска «гордого отшельничества» спала с лица мавританского звездочёта тотчас же, как только он повернулся к нам. Эмпедокл явно был рад новым слушателям, хотя в этом качестве мы даже не успели о себе заявить. Заметно оживившись, старик указал широким жестом на свободные места за столом, приглашающе кивнул головой и неожиданно улыбнулся.

— Впрочем, ближе к делу, — совсем уже по-свойски произнёс гробовщик. — Знаю, чего вы ждёте и что хотите от меня услышать, поэтому заявляю сразу: вся история, приключившаяся со мной, выеденного яйца не стоит. Скажу больше, если б не необходимость смазывать петли на воротах одного фамильного склепа, которые своим протяжным скрипом сбивали с тональности хор церковного клира, то ничего бы не произошло и вовсе, — он уже говорил так, словно мы давно сидели рядом с ним, умоляя рассказать об интересующем нас предмете, а он только сейчас решил удовлетворить нашу просьбу. — Но — что было, то было, друзья мои, и, раз вы сами отважились подойти, скрывать от вас я ничего не стану…

Пряди его пышных седых усов и бороды вновь зашевелились, складываясь в подобие улыбки. Похоже, у Эмпедокла действительно давно назрело желание излить кому-нибудь свою душу. Тем более что ему, как говорил Льюис, было, «что порассказать» и «что вспомнить». Улыбка звездочёта-гробовщика оказалась на удивление открытая, добродушная и располагающая. Он улыбался нам, как старым, добрым друзьям, встретившимся после долгих лет разлуки, и только чёрные линзы очков, за которыми прятались выеденные Улиткой глазницы, поблёскивали холодно и немного зловеще…