Давай поиграем

На самом деле, он меня создал. А я подсматривала его сны, пока не научилась дышать. Случается, я до сих пор так делаю. Тихонько, босиком пробираюсь по холодному полу. Претворив за собой дверь, забираюсь в его кровать, чувствую его самого. Я прикрываю глаза и до утра охраняю его покой.

Но знаю, теперь ему ничего не снится.

Я не помню, когда и где его встретила. Кажется, там было шумно, играла музыка и сновало множество людей. Не уверена. Помню только его лицо: бледное пятно, оттеняемое черной рубашкой. Он улыбался уголками губ и предлагал мне выпить. Я не знаю, как оказалась в том месте, но к тому моменту была довольно пьяна. И мне хотелось еще. Я приняла бокал из его рук, и, наверное, именно это можно считать началом.

Позже он говорил, что-то случилось с моей памятью. Он рассказывал, как нашел меня на дороге: я попала в какую-то аварию и ударилась головой. Не понимаю, почему он не захотел говорить мне правду. Но я знаю, не было никакой аварии. Все началось в тот шумный вечер, когда я была пьяна и встретила его.

Но он прав, что-то случилось с моей памятью. Я четко помню каждый день, проведенный в его доме. С того момента, как открыла глаза на большой кровати, а он сидел рядом и заботливо спросил, как я себя чувствую. Все, что было до того утра, рассыпалось пылью, унесло ветром. От моей памяти остались только ошметки – лохмотья, что представляются снами.

В этих туманных мечтах есть небольшая квартира и чьи-то лица. Есть молодой темноволосый человек, который, видимо, что-то значил для меня. Теперь его лицо не вызывает никаких эмоций. Я даже не могу четко вспомнить этого лица, только расплывчатый образ и большие глаза. И еще какие-то картины… яркая одежда, магазины, вечеринки, большой стол и множество номеров одного и того же журнала. Теперь все это не больше, чем сны.

Иногда я вижу в них расплывчатые кадры того вечера, когда впервые его встретила. Иногда мелькают смутные картины большого дома, к которому мы подъезжаем, белые простыни, шприцы и запах лекарств.

— Ты будешь моей куклой.

Может быть, он говорил это. А может, это мои кошмары.

Четко помню то утро. Я была испугана и не помнила ничего. А он взял меня за руку и негромко рассказал об аварии и о том, что я потеряла память. Она наверняка вернется, надо только подождать. Он предложил мне какое-то лекарство и стакан воды. Сказал, я могу пожить у него, пока не восстановится память. Собственно, выбора не оставалось: я не помнила, куда мне возвращаться.

Его дом был поистине великолепен. Большой, старинный. Я знала, что он стоит на окраине города: из окон не видно ничего, кроме дороги и заднего двора. Там я бывать любила: среди бурных зарослей и пения птиц. Когда я попросила, он поставил в тени липы массивные качели. Но сам редко бывал во дворе.

Он вообще не любил выходить из дома. Только пару раз в неделю уходил рано утром, пока не встало солнце, и возвращался ближе к ночи. Он говорил, что работал. И привозил все, что бы я не попросила. У меня не было нужды выходить за пределы дома и сада. По большому счету, я до сих пор не имею представления, что творится за крепким деревянным забором.

Он был врачом. На первом этаже дома, точно за лестницей, располагалась его медицинская комната – единственная, куда мне запрещалось входить. Пару раз я все-таки заглядывала: многочисленные колбы, таблетки, шприцы… оттуда он приносил и мои лекарства.

Но я так ничего и не вспоминала. Наоборот, прошлое все больше казалось мне сном. Придуманным и нереальным. Моя настоящая жизнь была здесь, в этом доме. И он тоже это знал.

Это случилось однажды вечером. Мы сидели в гостиной, и я читала книгу, с ногами забравшись в кресло. Его не было весь день. С работы он приехал усталый и немного разочарованный – угадывать его настроение я научилась прекрасно. Он дал мне таблетки, а потом сел напротив. Я знала, что пока читала книгу, его глаза не отрывались от меня.

Неожиданно он поднялся и исчез из поля зрения.

— Ты моя, ведь так? – его голос раздался из-за моей спины.

Я положила книгу на колени, но не оборачивалась.

— Да.

— Мне всегда этого хотелось.

Его рука провела по моей шее до подбородка.

— Живая кукла, — пробормотал он. – Красивый комнатный цветок.

Его рука скользнула ниже, на грудь.

— Всегда моя.

Той ночью он забрал меня в свою комнату – раньше мне запрещалось туда входить. Раздел и уложил на кровать. Ему нравилось прикасаться к моему телу, ласкать его, овладевать им. Я делала все так, как он хотел. Мне нравилось удовлетворять его желания.

С тех пор каждую ночь я проводила в его комнате. Он никогда не включал свет, не любил разговаривать. Иногда я не засыпала до самого рассвета: слушала его дыхание и смотрела его сны.

У меня были книги, которые я любила, и множество альбомов по искусству, которые любил он. С тех пор, как я стала ночевать вместе с ним, он стал куда более приветливым и словоохотливым. Мы могли часами сидеть в гостиной и пить чашку за чашкой чая, обсуждая литературу или искусство. У нас не было только телевизора, потому что он не любил новости и говорил, что мне совсем не обязательно знать, что происходит. Внешний мир обходил нас стороной. Меня это не волновало: моей жизнью стали дом и он. Мне это нравилось.

Однажды он принес домой журнал. Думаю, это получилось случайно. Когда я заметила на столе глянцевую обложку, я заинтересовалась и подошла поближе, чтобы посмотреть. Название яркими буквами, чье-то улыбающееся лицо. На миг перед глазами словно заклубился туман, я вспомнила, как в своих снах видела это название. Входила в здание, которое украшала подобная вывеска.

Он тут же оказался рядом. Резко убрал журнал и сказал, чтобы я не обращала внимания.

— Но, кажется, я начала что-то вспоминать, — возразила я.

— Тебе только кажется. Это не настоящие воспоминания.

Я верила ему. Как верила ему всегда. Но с тех пор в его доме никогда больше не появлялось ни журналов, ни газет – даже по ошибке.

— Я хочу попробовать кое-что еще, — сказал он однажды.

— Что?

Вместо ответа он поднялся с кровати и подошел к шкафу. Взяв что-то, вернулся ко мне, и я увидела в его руке тонкий стилет. Склонив голову набок, я с любопытством смотрела на нож.

— Зачем он?

— Хочу предложить тебе новую игру.

Острыми гранями стилета мы пускали кровь друг другу, размазывали ее на обнаженных телах, с наслаждением слизывали вместе с дыханием. Наши игры стали куда изощреннее, а тела покрывала тонкая сеть шрамов. Они были лучшим свидетельством наших ночей, самым искренним дневником, по которому без труда вспоминался каждый раз, когда за нами закрывалась дверь его комнаты.

Я не следила за временем. Не помню, чтобы хоть раз посмотрела на часы. Время попросту перестало для меня существовать, став неизвестной и не волнующей меня субстанцией. Иногда мне казалось, что оно обходит наш дом стороной. Огибает его, обнимает.

— Моя любимая кукла, — твердил он.

Что может сделать марионетка, если вдруг оборвутся веревочки? Если она начнет терять опору? Она отыщет новую. Она сама станет кукольником. На один краткий миг. Этого достаточно.

Он стал работать чаще. Уезжать рано утром и возвращаться поздно вечером. Меня это не волновало. Но однажды после работы он даже не прикоснулся ко мне. И это повторилось.

— Ты нашел себе новую игрушку? – спросила я.

Он улыбался. Не смотрел на меня.

— О нет! Она ничуть не похожа на куклу. Она другая.

Я и он – это всегда было игрой. Но в ней не было мудрости шахмат, изящества покера или скользкой опасности «русской рулетки». Он делал ходы, я принимала правила игры. Но на этот раз я теряла его. И тогда я сделала свой единственный ход в нашей партии.

Когда он вернулся с работы и, улыбаясь, зашел в комнату, я уже ждала.

— Я хочу, чтобы твое сердце было только моим.

Он поморщился. Тогда я предложила ему сок из ягод смородины, который он так любил. Он выпил полный стакан, не почувствовав снотворного, которое я стащила из его медицинской комнаты. Он уснул. А я подумала, что в его комнате было много полезного.

Скальпелем я прошлась по его грудной клетке. Когда я вытаскивала сердце, его глаза распахнулись, кажется, в них плескалось удивление. Рассмотрев исходящий кровью орган, я на веревочке подвесила его к люстре. Капли крови стремительно срывались вниз и впитывались в ковер.

Развороченное тело следовало привести в порядок. Во дворе я облила его кислотой. А через неделю перенесла в комнату, уложила в его кровать. На столе уже стояло его сердце. Его плавающее в формалине сердце, которое теперь всегда мое.

В холодильнике много еды. Мир снаружи меня больше не интересует. Я хожу по дому, будто привидение, огибаю пятна запекшейся крови на полу, заглядываю в медицинскую комнату. Здесь пусто и тихо. Остались только я, он и тени нашей игры.

На самом деле, он меня создал. А я подсматривала его сны, пока не научилась дышать. Случается, я до сих пор так делаю. Тихонько, босиком пробираюсь по холодному полу. Претворив за собой дверь, забираюсь в его кровать, чувствую его самого. Я прикрываю глаза и до утра охраняю его покой.

Но я знаю, теперь ему ничего не снится.