Амулет из казуаровой кости Часть 1

… От волнения голос рассказчика дрожал и прерывался. В его истории, судя по всему, назревала долгожданная кульминация. Я слушал, затаив дыхание, боясь пропустить хотя бы слово.

—… Стараясь успеть высказаться до того, как отдаст концы, дед бормотал много лишнего и ненужного, повторяя по нескольку раз одно и то же, — говорил толстый Боб, волнуясь всё ощутимее. — Временами я почти переставал понимать его и смог хорошо усвоить лишь главное наставление: никогда не окунать в воду амулет два раза в одно и то же место. Эти слова дед произносил таким отчётливым и звучным голосом, невзирая на своё состояние, что не запомнить их было нельзя.

«Будь осторожен и предельно осмотрителен, внучек, — хрипел дед, держа мою руку своей рукой, остывающие пальцы которой уже отдавали холодом могилы. — Мне часто не везло. На протяжении своей жизни я сталкивался с такими вещами, о которых не хочется вспоминать. Но главная причина моих неудач крылась вот в чём: мне часто мешал Магедавея. О-о, это страшный человек… Будь начеку, мой мальчик, когда начнёшь пользоваться амулетом. Помни, Магедавея не оставляет надежды завладеть им и, может статься, окажется рядом с тобой в самый неподходящий момент…»

Как выяснилось, Магедавея — это был старый индонезийский колдун, которому некогда принадлежал этот амулет. Тогда… голландцы напоили его до бесчувствия и, пока старик спал мертвецки пьяный, сорвали у него с шеи бесценную вещицу. Позже, когда он, поднявшись на борт голландского корвета, потребовал вернуть украденную вещь, моряки только посмеялись над ним. Когда же он стал докучать им своими требованиями, они просто заперли его в грузовом трюме, а в ближайшем порту продали манильским работорговцам. А те уже направили старика прямиком на кобальтовые рудники. Оттуда никто не выбирался живым, но эта яма для смертников лишь ненадолго задержала старого колдуна…

Здесь дедом овладел очередной приступ кашля. Он приподнялся на подушках и, схватившись обеими руками за впалую грудь, кашлял долго, надрывно, с трудом делая перерывы, чтобы глотнуть немного воздуха. Мне пришлось два раза наливать ему спасительную микстуру, а когда склянка из-под неё опустела, я решил порыться в домашней аптечке. Но стоило мне лишь приподняться с места, как дед судорожно ухватился за мой рукав, явно не желая расстаться со мной даже на минуту.

«… Магедавея каким-то образом отыскал меня и с той поры неотступно шёл по моему следу, — с трудом проговорил он, борясь с кашлем. — Последние годы проклятый колдун непрерывно охотился за мной, и я знаю, что он не остановится ни перед чем, ради того чтобы заполучить свой амулет обратно. Он следовал за мной как тень, появляясь, как правило, именно там, где его меньше всего можно было ожидать. Со временем его преследования превратились для меня в настоящий кошмар. Ночною порой я не мог сомкнуть глаз до самого рассвета, всё лежал и ворочался, чутко прислушиваясь к ночным шорохам, каждый из которых казался неслучайным и подозрительным. В глубокой тишине мне чудились осторожные, бесшумные шаги подвижных маленьких ног, обутых в мягкую обувь, сшитую из перьев какаду и волос кенгуру. /Я хорошо знал, что эта обувь не оставляет следов./ Распалённое воображение тут же дописывало остальное: мне начинало казаться, что факир подкрадывается к моей кровати, ловко прячась за спинками кресел и стульев и сжимая в руке кунделу — ритуальное орудие убийства. В темноте, словно два тропических светляка, вспыхивали крохотные, сине-зелёные глазки-бусинки. Полные сверхчеловеческой ненависти и злобы, они глядели на меня в упор, не отрываясь. В эти минуты меня охватывал такой сверхъестественный ужас, что остаётся только удивляться тому, как моё сердце до сих пор не разорвалось на части…»

Невзирая на всё ухудшающееся состояние, дед говорил так убедительно, что мне, как ни пытался я уверить себя в том, что выслушиваю бред смертельно больного человека, тоже почудились за спиной лёгкие, крадущиеся шаги. Я быстро обернулся назад, но, понятное дело, никакого колдуна за собой не обнаружил.

«Бойся Магедавеи, — жарким шёпотом повторил дед. — Колдун хитёр, коварен и очень опасен. Это маленький, смуглый старичок, похожий на обезьянку-носача, что водится на островах Индонезии. Правда, он может поменять свой облик и явиться перед тобой в самом необычном виде, но есть одна характерная примета, по которой ты всегда сможешь его опознать. На лбу его стоит чёрная отметина — клеймо, которым его пометили голландцы, когда продавали в рабство. Клеймо это рисунком и размером повторяет аверсу голландского гульдена… Запомни хорошенько, внучек, — голландский гульден!..»

Дед угасал прямо у меня на глазах. Каждое слово он произносил с огромным трудом, словно вкладывая в него последние крупицы ещё теплившейся в нём жизни.

«Дедушка, вы о чём?! — не выдержав, воскликнул я, до крайности взволнованный такими речами. — Какой колдун? Какой гульден? Какая обезьяна-носач? События, о которых вы говорите, относятся ко временам почти столетней давности. Этот ваш Магедавея, которого якобы надлежит опасаться, давным-давно пошёл на корм рыбам, а если он умер сухопутной смертью, то кости его успели истлеть и превратиться в перегной. Чего вы боитесь? Вы, верно, что-то напутали в вашем летоисчислении!..»

Но дед уже почти не мог говорить, ему стало совсем худо. «Будь осторожен!.. Береги амулет!.. Не окунай его в одно и то же место два раза!.. Бойся Магедавеи!..» — ещё какое-то время слышал я, потом всё окончательно смешалось, и бормотание сменилось прерывистыми хрипами. Истощённое тело деда содрогалось в жестоких конвульсиях, на губах выступила пена. Стало ясно, что жить ему остаются считанные минуты.

Крайне встревоженный, я побежал звать своих родных. Отец как всегда пил на кухне горькую и плохо понимал, что происходит; моя же старшая сестра, тоже не на шутку перепугавшись, поспешила вызвать по телефону «скорую»…

К нашему удивлению, «скорая» примчалась так быстро, что мы даже не успели толком подготовиться к её приезду. Со стороны могло показаться, что там только и ждали нашего вызова. Когда на входной звонок была открыта дверь, мы увидели на пороге маленького, сухонького человечка в белом халате и шапочке, украшенной ярко-красным крестом. Шапочка была насажена на непропорционально большую, какую-то угловатую голову доктора очень глубоко, почти до самых бровей, надёжно закрывая и без того узкий, обезьяний лоб. Вообще, вид у прибывшего медика был не самый располагающий. Угрюмое, скуластое лицо жёлто-коричневого, пергаментного цвета делали ещё более неприятным широкий, сплюснутый нос, похожий на раздавленную сливу, и огромные надбровные дуги, из-под которых крохотными огоньками напряжённо поблёскивали маленькие колючие глазки. Всё это производило не очень хорошее впечатление, но я полагал, что внешность в профессии врача — не главное, а потому поспешил сразу провести его к больному.

С первых же шагов некрасивый доктор показал себя человеком дела. Не задавая лишних вопросов, он быстро скрылся в спальне деда и сразу плотно прикрыл за собою двери, наказав никому туда не заходить без особого на то разрешения. Мы с сестрой послушно присели на диван в гостиной и в полном молчании стали ждать результата…

Так прошло примерно около получаса. Сидя на диване, я не мог отделаться от мысли, что наш спаситель в белом халате кого-то мне напоминает. Чей-то характерный образ, яркий портрет некоего загадочного персонажа, наделённого отнюдь не положительными чертами, неотступно маячил у меня перед глазами, не давая покоя и будя беспричинную тревогу. Я перебрал в памяти все более менее подходящие аналогии, но нужного сравнения найти так и не смог. Внимание в такой обстановке рассеивалось; конечно же, я больше думал о здоровье деда: как-то там сейчас старик? Удастся ли ему преодолеть очередной кризис? Останется ли он жив после такого тяжёлого приступа?

Поначалу в спальне было сравнительно тихо. Правда, временами из-за плотно закрытых дверей прорывались странные звуки, которым сложно было подобрать объяснение. Сперва слышалось что-то похожее на шелест переворачиваемой и рвущейся бумаги, и сестра сказала, что, вероятно, доктор листает медицинскую карту больного, а если отдельные страницы случайно и рвутся, то это, скорее всего, оттого, что у него из-за спешки дрожат руки. Потом на пол упало что-то стеклянное и разбилось. По мнению сестры, так могли падать и разбиваться ампулы с жидкими препаратами, и она предположила, что, судя по всему, врач собирается сделать дедушке обезболивающий или успокоительный укол. И действительно, дед издал вдруг пронзительный, душераздирающий вопль, от которого у нас душа ушла в пятки — /он всегда ненавидел уколы!/ — потом задышал часто-часто и затих… «Полегчало, слава тебе Господи», — произнесла сестра и с облегчением перекрестила себе лоб.

Но, несмотря на то что больному стало лучше, непонятная возня в комнате не прекращалась. Всё отчётливей были слышны торопливые шаги, зачем-то передвигалась с места на место мебель. Ампулы с обезболивающим разбивались одна за другой, причём грохот, издаваемый их падением, заставлял всерьёз задуматься о размерах этих ампул. Сестра уже никаких гипотез не выдвигала, а только сидела с помертвевшим от страха лицом и, не переставая, крестилась. Тогда, чтоб успокоить её, я высказал предположение, что в спальне, по всей видимости, внезапно перегорела лампочка, и доктор в темноте просто не может найти выход из помещения.

Звуки шагов раздавались таким образом, что можно было подумать, будто жрец Гиппократа бродит по комнате правильными концентрическими кругами, то увеличивая, то уменьшая их диаметр. Слушать эти загадочные брожения становилось всё более невыносимо. Решив, наконец, покончить со всеми загадками, я поднялся с дивана и двинулся было к спальне, но тут двери распахнулись, и некрасивый доктор сам вышел нам навстречу. Он выглядел таким измученным и утомлённым, словно ему только что пришлось выполнить тяжёлую физическую работу. Смуглое лицо его блестело от пота. С трудом переводя дух, врач заверил нас, что кризис миновал, и дедушке стало намного лучше. Теперь больной спит крепким, здоровым сном и в течение часа его ни в коем случае нельзя беспокоить, потому что сон для него сейчас — лучшее лекарство. Доктор сказал, что всё будет хорошо, но, несмотря на обнадёживающий диагноз, мне показалось, что сам эскулап чем-то расстроен.

Я проводил доктора до входных дверей и, уже стоя в прихожей, где он принялся выписывать рецепт, заметил вдруг странную перемену в его облике. За то время, пока он находился у постели больного, его шапочка с красным крестом сдвинулась на затылок, открыв при этом узкий, изборождённый глубокими морщинами лоб, похожий на срез коры столетнего дуба. На этом видавшем виды лбу, чуть выше переносицы, показался небольшой, непонятного происхождения чёрный кружок величиной с пятирублёвую монету. Эта странная метка напоминала отпечаток, который можно было оставить, приложившись ко лбу жжёной пробкой, и при виде этой кружка у меня как-то нехорошо заныло под сердцем. Кому и зачем понадобилось метить лоб смиренного медика таким странным образом, подумалось мне? Почему он сам не в состоянии смыть это пятно, если оно, конечно, смываемо?! Да и пятно ли это?!..

Перехватив мой взгляд, доктор неожиданно занервничал. Сунув мне в руку недописанный рецепт, он буркнул под нос нечто нечленораздельное и пулей выскочил за дверь, откровенно проигнорировав купюру, которую я держал наготове, зажав между средним и указательным пальцем правой руки.

После его внезапного ухода я некоторое время растерянно топтался в прихожей, раздумывая над странным поведением врача. Было не совсем понятно, что именно могло его так разозлить? Или он чего-то испугался?.. Множество догадок и подозрений закопошилось в моей голове, но ни одна из них не казалась единственно верной. Наконец, вспомнив о больном, я пошёл в комнату, безуспешно пытаясь прочесть в оставленной бумажке названия мудрёных медицинских препаратов. Нацарапанные там каракули, по моему мнению, не имели ничего общего не только с латынью, но и ни с одним из известных мне европейских языков. И это тоже казалось очень и очень странным…

Новый звонок в дверь, резкий и пронзительный, буквально подбросил меня на месте. Кто бы это мог быть? Боязнь, что повторный звонок разбудит забывшегося здоровым сном деда, заставила меня опрометью кинуться назад. В прихожую мы с сестрой влетели почти одновременно и, открыв дверь, оба остолбенели от неожиданности…

На пороге стоял ещё один врач «скорой помощи». В отличие от предыдущего этот был высокий, тощий, костлявый, без располагающей айболитовской шапочки с красным крестом, в измятом синем халате и ещё более хмурый и неприветливый.

— Что у вас случилось? Где больной? — хриплым, каркающим голосом прокричал он, близоруко щурясь на нас через толстые стёкла огромных очков. — Давайте быстрее. У меня мало времени.

Мы с сестрой были настолько поражены этим визитом, что не сразу нашли, что ответить. Первой опомнилась сестра.

— Ваш человек уже побывал здесь, — твёрдо сказала она, глядя прямо в глаза новоявленному доктору. — Он сделал всё, что в его силах, и минут десять как оставил наш дом.

— Не морочьте мне голову! — ещё сердитее закричал костлявый доктор. — Какой наш человек? У меня на сегодня куча вызовов, и я не могу тратить время по пустякам. Вот ваш адрес! Я приехал сюда и должен видеть больного. Если это ложный звонок, то вам придётся заплатить крупный штраф! Предупреждаю по-хорошему!

Между ним и сестрой завязалась перепалка. Пока она пыталась оправдаться перед вновьприбывшей «скорой», до меня кое-что начало доходить. Когда же, описывая внешность предыдущего доктора, моя сестра произнесла такие слова, как «круглый ожог на лбу» и «был очень похож на обезьянку-носача», догадка наконец-то осенила меня.

Со всех ног кинулся я в спальню деда и, распахнув двери, застыл на пороге, сражённый ужасным зрелищем…

По комнате словно смерч прошёлся! Другого сравнения было не подобрать! Всё, что могло переворачиваться, было перевёрнуто вверх дном; разбито всё, что разбивалось, выпотрошено и вывернуто наизнанку всё, что имело в себе хоть какую-то начинку и содержание. Огромный платяной шкаф был опрокинут и вытряхнут, будто спичечный коробок. Накрахмаленные, отглаженные простыни и наволочки, хранившиеся в нём, целые постельные комплекты с изображением знаменитых морских баталий — /ими особенно дорожил дед/ — были переворошены и разбросаны по комнате, как ненужная ветошь. Все ящики дубового дедушкиного бюро валялись на полу, также опустошённые и переломанные. Содержавшиеся в них записки, письма, дневники и мемуары деда были разорваны, рассеяны по кабинету вперемешку с бельём. И такая бесчеловечная, варварская экзекуция была произведена надо всеми вещами, находившимися в комнате! Даже стоявшие на подоконниках горшки с декабристами были опрокинуты и опорожнены все до единого.

Здесь был произведён обыск: быстрый, тщательный и беспощадный. Похожий на обезьянку-носача доктор что-то упорно и настойчиво разыскивал. Всё окончательно встало на свои места, когда я заметил, что любимая дедушкина репродукция «Девятого вала» вместе с бюстом адмирала Нельсона тоже валяются на полу, растоптанные всё теми же безжалостными ногами. Святая святых деда — его крошечный тайник, умело замаскированный под розетку, — был вскрыт и обшарен так, что вся пыль из него исчезла. Вскоре я разыскал среди разбросанного тряпья и заветную коробочку слоновой кости, в которой хранился амулет. Естественно, она была пуста…

Пух, вывороченный из распоротых подушек, поднятый сквозняком, кружился по комнате, медленно оседая и заволакивая следы ужасающего погрома пушистым, снежным покрывалом.

Я не сразу разглядел самого деда, хоть он и покоился в центре произведённого развала. Точнее, его самого и видно-то не было. Из груды хлама торчала лишь его голова. Оседающие пух и перья облепили её со всех сторон таким образом, что она стала похожа на гигантский, чудовищный одуванчик. У меня не хватило сил подойти к нему. Было ясно, что дед мёртв…

Я долго стоял на месте, застыв как столб, потеряв счёт часам и минутам, и пришёл в себя, только когда прибыла милиция и начался осмотр места преступления.

Следователь, молодой, энергичный лейтенант, с пристрастием допрашивал меня прямо в нашей гостиной. Беседа у нас не клеилась. Картина разгромленной спальни неотрывно стояла перед моими глазами, из-за чего я отвечал невпопад, а, описывая внешность таинственного доктора, постоянно сбивался, давая противоречивые показания. В конце концов следователь рассердился и сказал, что если я не перестану валять дурака и не соберусь с мыслями, то пойду по этому делу не как свидетель, а как соучастник. Он раскричался, наговорил ещё массу каких-то нелепых грубостей и довёл меня в итоге до почти невменяемого состояния.

От волнения я страшно вспотел. Когда следователь вышел на лоджию покурить, я полез к себе в карман за носовым платком, чтобы вытереть ставшее мокрым лицо — и тут произошло нечто неожиданное!.. В кармане, помимо платка, мои пальцы вдруг наткнулись на какой-то маленький, шершавый, продолговатый предмет, сквозь который был продет тонкий, засаленный шнурок… У меня перехватило дыхание! Боясь обмануться в ощущениях, я медленно извлёк непонятную вещицу на свет, разжал пальцы и… едва не упал со стула. На моей ладони лежал амулет Магедавеи, целый и невредимый! Но каким образом он оказался у меня в кармане?! Ведь я был на сто процентов уверен, что дед до последнего момента держал амулет в своих руках, пока рассказывал свою историю. Очевидно, потом, когда кашель усилился, он, предчувствуя скорую кончину, сунул амулет мне. Я же, в полном смятении выбегая из комнаты, машинально опустил его в карман и почти сразу забыл об этом. Только такое объяснение могло показаться верным и приемлимым, но другое я и не искал. Главное, что амулет был у меня, и теперь я являлся его единственным и полноправным владельцем!

Охваченный ликованием, я покрыл бесценный подарок судьбы страстными поцелуями и успел спрятать его в карман буквально за секунду до того, как в комнату вернулся следователь…