Соло Богини Луны Часть 7

… Свет в глазах Аделины то вспыхивал, то угасал, улыбка на губах становилась всё напряжённее. Голос её зазвучал более глубоко и звонко: в нём появились драматические нотки. Я понял, что близится кульминация, и затаил дыхание…

Колокольчики между тем продолжали вызванивать на трёх аккордах лёгкий незатейливый мотивчик. Под эти бойкие переливы игрушечный саркофаг описал круг по залу и неожиданно остановился подле нас.

Тут только я заметила, что среди цветов лежит чьё-то неподвижное тело, и спросила часовых дел мастера, что это значит? Часовщик с готовностью ответил, что в саркофаг для наглядности положили куклу, обрядив её под покойницу. Заметив моё смятение, он добавил, что на такую эстетическую погрешность можно закрыть глаза, поскольку в целом механизм работает безотказно, и колокольчиковая музыка, под которую разъезжает тележка, очень приятная и усладительная для слуха, а сама кукла такая хорошенькая и нарядная, что просто глаз от неё не оторвать!..

Насчёт последнего он был совершенно прав.

Лежавшая в саркофаге кукла была превосходно оформлена! Для неё был сшит роскошный, сказочно— карнавальный наряд: ни дать, ни взять — настоящая принцесса Брамбилла!

Красивое итальянское платье из сиреневого шёлка, облегавшее её изящную фигурку, ниспадало по бокам пышными складками; тяжёлые рукава были снабжены глубокими прорезями в буфах, сквозь которые пробивались дорогие кружева. Пояс, расшитый драгоценными каменьями, а также диадема на фарфоровом лбу, украшенная огромных размеров хризопразом, дополняли небесную красоту этой чудной куколки!..

В самом деле, она была очень хороша — ею бы только любоваться и любоваться — но мне вдруг стало не по себе…

Всё очарование сказочного домика, так мило разукрашенного и расцвеченного, разом померкло, когда я поняла, что упакованное в погребальный наряд тело отнюдь не является кукольным…

Передо мной лежала настоящая мумия!..

Мёртвое, человеческое тело, хорошо высушенное и искусно набальзамированное, набитое кедровыми опилками и корой пробкового дуба, было аккуратно уложено в этот одуряюще-душистый цветник, чей терпкий аромат, по всей вероятности, должен был перебить запах экстракта сока алоэ и оливкового уксуса, которыми принято пропитывать кожу мумий.

Когда я поняла это, мне сделалось очень нехорошо, и яркие огни вновь вспыхнули и угрожающе замелькали у меня перед глазами с быстротой аварийной сигнализации. В их суматошном мелькании мне почудилось, будто гладкое, фарфоровое личико мумии сморщилось и потемнело, сделавшись похожим на печёное яблоко. Вокруг закрытых век обозначились глубокие синие круги, а рот сделался очень плоским и криво изогнулся, приняв форму подковы.

Я сразу догадалась, что происходит.

Эта злобная гримаса на лице куклы-мумии как бы являлась ответной реакцией на моё прозрение, мою случайную догадку, на то, что я, сама того не желая, ненароком раскрыла тщательно оберегаемый секрет. Никакой вины в том за собой я, конечно, не видела, но смотреть на это жуткое гримасничанье было невозможно!..

Мне захотелось немедленно уйти отсюда, но толстячок тотчас воспротивился этому.

Не желая отпускать меня, он засуетился вокруг, смешно подпрыгивая и размахивая пухлыми ручонками, всячески стараясь помешать моему уходу. Круглое лицо его покраснело, сделавшись из добродушного напряжённым и злым. Нарочито умильным голосом, в котором проскальзывали нотки нарастающего раздражения, часовщик принялся убеждать меня в том, что я ошибаюсь, и что меня обманывает зрение. Моё зрение?! /Ведь ты, Пинаевский, как никто должен знать, какие у меня зоркие глаза. При хорошей погоде на ясном ночном небе я могу разглядеть крохотное пятнышко туманности Андромеды, чего без специальных приборов удаётся лишь немногим./

И вот, ради того, чтобы уверить меня в моей якобы ошибке, часовых дел мастер пошёл на крайность. Он склонился над саркофагом, взял жёлтую и прозрачную, как парафин, руку куклы-мумии и немного приподнял её над мраморной гранью.

«Вот, пожалуйста, — с фальшивой, натянутой улыбкой произнёс он, обращаясь ко мне. — Обратите внимание, какая в данном случае наблюдается гибкость и податливость сочленений лежащего перед вами тела?! Разве рука настоящей мумии способна повторять такие очаровательные, женственные изгибы?! О, нет, уверяю вас, сударыня, рука мумии — сухая и жёсткая, как древесина. Она не имеет ничего общего с этой нежной, очаровательной ручкой. Подойдите поближе и у вас появится возможность убедиться в том самолично».

Сказать по правде, у меня не было ни малейшего желания определять на ощупь мягкость и податливость лежавшего в саркофаге тела независимо от того, кем оно на самом деле являлась: мумией или куклой. Мне хотелось только одного — как можно скорее покинуть этот склеп-часовню. Но толстячок так настойчиво упрашивал, почти молил меня подойти — у него даже слёзы на глазах выступили! — что я не смогла отказать…

И вот так, благодаря глупой своей доверчивости и безотказности, я совершила ошибку, которая едва не стоила мне жизни…

В тот самый момент, когда, пересилив себя, я приблизилась к саркофагу и послушно склонилась над утопавшим в цветах телом, произошло нечто непредвиденное!!..

Глаза мумии-куклы вдруг широко раскрылись! Она передёрнулась всем телом, будто по ней пропустили электрический ток, и, чуть приподнявшись, сделала молниеносное, почти незаметное движение, как кошка лапой, попытавшись схватить меня за руку!…

Не знаю, как такое могло получится — ведь я совершенно не была готова к этому! — но в последний момент мне удалось, отпрянув назад, одёрнуть свою руку…

Плохо понимая, что происходит, я бросилась к выходу, но путь мне преградил толстенький часовщик. Он явно не желал расставаться со мной! Грубо схватив меня за рукав плаща, он потащил меня назад, крича при этом: «Элла! Элла! Не волнуйся… Сейчас она ляжет вместо тебя — и ты будешь свободна!!»

Отбросив всякое притворство, он уже напрямую обращался к той мумии /или кукле?/, называя её по имени и суля скорое освобождение.

Может, она была и вполне одушевлённым существом — трудно сказать! — но я хорошо слышала, как, рыча от бешенства, упомянутая Элла пыталась выбраться из погребального ложа, чтобы помочь своему доброхоту затащить меня поскорее в саркофаг. К счастью, она запуталась в оплетавших гробницу цветочных гирляндах и, не имея сил освободиться, яростно билась в них, словно муха в паутине.

Её зубы стучали с такой неистовой силой, что от ударов нижняя челюсть отвалилась совсем и, упав на каменные плиты, откатилась в сторону, гремя и подпрыгивая, как детская погремушка. Было видно, что мумия-кукла любой ценой желает покинуть свой траурный пост и во что бы то ни стало вырваться на свободу — но мне-то с какой стати было занимать её место?!

А, судя по всему, именно такая подмена и являлась главным условием её освобождения.

Я вырывалась из последних сил, плакала, умоляла, что-то кричала, зовя на помощь, но против часовщика устоять было трудно. Силы были слишком неравны. Он готов был пойти на всё ради своей дорогой Эллы, и моё сопротивление только озлобляло его…

Не знаю, чем бы закончилась это противоборство, если б не синьор Камполонги!

Он появился так внезапно, словно с потолка спрыгнул. Раскинув по сторонам свои огромные руки, он тотчас вырос живым щитом между мной и часовщиком, заслонив меня от его назойливых домогательств.

Правда, тот ещё попытался что-то предпринять, невзирая на вмешательство, но получил такой сокрушительный удар обсидиановой тростью по лбу, что, перевернувшись через голову, отлетел в сторону, упал навзничь, а потом пополз на четвереньках назад к саркофагу, визжа, как поросёнок.

«Занимайся своим делом, часовщик! — прогремел синьор Камполонги, обращаясь к поверженному противнику. — И не смей ничего менять в установленном мною порядке! Ты и твоя жена уйдёте отсюда только после того, как выполните возложенное на вас задание! Часы должны работать безостановочно, приближая наше время!»

Это была потрясающая сцена, Пинаевский!

Синьор Камполонги смотрелся весьма внушительно и авантажно в ту минуту. Глаза его пылали, как лампионы; воздетый над головой сияющий посох делал его похожим на тень Самуила, явившегося по зову Аэндоррской волшебницы.

Он был страшен и прекрасен одновременно! /Вот тебе ещё пример подлинной, благородной отваги!/

Мумии синьор Камполонги сказал так:

«Если узнаю, что ты опять покинула своё ложе, ища себе замену, то берегись — я заставлю лежать тебя лицом вниз!»

Я видела, как позеленела мумия, заслышав такую угрозу. Правда, я не вполне уяснила смысл сказанного, но на неё эти слова произвели неизгладимое впечатление. Корчась и плюясь от бессильной злобы, она с неожиданным проворством залезла обратно в погребальный цветник, вытянулась в струнку и послушно замерла там со сложенными на груди руками.

Саркофаг сдвинулся с места и нехотя покатил назад к фальшивому иконостасу, теряя по дороге цветы из растрепавшихся гирлянд. Толстячок, причитая и всхлипывая, побежал следом. Вскоре оба скрылись в стенном проёме, и свинцовые ворота со скрежетом захлопнулись за ними, точно дверцы огромной мышеловки.

Только после этого синьор Камполонги обернулся ко мне.

«Легкомысленная, непослушная девчонка, что ты себе позволяешь?!, — отбросив всякую деликатность, вскричал он, но я не обиделась, почувствовав, что суровость его показная и носит скорее воспитательный характер. — Ведь я предупреждал, чтобы ты не заходила в эту часовню! Я велел тебе сидеть на месте и не обращать внимания на то, что происходит вокруг! — сбавив тон, он уже почти отечески распекал меня, отчитывая, словно расшалившегося ребёнка. — Ни шагу больше не делай без моего разрешения, во всём слушайся меня и благодари судьбу, что я успел подойти вовремя!..»

/ «Вот как?! Они уже успели перейти на «ты»! — машинально отметил я, но не слишком расстроился этим: после всего, что довелось услышать, вышеозначенное, фамильярное «тыкание» казалось уже сущим пустяком./

—… Гневные упрёки синьора Камполонги сопровождались бесперебойной работой часового механизма, чьи железные внутренности были развешаны над нашими головами, как кости расчленённого динозавра. Скрежетали исполинские шестерни, грохотали циклопические колёса, тяжело и мерно раскачивались маятники. Даже после бегства часовщика всё здесь продолжало жить, двигаться и вращаться, наполняя окружающее пространство невероятным звоном, стуком и лязганьем; казалось, что тысячи кузнечных молотов ударяют поочерёдно по чугунным наковальням.

Адский грохот отдавался в ушах нестерпимым гулом!

Звон и лязг проникали в самое моё сердце, заставляя его пульсировать в едином ритме с дьявольским устройством. «Время подходит, обратное время…» — пронеслась вдруг в голове странная фраза, прежде чем я почувствовала, что начинаю слабеть, и свет, и без того неяркий, померк в глазах, распавшись на отдельные лучики-нити, которые тут же свернулись в маленькие зубчатые кружочки, наподобие часовых шестерёнок. Снова вспыхнули и замелькали огни из увядших гирлянд. По одному пылающему огоньку приклеилось к каждому зубчику. Потом все они начали быстро кружиться, всё быстрее и быстрее — и голова моя невольно закружилась вместе с ними…