Призрак Девкалионовой Долины Часть 5

Неожиданно доводы собеседника потеряли для меня всякий интерес. Некто бритоголовый и бронзоволицый, великанского роста и телосложения, седоусый, закутанный в настоящую мантию, сшитую из хвостов бродячих опоссумов, безраздельно завладел моим вниманием. Великан располагался немного поодаль, восседая на странного вида треноге, подобной той, которой пользовались некогда пифии Дельфийского оракула в храме Аполлона. Длинные седые усы охотника стекали вниз по квадратному подбородку волнистыми серебристыми струями, как у волшебника Альфеора, ниспадая распушёнными концами на тёмный чешуйчатый нагрудник, похожий на панцирь броненосца.

Седоусый исполин, как и другие охотники, тоже вещал про Чёрного Вепря, но по выразительности и темпераменту превосходил многих. Мощный голос его звучал грозно и всесокрушающе, он гремел, как труба града Иерихона. Я не утерпел и, извинившись перед Гунезоном, пересел поближе к иерихонской трубе. Моих ушей коснулись такие слова, как «лицемерие мёртвых и живых», разом заставившие меня насторожиться; потом я услышал про «грядущую ночь ДВОЯКОЛУНИЯ», которая каким-то образом «должна всё расставить по своим местам», наконец было указано на «лживую нарочитость зеркальных ран», из чего следовало, что седоусый, как и я, тоже не слишком доверяет осмотру тела, произведённому столь необычным «пространственно-зеркальным способом».

— А я вам говорю, что это не одно и то же! — громоподобно трубил седоусый, возражая кому-то из оппонентов. — И эти зеркальные конструкции, как бы искусно они ни были выложены, никогда не убедят меня в целесообразности своего построения. «Не спеши доверять отражению, каким бы правдивым оно ни казалось, сказал когда-то Антиох Самосский, ибо всякое отражение способно меняться в зависимости от пристрастий наблюдающего». Повторный осмотр необходим, как бы ни противился этому Карл, как бы не было ему «тяжко и больно смотреть на обезображенное тело брата».

— Что за пагубное маловерие, господин Вечно Во Всём Сомневающийся?! Что за удовольствие — рыться в чужих носовых платках, мокрых от слёз и страданий,? — возражал седоусому кто-то с противоположного стола. — Или вам мало того, что вы видели? Или вас не убедила обильная кровоточивость распоротого живота Кларимона и его лицо, отягощённое страданиями последних минут жизни? Или на вас не действуют предупреждения относительно гибельного магнетизма открытых ран и их влияния их на здоровье живых людей? Смотрите, любезный, как бы ваше неверие не вышло вам боком, — вслед за тем прозвучала уже недавно слышанная мной инверсия об открытых, кровоточащих ранах, нанесённых клыком или когтем «нечистого» зверя. — Вне всяких сомнений, зеркала были выставлены для нашей же с вами пользы. Карл всё доходчиво объяснил нам…

— Он ничего нам не объяснил, а только ещё больше запутал! — рявкнул бритоголовый. — Он заморочил нас всех своими зеркалами, не дал толком осмотреть тело погибшего! Из-за этих зеркал у меня в глазах до сих пор всё двоится, троится и множится. А он ещё взывает к нашей объективности! Какая тут может быть объективность?! Да вы мне хоть целый зеркальный лабиринт соорудите — я не посмотрю ни на какую объективность, а пройду его насквозь, как Минотавр! Да-да, я бесконечно устал от лицемерия мёртвых и живых! Если хотите, сам в состоянии создать любую зеркальную конструкцию, но это не принесёт мне полного удовлетворения! ВЫ дайте мне возможность ознакомиться наощупь, дайте взглянуть своими глазами и убедиться воочию — вот тогда я признаю правильность предложенного вами метода!

Я слушал этот страстный монолог с обострённым вниманием. Конечно, далеко не всё мне было понятно, я не понимал, что означает — «лицемерие мёртвых и живых» и при чём здесь Минотавр, но догадывался, что обсуждается что-то очень важное, имеющее к моему делу самое непосредственное отношение.

— Что же касается Чёрной Свиньи, то я могу рассказать про неё столько, что хватит на целую муниципальную библиотеку, — неутомимо трубил бритоголовый. — Для примера приведу один лишь случай, который разом отрезвит всех вас, а кое-кого и поставит на место… Это произошло пару лет назад, когда мой лучший друг Элеазар, по прозвищу Небесный Землерой, брал себе в жёны первую красавицу долины Гурциану, дочь Кривого мельника.

Свадьба была грандиозная; давно у нас не случалось празднеств такого масштаба; народ съехался со всех концов Девкалионовой долины. Мельница Девяти Утопленников, где намечались главные торжества, буквально ломилась от гостей. Столы были расставлены как по берегам тихой Свинцовой заводи, так и вдоль стремнин бурной Флиоракии, и повсюду дымились и трещали жаровни, на которых готовилось мясо подстреленной дичи, а бочки с вином пустели так быстро, что их не успевали подкатывать к пирующим…

Всё бы ничего, но незадолго до свадьбы Элеазар зачем-то пообещал невесте, что в качестве свадебного подарка поднесёт ей шкуру Чёрной Свиньи! Конечно, он сказал так, не подумав, в порыве безудержной охотничьей спеси, которой — чего греха таить?! — у нас всех хоть отбавляй, но, как говорится, сказанного не вернёшь. Не иначе как лукавый подбил его на это пустословие. Шкура Чёрной Свиньи — надо же было такое загнуть! Чего там, Элеазар был шкуродёр от бога и цену себе знал, но тут явно перестарался. Главное, рядом не оказалось никого из друзей, которые могли бы предостеречь его от скороспелого заявления. Никакой шкуры Элеазар, естественно, не добыл, хотя просидел ради этого безвылазно в лесу почти целую неделю, зато, когда наступил день свадебных церемоний, с самого начала что-то пошло не так…

В самый разгар веселья, когда все гости были уже основательно пьяны и веселы, ко мне вдруг подсел сам жених. Он выглядел очень нехорошо и явно был чем-то напуган. Прерывающимся шёпотом мой друг признался, что со страхом думает о тех минутах, когда, по завершении свадебных торжеств, останется наедине с молодой женой в мельничной опочивальне.

«Помилуй, дружище, да ты явно не в себе! — воскликнул я. — Бесплодие неосязаемых фантазмов завело тебя чересчур далеко. Твоя невеста — первая красавица в Девкалионовой долине. Кто поспорит с этим?! Любой из нас дорого дал бы за то, чтоб оказаться на твоём месте! Твои страхи явно надуманы и раздуты! О чём ты?!»…

Тело Элеазара сотрясала странная дрожь. Я заметил, что он много пил, но почему-то не пьянел. Глаза его сохраняли тревожную ясность. Чуть помедлив, мой друг сказал, что с его невестой творится что-то непонятное: от неё исходит неприятный, тяжёлый запах, присущий крупным, диким животным, кроме того, Элеазар сообщил, что когда целует невесту, у него создаётся впечатление, будто нежные девичьи щёки покрыты густой и жёсткой щетиной. Больше Небесный Землерой ничего сказать не успел: ему пришлось вернуться на своё законное место. Местные Обычаи предписывали жениху постоянно находиться рядом с невестой.

Веселье продолжалось до глубокой ночи и я, потребив, как многие, чрезмерное количество пива и вина, забыл об этом разговоре. Однако вскоре о нём пришлось вспомнить и вот при каких обстоятельствах. По окончании торжеств я, как обычно, вернулся в свою берлогу на Кориандровые болота, где я тогда обитал и где находилась моя хижина Гордого Одиночества. Чувствовал я себя не очень хорошо. Смутная тоска теснила мою грудь. Я долго сидел в кресле, думая о загадочных свойствах отражений и теней, о том, что они имеют между собой общего и какая между ними может быть связь? На столе передо мной стояла глиняная миска с жареными бобами, моя ежевечерняя трапеза. Я поглощал бобы с помощью трёхзубой серебряной вилки, прислушиваясь к тому, как за окнами, протяжно завывая, ветер беспутных странствий носится над бескрайными болотными пустошами. Наконец я пришёл к выводу, что если в зеркальном двойнике отражаются худшие из наших достоинств, то лучшие из недостатков должны, по всей видимости, скрываться в тенях…

Мои размышления были прерваны стуком торопливых шагов, раздавшихся снаружи. Дверь распахнулась и на пороге появился Элеазар. На этот раз Небесный Землерой выглядел намного хуже, чем раньше. Смертельная бледность заливала его лицо, а глаза блестели, как у настоящего безумца. «Друг, произнёс он, задыхаясь, если ты по-прежнему думаешь, что мои страхи надуманы и что бесплодие неосязаемых фантазмов легко разрушить математической формулой, то это будет последний разумный довод в твоей голове. Дело в том, что ОНА гонится за мной и с минуты на минуту будет здесь!»

Закрыв за собой дверь на засов, он принялся рассказывать какие-то невероятные вещи, ИМЕВШИЕ МЕСТО в его опочивальне. По его словам, когда они с невестой остались вдвоём, с ней начали происходить непостижимые метаморфозы. Фигура её безобразно расплылась и увеличилась в размерах, тонкие пальцы на руках соединились в грубые жёсткие наросты, похожие на копыта, а из-под фаты выглянуло мохнатое свиное рыло. И когда это мерзкое свиноподобие, обольстительно улыбаясь, потянуло его за собой на любовное ложе, Элеазар едва не лишился чувств… Он сам не мог понять, как у него хватило сил и мужества добежать до окна и, выбив стекло, выпрыгнуть на улицу. После этого начался изнурительный, безостановочный бег по путаным лесным тропам. Землерой бежал, не оглядываясь, но краем уха слышал, как ОНА неотвратимо идёт по его следу. Наконец, когда он, уже совсем обессиленный, готов был пасть на землю, ноги привели его к моей хижине…

Договорить мой друг не успел… Вскоре снаружи опять послышались шаги, затем в дверь робко постучали и нежный женский голос, обратившись к Элеазару по имени, спросил, по какой причине он покинул свою невесту в брачную ночь? «Мне холодно и одиноко на нашем любовном ложе, — жалобно говорила она. — Умоляю, впусти меня скорее, любимый, и согрей в своих жарких объятьях!» Голос взывал к Элеазару с такой негой и страстью, произносил такие любовные клятвы, от которых растаяло бы сердце самого закоренелого женоненавистника.

Ситуация создалась, прямо скажем, непростая. Я — старый прожжённый волк, многое повидал на своём лесном веку, меня ничем не разжалобишь и не проймёшь, но тут даже мне пришлось смутиться. Гурциана билась у дверей, буквально захлёбывалась слезами, умоляя впустить её, и я почувствовал, что вот-вот могу сдаться и пойти ей навстречу.

Однако Элеазар, слушая эти признания, дрожал как осиновый лист.

Он умолял меня не поддаваться на уговоры, уверяя, что за дверями стоит оборотень. Я не знал, что делать и вдруг мою голову осенила спасительная идея. Немного подумав, я сказал, что, прежде чем открыть дверь, нужно выглянуть на улицу через маленькое окошко над дверями и посмотреть, кто на самом деле стучится к нам. Подставив лестницу к окошку, я тут же начал взбираться по ней. Когда мне удалось добраться до верха и выглянуть через оконный проём на улицу, я действительно увидел внизу худенькую, девичью фигуру, закутанную в плащ, о чём, спустившись вниз, уведомил приятеля. Он не поверил моим словам. Заново установив лестницу, Элеазар полез проверять увиденное мною, а я, уже почти успокоившись, подошёл к дверям и стал отодвигать засов…

Но в тот самый момент, когда засов почти был снят, сверху послышался отчаянный вопль. «НЕ открывай дверь, дружище! — кричал мой друг. — Тень!!! Взгляни на её ТЕНЬ!!..» Смысл сказанного не сразу дошёл до меня. Какая тень, при чём здесь тень, недоумённо думал я, а руки продолжали машинально делать своё дело… через секунду дверь была открыта…

Что произошло впоследствии — трудно передать словами.

Какая-то невероятная буря, ворвавшаяся в нашу хижину, содержавшая в себе черты и человека, и животного, а также тайных стихийных сил, подчинявшихся необъяснимым законам природы, накинулась на моего приятеля. За считанные секунды Элеазар был растоптан и разорван на мелкие кусочки. Он превратился в бесформенное кровавое месиво, не успев, наверное, даже толком вспомнить о своём некогда опрометчиво данном обещании добыть Шкуру Призрака. Обещании, в конечном итоге стоившем ему жизни.

Как всякое олицетворение сил зла, Чёрная свинья была неутолима в истреблении живой человеческой плоти. Почуяв вкус крови, она, разумеется, жаждала новых жертв. Наступал мой черёд превращаться в месиво — я знал, что меня ждёт! — и только счастливая случайность помогла мне избежать гибели.

Рядом на столе ещё продолжала дымиться миска с жареными бобами, которые я поглощал до прихода Элеазара. А из бобов всё так же торчала трёхзубая вилка — единственный мой настольный инструмент, которым я пользуюсь во время еды. И когда Свинья, покончив с моим другом, повернула ко мне ужасное косматое рыло, перепачканное кровью, я схватив со стола вилку, со всей силы всадил её чудовищу в шею, чуть пониже левого уха. Раздался отвратительный хруст…

Сказать по правде, я ни на что особо не надеялся — какую в конце концов опасность могла представлять из себя какая-то вилка — но произошло настоящее чудо. В ответ раздался истошный визг. Чудовище резко отшатнулось, попятилось назад и затем выскочило из хижины, завывая и визжа, как… да-да, именно так, визжа, как настоящая свинья. Эта тяжеловесная неподъемная туша прыгала от боли как лягушка, она кувыркалась и корчилась, как раздавленная каракатица. Наконец, Свинья умчалась прочь, наполняя воздух истошным визгом, она исчезла в чаще и с тех пор долго не объявлялась… По-моему, вплоть до сегодняшнего времени её видно не было…

Вы думаете, в чём тут дело?! Что могло напугать эту неустрашимую, ничем не пробиваемую тварь, а? СЕРЕБРО! Во как! Вилка-то была не простая, а серебряная! На загривке свиньи она оставила след в виде трёх глубоких красных дырок. У нормальной свиньи в этом месте толстенный слой жира, который не проткнуть даже острым ножом, но здесь иной случай. Серебро вошло ей под ухо глубоко, как в масло. С этой вилкой в шее свинья и убралась восвояси. Вот какой знаковый случай произошёл со мной на Кориандровых топях два года назад. И теперь, после всего, что было, я с полной уверенностью могу сказать, что Чёрная Свинья — не просто посланница тьмы. Она — воплощение самых страшных, самых необъяснимых и буйных её проявлений. Готов поручиться, что Природа не создавала более совершенного и ужасного орудия для сокрушения основ любой веры, чем этот монстр…

После того, как рассказ был закончен, некоторое время никто не мог произнести ни слова. Каждый пытался по-своему истолковать услышанное.

— А что вы скажете насчёт теней? С тенями как быть?! — наконец крикнул кто-то с дальнего стола. — Судя по всему, вы и тень хотите теперь приравнять к отражению, которому, согласно Антиоху Самосскому, не следует доверять?

Глаза бритоголового вспыхнули недобрым огнём.

— А что — ТЕНЬ?! С тенями почти всё то же самое! Если хотите знать, ТЕНЬ — ЭТО ПЕРЕХОДНЫЙ МОСТИК МЕЖДУ НАШИМ МАТЕРИАЛЬНЫМ МИРОМ И МИРОМ ТОНКИХ МАТЕРИЙ, — громоподобно протрубил он, слегка качнувшись от мощи собственного голоса. — К теням, если угодно, это относится в первую очередь! Но не к солнечным, конечно, а к лунным! В отличие от меня Элеазар заметил, что просительница, стоящая у порога, отбрасывает тень свиньи, и предупредил об этом меня, но поздно… Потому-то я знаю теперь истинную цену речённому вскользь. Да-да, я готов ответить за каждое своё слово, не будь я Бомбаст Громобой…

Услышав это, я вздрогнул так, что вино из бокала, который держала моя рука, полилось на стол.

— Громобой Отчаянный?!.. — невольно произнёс я вслух.

Как у меня это получилось, я сам не мог понять, но ещё не договорив, уже пожалел, что раскрыл рот.

В зале тотчас воцарилась гробовая тишина. Перестали звякать даже стаканы и кувшины на столах. Все головы повернулись в мою сторону, и нельзя сказать, чтобы это внимание доставило мне удовольствие. Я ощутил себя крохотной букашкой, с размаху угодившей в паутину и оказавшейся под перекрёстными взглядами сразу нескольких пауков. Казалось, неодушевлённые предметы тоже поразила всеобщая немота. Всё замерло и обеззвучилось. Даже декоративные звериные головы взирали на нас со стен, затаив дыхание…