Гаральд и Астильба Часть 2

О дальнейшей своей судьбе я не задумывался. Ветер шальной удачи подталкивал меня в спину, и громовые овации в честь стрелка-победителя отдавались в ушах навязчивым эхом. Ореол триумфатора сиял над моей головой подобно алмазным кольцам Сатурна. Правда, по мере того как я приближался к дому Астильбы, ореол этот стал понемногу блёкнуть. Во мне вдруг образовалась непонятная червоточина, мешавшая наслаждаться заслуженным счастьем. Я видел, как трещинка, крохотная, но вполне ощутимая, постепенно разрастаясь, начинает омрачать радость моей победы. Это не поддавалось объяснению, но когда впереди замаячил гремучего цвета особняк со свинцовыми пилястрами, меня почему-то охватил лёгкий озноб.

Чтобы погасить это неуместное чувство, я старался двигаться в темпе победного марша и, напевая под нос бодрящие охотничьи песни, выстраивал их под раскатистые трели свежих весенних чудозвонств.

Я сразил Лернейскую Гидру, ядро злых сомнений и тревог, я— новоявленный Вильгельм Телль, показавший всем чудеса камерной стрельбы, лучший из лучших на Аквамариновом побережье! — вот что намеревался объявить я своенравной красавице с первой же минуты. Мне многое хотелось сказать ей. Самые возвышенные эпитеты рвались из груди наружу, рифмуясь и складываясь в поэтические строфы, но… все они застряли в моём горле, когда я увидел Астильбу, открывшую мне дверь.

Девушка выглядела не очень хорошо. Смертельная бледность заливала её щёки. Роскошные волосы огненно-закатного цвета топорщились в разные стороны безобразной паклей. Астильба едва держалась на ногах, а на правый её глаз была наложена марлевая повязка…

НА мой вопрос — что это значит? — последовал невразумительный ответ, лишь отчасти объясняющий процедуру неосторожного обращения с огнём. Да, произошло несчастье, и оно случилось как раз в тот момент, когда девушка сидела у камина, вороша щипцами раскалённые угли. Резкий порыв ветра, ворвавшись через раскрытое окно, сыграл с ней злую шутку. Из камина высыпал ворох горячей золы, и одна из разлетевшихся искр, самая большая и яркая, попала ей прямо в глаз.

Ситуация создалась катастрофическая! От боли Астильба едва не лишилась чувств, и огромное спасибо доктору Сиспадонакеру, который примчался на вызов быстро, как только мог, и оказал всю необходимую помощь. Ах, всё это было так ужасно! Сколько было переживаний, сколько слёз! Доктору, конечно, пришлось повозиться, зато теперь, слава богу, всё позади. Глаз уже почти не болит, и дело быстро пойдёт на поправку, если придерживаться правильного курса лечения. Так сказал доктор, уходя. Неизменно добродушный оптимист, доктор даже позволил себе пошутить перед уходом, сказав, что с искрами, высыпающими из камина, надо, по возможности, быть поосторожнее. Искры вообще весьма непредсказуемы, особенно большие и яркие; они подобны молоденьким девушкам, падким на острые ощущения. И если им предоставить полную свободу действий, они способны на любые, самые неожиданные видоизменения.

Проклятая искра! — шептал я, пытаясь представить себе картину неосторожного обращения с огнём, при котором вероятность повреждения правого глаза наиболее высока. Мысли о горящих углях, ворошимых щипцами, завладели моим воображением. Я попробовал задать ещё несколько вопросов, но все они остались без ответа. Астильба дала понять, что обсуждение таких подробностей причиняет ей дополнительную боль.

Невозможно передать словами, до какой степени я был огорчён, смущён и расстроен случившимся. Конечно, я умолчал о своих стрелковых подвигах, тем более не стал требовать от Астильбы обещанного поцелуя. Сейчас девушке было не до того. Мне оставалось только пожелать ей скорейшего выздоровления и скромно удалиться. Единственное, что я мог себе позволить, это — тонко намекнуть на некую бесценную награду, ожидающую в скором времени своего героя. Мне не хотелось, чтобы АСтильба забывала о своих словах. Но она ничего на это не сказала, только посмотрела как-то странно и едва слышно пробормотала что-то похожее на «череп оборванный».

Мы договорились встретиться на следующий день, когда она пойдёт на перевязку, и я ушёл, но на душе у меня было неспокойно. Оставалась загадочная недоговорённость в виде марлевой повязки на её лице. Болезненный, потерянный вид АСтильбы также вызывал массу вопросов. Почему у красавицы повреждён именно правый глаз? Почему сегодня? Почему все начертания прежних дней неожиданно слились воедино именно сейчас, в канун Ночи Взаимоисключающих Совпадений, когда все плюсы меняются на минус и наоборот?! Ещё множество других «почему» и «зачем», посыпавшихся словно горошины из стручка, окончательно растравили мне душу. К месту припомнились и слова Вольфрама о том, как быстро выветривается «дурман победной эйфории», и что на смену ему приходят «слёзы горького прозрения». Проклятая искра!..

………………………………………..

Полный таких невесёлых размышлений, я шагал по бульвару Обманутых Надежд, спеша поскорее вернуться домой, когда вдруг за моей спиной послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то, пыхтя и задыхаясь, догнал меня и довольно бесцеремонно остановил, схватив за рукав. Обернувшись, я увидел доктора Сиспадонакера, того самого «добродушного оптимиста», который примчался «быстро, как только мог», оказал необходимую помощь пострадавшей да ещё нашёл повод пошутить перед уходом.

Сейчас вид «добродушного» доктора вовсе не внушал оптимизма. Он тяжело дышал и губы его тряслись. Кисть правой руки его была намертво стиснута в кулак, который он держал немного на отлёте, совершая при этом непонятные круговращения в воздухе.

— Гаральд, мне нужно с вами поговорить, — срывающимся голосом произнёс доктор, после чего, достав из кармана чистый платок, принялся отирать влажное от пота лицо. — Это очень важно, поверьте, — с трудом переведя дух, добавил он, заметив моё крайнее недоумение.

Эта встреча явилась для меня неожиданным и не очень приятным сюрпризом.

Первым делом я, естественно, подумал, что у Астильбы не хватило средств рассчитаться за визит, и потому доктор увязался за мной, чтобы востребовать недостающую часть гонорара. Но едва я, сделав успокаивающий жест, полез в карман пальто за кошельком, как доктор остановил меня взмахом руки. Он отрицательно затряс головой, а при словах «проклятая искра» лицо его исказила мучительная судорога.

— … Нет-нет, это лишнее, — хлопотливо забормотал он, морщась как от зубной боли. — Я сам готов заплатить любые деньги, лишь бы мне дали возможность забыть этот кошмар раз и навсегда… Знаете, я не хотел никому о том говорить — боюсь, меня сочтут сумасшедшим! — но вам, Гаральд, скажу. Вы внушаете доверие!

Доктор был чем-то сильно обеспокоен. Мне казалось, он ждёт какого-то наводящего вопроса с моей стороны, но я насторожённо молчал, весь обратившись в слух.

— Да, мне пришлось порядком повозиться, — помолчав, заговорил Сиспадонакер, так и не дождавшись от меня нужной реплики. — Травма была очень серьёзная, чего говорить! Следует принять во внимание, что я не офтальмолог. У меня нет при себе ни нужных инструментов, ни навыков, ни достаточных знаний в этой области. Тем не менее, я смело взялся за дело и возился довольно долго, пытаясь с помощью пинцета извлечь помеху из травмированного глаза. Я работал с предельной осторожностью, на какую был с пособен, но в какой-то момент перестарался и уколол её пинцетом. Она вскрикнула… Вообще в этом нет ничего противоестественного, все люди кричат от боли, но, вскрикнув, она непроизвольно приоткрыла рот, и тут я увидел её язык…

Он опять замолчал, и молчание это длилось столь долго, что я был вынужден попросить продолжить начатое. Тяжёлое дыхание Сиспадонакера заметно участилось. К ним добавились лёгкие всхлипывания. Обрывки какой-то сакральной тайны клокотали у доктора в горле, готовые вот-вот выплеснуться наружу в виде невероятных откровений.

— Это не был язык человека! — свистящим шёпотом сообщил он. — Узкая чёрная полоска, аккуратно раздвоенная на конце — вот что это было! Она мелькнула, как чёрная молния, и тотчас исчезла во рту, но заметить-то я успел… — он вдруг схватил меня за руку, словно призывая к предельному вниманию, и заговорил горячо и торопливо: — Поймите меня правильно, молодой человек, это был настоящий змеиный язык. Правда, на миг мне показалось, что я сошёл с ума, но тут она сама, словно догадавшись о чём-то, мельком глянула на меня здоровым своим глазом. Глянула остро, пронзительно, изучающе, и этот взгляд сказал мне всё! Я был на волоске от смерти! Если б я хоть чем-нибудь: движением, словом, жестом, интонацией, мимикой дал ей понять, что я успел разглядеть то, что РАЗГЛЯДЕЛ, этот визит к больному стал бы для меня последним. Хвала всевышнему, я вовремя понял это! Сам не знаю, как мне удалось преодолеть эти тернии, но твёрдость духа не покинула меня в ту страшную минуту…

Неожиданно голос рассказчика задрожал и принял плаксивую окраску. Доктор был готов разразиться рыданиями, но в последний миг сдержал себя; он опять стал задыхаться и в итоге закашлялся так, что мне пришлось с силой ударить его ладонью по спине. Я не знал, что говорить. Услышанное произвело на меня двоякое впечатление. С одной стороны, нельзя было не доверять этому опытному эскулапу, верному служителю Асклепия, с другой — поведение доктора, его голос, взгляд, жестикуляция всё более укрепляли во мнении, что он не в себе.

Я попробовал, как мог, успокоить несчастного Сиспадонакера. По всей видимости, сказал я, доктор стал жертвой болезненного самовнушения. Слишком много говорилось последнее время про Лернейскую Гидру, слишком много про неё было накручено всяческих небылиц. Её неприкасаемый статус не давал покоя никому, даже тем, кто в тир не ходил, а о подобных мероприятиях высказывался крайне отрицательно. «Вас, доктор, запутали ваши же фантазии, — сказал я и в заключение повторил: — О, если б не эта проклятая искра!»

При слове «искра» по лицу доктора опять пробежала судорога. ОН весь как-то напрягся, после чего посмотрел на свой кулак с таким видом, словно забыл, для чего столько времени держит его в сжатом состоянии.

— Искра?! Хм-м… Какая странная формулировка, — пробормотал он, отводя глаза в сторону. — НЕ знаю, что она вам наговорила и в чём сила её признания, но я способен указать на истинную причину её травмы. Вот, не угодно ли?! Полюбуйтесь, что вы скажете на это «амбуате»?!

С этими словами он поднёс кулак к самому моему носу и рывком разжал пухлые пальцы. От неожиданности я зажмурился, но тут же, приоткрыв один глаз, воззрился на представленное «амбуате»… НА широкой розовой ладони доктора, пахнущей дорогим мылом, лежал маленький, блестящий, серебристого окраса предмет, сразу показавшийся мне знакомым. Я осторожно взял его двумя пальцами и повертел, чтобы разглядеть получше. В этот поздний час сумерки сгущались быстро, и ошибочный вывод был уместен. Серебристый предмет легко сошёл бы за чей-то металлический зуб, если б не его правильная цилиндрическая форма с аккуратным заострением на одном конце. Я смотрел на крохотный, продолговатый цилиндрик с чувством всё возраставшей тревоги и вдруг до меня дошло… Это была серебряная пуля, отлитая из нательного креста, которой я заряжал ружьё и продырявил глаз фанерному чудищу!

— Не хотел никому говорить, но вам обязан открыться, — бормотал Сиспадонакер, озираясь по сторонам с таким видом, словно боялся, что нас подслушают. В блеске запотевших линз его пенсне чудилась какая-то сверхъестественная дикость. — Возьмите это себе и делайте то, что сочтёте нужным, только умоляю, ни о чём меня не спрашивайте. Помните, Гаральд, там, где кончается страх, начинается возмездие. И ещё… не пытайтесь разорвать паутину недоверия между стихией и разумом. Вам это всё равно не удастся. Одним словом, поступайте по своему разумению и совести — Бог вам судья! — а я… я умываю руки!

Я не мог оторвать взгляда от серебряной пули, которая шевелилась в моих пальцах, словно живая. Мне сразу вспомнилось всё: и моя чудовищная клятва над нательным крестом, принятая в состоянии полной отрешённости, и мой легендарный выстрел в «Двенадцати Подвигах», сотрясший своды парадного зала, и буря восторга, поднявшаяся вокруг, и, наконец, деревянное чучело Гидры, поверженное, изуродованное, корчащееся у моих ног в смертельной агонии. Неужели серебряная пуля совершила так много или, наоборот, сделала слишком мало?! Что от меня зависело?! Что мне принадлежало?! И о каком-таком возмездии говорил Сиспадонакер?! Что за паутина недоверия натянута между стихией и разумом, которую мне якобы не под силу разорвать?!.. Белёсый туман окутал бульвар Обманутых Надежд серым непроницаемым покрывалом; из безликой пустоты на меня повеяло затхлой сыростью разверстой могилы. Значит, в глаз Астильбе попала не искра?!..

— Доктор, скажите, она очень страдала… — начал было я, но осёкся на полуслове. Спрашивать было некого. За то время, что я изучал пулю, Доктор успел ретироваться. Для себя он не хотел никаких осложнений. В сизой мгле раздавался перестук его быстро удалявшихся шагов. Сиспадонакер не только не желал возвращаться к этой теме, но и старался забыть её как можно скорее. «…я умываю руки!» — уже едва слышно произнёс голос из тумана.