Безумный Гробовщик Часть 3

Мне казалось, что отсутствовал я недолго, но, когда вернулся к застолью, то обнаружил, что Эмпедокл успел перейти к следующему разделу своих жизнеописаний. Это был уже совсем другой рассказ, на другую тему; с предысторией его связывало лишь пресловутое колье из нефрита, зловещая тема которого протянулась, как я понял, своеобразным лейтмотивом через все выпуклости и впадины жизненных перипетий гробовщика.

Геката слушала Эмпедокла затаив дыхание. Глаза её блестели. Произошло то, чего я опасался больше всего. Гробовщику удалось-таки всерьёз заинтересовать девушку, втянув её в круговерть своих мистических хитросплетений. Подходя, я слышал, как она, всплеснув руками, громко воскликнула, чему-то поразившись: «Господи, какой кошмар!», на что Эмпедокл, взъерошив пальцами свою дикую бороду, отвечал с довольной усмешкой: «Погодите, госпожа Геката, это ещё не кошмар. Лучше послушайте, что было дальше!» На моё отсутствие ни тот, ни другой, как оказалось, не обратили особого внимания. Когда же я вновь занял место рядом с Гекатой и, нежно пожав ей руку, шепнул: «Я здесь, любимая, ничего не бойся», она, не поворачивая головы, только досадливо шевельнула плечом.

Не исключено, что история Эмпедокла действительно заслуживала такого повышенного внимания. Но тщетно пытался я прислушаться к тому, что говорит гробовщик. Нить повествования ускользала от меня. Мои мысли неизменно возвращались к разговору с Льюисом, оставившему после себя не очень приятный осадок. Моему другу случайно удалось узнать, что директор кладбища, господин Нефф, готовит гостям на десерт какой-то невообразимый сюрприз, выходящий за рамки самого искушённого воображения. Несмотря на то, что организация подготавливаемого фокуса хранилась в строжайшей тайне, слухи о неведомом десерте уже просочились в публику. Важность затеваемой игры была подчёркнута мерами, принятыми в связи с необходимостью наличия полной аудитории. Господин Нефф тайком распорядился поменять местами все сигнальные фонари и указатели на аллеях кладбища, расставив их заново таким образом, чтобы конец каждого пути, начинавшегося от «египетского» склепа, заканчивался его же началом. Теперь, если кто-то из гостей решился бы покинуть празднество без особого на то разрешения, то, пользуясь переставленными ориентирами, неизменно возвращался бы на исходное место

Всё это было вполне в духе нашего директора; тому, кто хорошо знал господина Неффа, нетрудно было сообразить, что вряд ли такой человек, как он, станет удерживать людей всю ночь на одном месте ради пустой забавы. Я пытался представить себе, каким может оказаться его сюрприз, «далеко выходящий за рамки искушённого воображения», и ничего хорошего, конечно, мне в голову не приходило.

На этом месте внимание моё рассеялось. Я позволил себе на минуту отвлечься, и в ушах тотчас зазвучал взволнованный голос мавританского Звездочёта, который, не переставая, всё это время без устали что-то рассказывал моей невесте:

—… Неизвестно, чем бы всё кончилось, если б в дело не вмешался Иосафат, славный малый, превосходный гондольер, отменный мастер своего дела, — говорил Эмпедокл, не выпуская из рук винный кубок, похожий на ониксовую чашу Птолемеев. — Парень был бесконечно признателен мне за то, что однажды я спас его от толпы разъярённых пантеистов и в благодарность за эту услугу познакомил меня с тётушкой Лукрецией, предварительно наговорив про неё кучу всяких загадочных небылиц. Правда, я так и не понял, кем именно являлась вышеупомянутая тётушка: ясновидящей, знахаркой, прорицательницей, ведуньей, обладательницей каких-то тайных знаний или, отщипывая от всего понемногу, пользовалась этим по мере сил, но Иосафат уверял, что она именно тот человек, который сможет мне помочь. Он был убеждён, что в её силах снять вековое могильное проклятье с моего колье. Парень искренне желал мне добра, однако, по простоте душевной, не мог оценить всей серьёзности дела, в которое ввязался. Бедный Иосафат! До сих пор у меня в ушах стоят истошные вопли, которые издавал несчастный, когда его… когда ему… А, впрочем, не будем забегать вперёд. До начала концерта достаточно времени, чтобы я успел рассказать вам если не всё, то по крайне мере большую часть того, что намечено…

С тётушкой Лукрецией довелось познакомиться на городском рынке, куда мы с Иосафатом зашли выбирать себе костюмы для праздничного карнавала. Когда мы проходили мимо овощных рядов, Иосафат вдруг остановил меня, указав на скромного вида женщину преклонных лет, набиравшую в плетёную корзинку свежую зелень. «Это та самая тётушка Лукреция, о которой я тебе говорил, — сказал он. — Она частенько покупает здесь травы для своего тайного творчества. Какая удача, что мы её встретили! Вот самый подходящий момент для знакомства».

Не знаю, почему этот момент был назван им «самым подходящим», но поначалу у меня не было желания знакомиться с вышеназванной тётушкой. Я ещё не успел свыкнуться с мыслью о необходимости такого знакомства; к тому же люди подобного сорта всегда вызывали у меня недоверие и настороженность. Однако, когда мы, я и тётушка, были представлены друг другу, все мои антипатии куда-то исчезли.

Передо мной была милейшая старушка в старомодном чепце и наброшенном на плечи шерстяном клетчатом платке; весь вид её излучал благодушие, кротость, ласку и какую-то особую душевную теплоту. Она приветливо улыбалась, также приветливо поблёскивали стёкла её очков, и голос звучал совсем как у доброй бабушки, встретившей после долгой разлуки любимого внука. После двухминутного общения с ней я почувствовал себя так, словно мы были знакомы много лет… и сам не заметил, как выложил ей всю историю нефритового колье, запросто при этом нарушив свои же табу и запреты. На всякий случай я добавил, что колье таит в себе много непредсказуемого, и что даже люди посторонние, имевшие несчастье хоть раз прикоснуться к нефриту, рискуют навлечь на себя тем самым непоправимую беду. Тётушка слушала меня не перебивая. Мой рассказ явно заинтересовал её. Когда я закончил, она без лишних слов очень любезно пригласила меня зайти к ней как-нибудь в гости на чашку чая. «Я постараюсь что-нибудь для вас сделать, друг мой, — просто сказала она. — Нельзя допускать, чтобы человек, гонимый жестокой судьбой, не имел шанса для исправления своих ошибок. Приходите и, отбросив все сомнения, приносите ваше колье». На том мы и расстались. День, точнее, вечер, назначенный Лукрецией для нашей встречи у неё дома, являлся как раз кануном чётного полнолуния, то есть временем явления Белой Улитки.

— И у вас после этого не зародилось никаких подозрений? — совершенно искренне изумилась Геката. — Не понимаю. Ну, ладно, ваш Иосафат — дилетант, ему все эти тонкости неведомы, но ведь вы, Безумный Гробо… простите, уважаемый Эмпедокл, вы с вашим громадным опытом и знанием жизни?! Как же вы могли позволить так легко дать уговорить себя? Или у вас не было на руках лунного календаря? Но ведь вы могли купить его у любого разносчика газет.

С чувством невольной ревности я отметил, что Геката уже хорошо знает этого Иосафата, «славного малого и дилетанта», сыгравшего в новой драме Эмпедокла, судя по всему, не последнюю роль. Пока я беседовал с Льюисом о таинственном сюрпризе от господина Неффа, между моей невестой и гробовщиком установилась прочная, незримая связь, позволявшая им понимать друг друга с полуслова. В обсуждаемых темах начали появляться лица, знакомые только им двоим, а иногда рассматривались вопросы, выходящие за грань моего понимания. Всё это мне очень не нравилось, но я счёл за лучшее помалкивать.

— Изречённое мимоходом и вскользь, госпожа Геката, — смущённо закряхтел Звездочёт, жестом азартного игрока пододвигая к себе очередную бутылку вина, — никогда не заменит обдуманное и решённое загодя… Дело в том, дорогая моя, что с некоторых пор с моей памятью произошли странные и необратимые изменения. Мне крайне неудобно за некоторую бессвязность своего повествования, но если постараться прибегнуть к помощи простейших логических механизмов, то, наверное, нетрудно будет восполнить недостающие пробелы.

… Мы пришли к тётушке Лукреции в назначенное время, как и было оговорено. Она уже ждала нас. Однако нефритовое колье, лежавшее в моём кармане, я не решился внести в её гостеприимный дом сразу. У меня зародились опасения /и не безосновательные/, что злая тяга, гнездящаяся в каждом звене адского ожерелья, может как-то нехорошо повлиять на сложившиеся между нами дружеские отношения. Я сказал об этом Иосафату, и он посоветовал мне припрятать до поры драгоценность где-нибудь в укромном месте, рядом с её домом. Нефрит стоило предъявить в самый последний момент, когда наступит час обряда очищения, но никак не раньше. Мы уже вступили на территорию цветущего тётушкиного сада, когда я спрятал колье в одном из кустов белых роз, обрамлявших ведущую к дому дорожку.

… Как сейчас стоит перед моими глазами вся нехитрая обстановка маленького, розового, «кукольного» домика тётушки Лукреции. И разноцветные верёвочные коврики на паркетном полу, и старинные клавикорды с нотной папкой шубертовских пьес, и спущенные на окнах кисейные занавески, за которыми алели ветви цинерарии, и силуэтные офорты, рисованные тушью по перламутру, висевшие в затейливых рамках над диваном красного дерева. Здесь было так уютно, так по-домашнему тепло, всё располагало ко взаимному доверию и приятной беседе. А ведь за долгие годы своих скитаний я успел уже основательно одичать и отвыкнуть от прелестей семейного очага.

Это было чудесное застолье! К вечернему чаю тетушка выставила на стол банки с лучшим своим вареньем и напекла каких-то сказочных булочек, которые просто таяли во рту. Плюс ко всему, она оказалась на редкость внимательным и тонким собеседником. Она умело поддерживала разговор и до упаду хохотала над нашими шутками, чем окончательно расположила меня в свою пользу. Никогда мне ещё не было так хорошо и комфортно. Размякнув телом и душой, я позволил себе расслабиться и забыл о многих вещах, о которых человеку в моём положении забывать не пристало. За разговорами я как-то упустил из виду, зачем мы сюда, собственно, пришли, а сама тётушка тоже почему-то не напоминала нам о цели нашего визита. Так мы сидели, мирно чаёвничали, проводя время в мирной, ничего не значащей беседе, а стрелки часов между тем неумолимо двигались к полуночи.

Было уже очень поздно. В какой-то момент Лукреция привстала с кресла, чтобы подлить в чашку моего спутника крепкой заварки, и я, невольно проследив за ней взглядом, мимоходом глянул на место, куда должна была падать её тень. Тут-то меня и пригвоздило к стулу, да так, что, поперхнувшись чаем, я лишился на какое-то время дара речи. Слова застряли у меня в глотке, потому что я увидел… я увидел…

— Вы увидели, что тётушка Лукреция не отбрасывает тени?! — заметно волнуясь, воскликнула Геката и даже отодвинула в сторону вазочку с мороженым. — Наверняка это вас поразило?!

В ответ Эмпедокл издал какой-то непонятный шипуче-хрипящий звук и схватился рукой за горло так, словно хотел сорвать с шеи невидимую верёвку, якобы душившую его. Потом он начал раскачиваться из стороны в сторону, как метроном, сперва понемногу, затем всё больше и больше, и, наконец, амплитуда его колебаний достигла таких размеров, что я стал опасаться, как бы наш рассказчик не свалился со стула. Но всё окончилось благополучно. Свободной рукой гробовщик неожиданно с силой дёрнул себя за бороду, и все раскачивания и хрипы разом прекратились.

— Нет, госпожа Геката, всё не так просто, — продолжил Эмпедокл, немного помолчав и уравновесив себя изрядным глотком из чаши Птолемеев. — Тень-то она отбрасывала — да ещё какую! Но что это была за тень?! Вот в чём загвоздка! Эта тень, как бы получше выразиться, была… НЕ ЕЁ! Да-да, эта тень не имела НИЧЕГО ОБЩЕГО с нашей милой тётушкой! Силуэт существа, маячившего за её спиной, ничего, кроме содрогания и отвращения, вызвать не мог. В линиях бесформенного, как могло показаться на первый взгляд, контура не угадывалось никаких человеческих признаков вообще. Тут было что-то от рептилии, что-то от змеи, что-то от гигантского насекомого, к этому примешивались ещё какие-то мерзкие усатые отростки, похожие на доисторических трилобитов. Вот такая невообразимая шевелящаяся смесь распласталась на стене за спиной милейшей Лукреции… Впрочем, длился этот кошмар недолго, секунды две-три — не больше. Я невольно зажмурился, а когда вновь открыл глаза, всё было на своих местах, как и прежде. Её Тень была обычной тенью, словно и не выходила за рамки тётушкиной фактуры; сама же тётушка сидела напротив и, мило улыбаясь, пододвигала мне блюдо с очередным лакомством, упрашивая отведать пирожки с жареными артишоками. Мне потребовалось сделать немалое усилие над собой, чтобы взять себя в руки и улыбнуться в ответ…

— Да-да, я где-то читала, что во время чётного полнолуния тень иногда теряет свою полную зависимость от хозяина, благодаря чему по её очертаниям можно выявить природу любой, самой завуалированной сущности, — задумчиво произнесла Геката. — Это — неоспоримый факт, он подтверждён многими. Но ведь Иосафат ничего не заметил? Его поведение ничуть не изменилось? Также он не обратил внимания и на вашу реакцию. Почему?

— О, вечно голодный Иосафат был чересчур увлечён набиванием своего желудка — на тётушкином столе громоздилось столько всевозможной снеди, — вздохнул Эмпедокл. — К тому же он был слишком прост для подобных наблюдений и выводов. Эта простота в итоге погубила его.

Мне же как-то удалось отчасти убедить себя в том, что я стал жертвой случайной игры свето-тени. Мы продолжали сидеть за столом под круглым розовым абажуром, так же пили чай с плюшками, беседовали о всяких разностях, но уже не было в нашей маленькой компании прежнего веселья и непринуждённости. Все прелести уютного домика померкли в моих глазах. Чудовищная тень, мельком показавшаяся на стене, не давала мне покоя. Но и не только это! Помимо всего прочего зловещий силуэт разбудил в памяти отголосок какого-то далёкого и грозного события, обрывки которого замелькали в моей голове как предупреждение о чём-то очень важном.

В такой обстановке трудно было продолжать разговор. Угощение больше не лезло мне в рот. Странное удушье стискивало грудь. Изо всех сил стараясь говорить непринуждённо, я попросил разрешения выйти на свежий воздух. Мне необходимо было хоть немного проветриться.

«Что ж, выйди и проветрись, — сказала Лукреция, как-то очень внимательно на меня посмотрев, — а потом займёмся нашими делами. Надеюсь, ты не забыл принести с собой нефритовое колье, друг мой? Тебе, наверное, не терпится избавиться от него?»

В её голосе прозвучала что-то похожее на скрытую насмешку, но она прошла мимо моих ушей. Мне даже не показалось странным, что тётушка «вдруг вспомнила» про нефритовое колье, да ещё выразила свою заинтересованность в такой оригинальной форме. Я чувствовал себя очень нехорошо и, поднявшись из-за стола, не без удивления отметил, как стали непослушны мои ноги. Двигаясь походкой начинающего канатоходца, я приблизился к выходу, распахнул двери и замер…

… Вместо милого, ухоженного уголка райского сада, взлелеянного руками благочестивой тётушки, за дверями открылся мир мрачного покоя и вечного забвения. Ни аккуратных грядок, ни узорчатых клумб, ни белых цветочных оранжерей здесь не было и в помине. На фоне чёрных гигантских деревьев и разросшихся колючих зарослей тут процветали мрак и уныние заброшенных кладбищенских развалин; я увидел поваленные кресты с осыпавшейся мозаикой и покосившиеся надгробия, затянутые сорняковой завесой. Почерневшие алебастровые ангелы, кренясь в разные стороны, ещё воздевали руки с обломанными перстами к Небесам. Ограды могил кое-где проглядывали из травы рядами чугунных, погнутых стрел. Тут и там громоздились какие-то странные массивные глыбы, похожие на вывороченные из земли гробницы, облепленные зелёным мохом и лишайником. Огромный лунный диск, напоминавший голову госпожи Бубастис, бабушки нашего директора, заливал эту безрадостную картину мёртвым светом фосфоресцирующего тления.

Волосы на моей голове остекленели, а кожа на лбу и висках натянулась так, что, казалось, сейчас она лопнет и лоскутьями сползёт вниз, обнажив контур черепа с глубоко отвалившейся нижней челюстью. Ни слова не говоря, я закрыл дверь и медленно попятился назад. НЕ имея сил сразу развернуть себя на сто восемьдесят градусов, я продолжал двигаться таким противоестественным образом до тех пор, пока не наткнулся спиной на напольную керамическую вазу с цветами. Ваза опрокинулась и, ударившись об пол, разлетелась вдребезги. От звука разбившейся посуды я вздрогнул и словно пробудился ото сна…

В тот же миг в моих ушах зазвучали отчаянные вопли Иосафата, призывающего меня обернуться назад.

Я повернулся… и ветер страшных перемен швырнул мне в лицо пригоршню пыли, смешанную с прахом.

Всё вокруг нас стремительно менялось, приобретая вид не то чтобы иной, а прямо противоположный тому, что прежде было у нас перед глазами. Уютная гостиная тётушки Лукреции преображалась с каждой секундой, меняя свои размеры, цвета, формы предметов, соотношения линий и плоскостей. Потолок уехал куда-то очень высоко, сделавшись готически-сводчатым, и самая верхушка его утонула в холодном мраке. Исчезли пёстрые коврики на лаковом полу — вместо паркета под ногами зацокали гранитные плиты. Стены, потеряв яркие тона, тоже значительно прибавив в высоте, сделались серыми, мрачными, потемневшими от сырости; вместо нарядных офортов глумливыми гримасами проступили на них образы полустёршихся фресок Страшного Суда.

Наконец, старенькие клавикорды с пьесой Шуберта! На них-то следовало обратить внимание в первую очередь. Они уже вовсе не являлись таковыми. Словно какая-то необъяснимая сила раздвинула во все стороны углы и грани старинного инструмента, за считанные секунды поменяла его цвет, придала монументальности его очертаниям, водрузила на высокий, ступенчатый постамент, и я увидел перед собой огромный, чеканной бронзы саркофаг, в котором покоились останки той… чью истлевшую грудь некогда украшало украденное нами нефритовое колье! Вне всяких сомнений, это была она, наша старая знакомая, в подобающем её положению виде и состоянии, и тошнотворный запах тления ударил мне в ноздри, подтверждая суть ужасной моей догадки…

Только тут я всё понял и осознал! Я вспомнил всё… главным образом, ту кошмарную ночь четырёх ненастий, расколовшую небо над нашими головами и пометившую нас клеймом могильного проклятья, когда было совершено неслыханное святотатство…

Повсюду играли зловещие блики непостижимого чародейства Белой Улитки! Цикл моих многолетних блужданий завершился с мрачным и трагическим триумфом. Я опять находился в том самом склепе, куда много лет тому назад мы с Галактионом пришли, чтобы смазать ржавые петли ворот, а вышли с нефритовым злом на руках! Здесь всё оставалось так же, как и тогда, в том же страшно-неприкосновенном виде! Тайные силы, управлявшие рычагами моей судьбы, вернули меня сюда, чтобы дать мне возможность исправить ошибку прошлого… Единственно, что мне оставалось сделать — это подняться по ступеням к изголовью саркофага и положить колье на истлевшую грудь прежней его обладательницы. Если бы только оно в тот момент находилось в моём кармане?! Увы, оно лежало совсем в другом месте…

Разумеется, всё это было понятно только мне; бедняга же Иосафат, конечно, понять ничего не мог.

— Сосредоточься, дружище Фронкул, и смелее оглядывайся по сторонам! — трясясь всем телом, кричал перепуганный гондольер. — Любой злобный мираж можно пережить, если не доверять всей точности ощущений. Но неужели нам действительно грозит необратимость сущего?

Кто может поручиться за необратимость сущего?! И Кому можно довериться в точности ощущений?! Иосафат кричал что-то ещё, взывая к моему сознанию, но я уже не слышал его. В этот момент на стене опять возникла та самая тень, загадочная и необъяснимая в своём материальном первоисточнике. Раздавленный клубок доисторических микроорганизмов, сфокусированный под исполинской лупой. Чудовищное, шевелящееся, бесформенное нечто, которое непрестанно пульсировало, двигалось и росло, но сейчас я уже вспомнил, где и когда имел возможность видеть этот кошмарный силуэт…