Страх

«Страх — понятие относительное.

У каждого из нас свои фобии, свои страхи».

Очень часто встречающееся

высказывание

«Дорогая передача, во субботу, чуть не плача,

Вся Канатчикова дача к телевизору рвалась.

Вместо чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться,

Вся безумная больница у экранов собралась».

В. Высоцкий

Солнце. Неестественно яркое белёсое солнце, порождающее такой же искусственный тошнотворный свет, как от кварцевой лампы.

Или нет. Солнца нет вовсе. Это небо словно затянуто мутной плёнкой, отчего оно превратилось из ярко-голубого в блёклый, вытертый, выцветший светящийся полог.

Я стою на краю обрыва. Я очень люблю его, именно этот обрыв, ещё с детства. В этом мире есть ещё несколько мест, которые я люблю также сильно, как это, и которые вызывают в моей душе восхищение и пьянящее ликование. Но в эту минуту мне почему-то важно быть именно здесь. Опускаю глаза вниз, и у меня перехватывает дыхание от того, что открывается моему взору.

Некогда яркая удивительно красивая речная пойма, простирающаяся от подножия склона до самого горизонта, сейчас словно вся засыпана раскалённым до белизны песком. Глаза озёр по-прежнему голубые, но цвет их ненастоящий. Он сапфирово-ядовитый, мёртвый. Голые, неживые кусты и деревья то там, то здесь выделяются на белом песке угольной штриховкой сгоревших скелетов.

— Нет, — шепчу я, — нет…

В какой-то момент мне вдруг кажется, что кто-то подходит ко мне сзади и становится рядом. Я вижу его серый силуэт на самой границе своего зрения. Я поворачиваю голову, пытаясь рассмотреть его получше, но он ускользает от моих глаз, оставаясь призраком, серой тенью на грани восприятия.

— Ты звала меня? — спрашивает низкий мужской голос, лишённый всяких эмоций.

— За что? — отвечаю я вопросом на вопрос и получаю всё такой же спокойны ответ:

— Я всего лишь приблизил то, к чему вы, люди, и так стремитесь.

— Неправда! — запальчиво восклицаю я. — К этому мы не стремимся!

— Вы методично убиваете друг друга…

— Нет!

— …и весь мир заодно.

— Ты лжёшь!

— Да? — в голосе тени ржавым металлом скрежещет сарказм. — Посмотри ещё раз себе под ноги.

Я снова гляжу вниз, на кошмарную пустыню, и яростно мотаю головой.

— Это морок! Моя земля не такая!

— Это не морок, — отвечает мне тень, — это то, что осталось от живой души некогда прекрасной планеты. Вы высосали её досуха, до последней капельки и ничего не дали взамен.

— Но мы не все такие!

— Большинство.

— Есть и другие люди!

— Другие стараются быть как все, чтобы на них поменьше обращали внимания и не показывали пальцами.

— Я никогда не старалась быть как все!

— Верно, — неожиданно легко соглашается тень, — ты лишь заштриховала своё истинное лицо, чтобы другим было рядом с тобой удобно.

Я поражена её словами: да, заштриховала, но это не повод, чтобы убивать этот мир.

— Но можно же что-то сделать, исправить! — снова восклицаю я. Спокойно говорить у меня уже совершенно не получается. Сердце переполняет злость. — Я готова на всё, лишь бы помочь, спасти эту землю.

Тень задумчиво молчит несколько секунд, а потом не спеша произносит:

— Нет, не думаю, что на всё. Но даже если и так, этого мало.

— Почему?

— Жизнь одной ведьмы — слишком мизерная плата за спасение целого мира.

— Но есть же ещё такие!

— Ответь мне, — вдруг требует серый призрак. — Почему ты так цепляешься за него? Ведь раньше ты была другой.

Я чувствую, как во мне поднимается отчаянье, и оттого злюсь ещё больше.

— Ты прав. Раньше я была другой. Я много чего боялась и сейчас боюсь того же. Но я никогда не боялась уйти с тобой лишь потому, что мне нечего было терять. А теперь — есть. И именно потому я позвала тебя.

Тень молчит. Она по-прежнему не даёт себя разглядеть, но мне это уже не нужно. Я и так знаю, с кем говорю.

— Я открою тебе тайну, ведьма, — неожиданно говорит она. — Просто так, как подарок. — Кажется, что серый призрак приближается ко мне вплотную, а его голос падает до шёпота: — Я заберу не всех. Кто-то останется… А ты, чем тратить последние минуты своей жизни на пустую болтовню со мной, лучше проведи их с теми, кто тебе действительно дорог.

Миг — и ощущение чужого присутствия исчезает, растворяется в воздухе. Я снова одна на краю обрыва, осознаю только что сказанное мне тенью и…

Я бегу по пустынным, грязным улицам города. Повсюду на неощущаемом мной ветру кошмарными птицами летают развёрнутые страницы газет. Бутылки и пластиковые стаканчики, как перекати-поле, скользят по дорогам и тротуарам. Мне очень страшно. Очень. Это не похоже на те кошмары, которые снились мне в детстве, когда кричишь от ужаса и хочется проснуться. Это страшнее, потому что принимается как действительность, которую ни в коем случае нельзя покидать.

Я точно знаю, куда мне нужно спешить. Дом. Подъезд. Короткий коридор и огромная белая комната, полная людей. Нет, неверно. Полная детей. Взрослых здесь мало. Вся комната заставлена двухэтажными железными кроватями. Некоторые пусты, на других спокойно спят малыши. И везде — горы набитых под завязку пакетов с вещами и провизией.

Я безошибочно прохожу между рядами и останавливаюсь возле одной кроватки. Оказывается, она маленькая, как раз впору спящему на ней четырёхлетнему мальчику. У него русые в рыжину волосы и — я точно знаю — карие, большие глаза. Я ставлю на пол оказавшиеся у меня в руках баулы. Потом осторожно беру сжатый во сне кулачок и подношу к своим губам, провожу рукой по лобастой, такой умной головке, поправляю сползшее одеяло, сглатываю подкативший к горлу ком, не позволяя себе разреветься. Зачем-то проверяю содержимое принесённых сумок: тёплая одежда, лёгкая; еда, в основном консервы, пачки макарон — всё, что долго не портится и что можно легко приготовить. Мой малыш справится с ними, в этом я уверена. Ему уже четыре, и я научила его всему, чему смогла. Запоздало я думаю, что было бы хорошо спустить его на нижнюю кроватку, но ясно понимаю, что уже не успею. Внутри меня словно начинает щёлкать какой-то механизм, отсчитывая в голове последние секунды.

Щёлк…

Я торопливо забираюсь наверх и пристраиваюсь рядом с сыном, мысленно благодаря невесть кого за то, что кроватки железные, а значит не развалятся под моим весом.

Щёлк…

Снова беру в свою ладонь детскую ручку, осторожно перебираю маленькие пальчики. По моему лицу всё-таки текут горячие неудержимые слёзы, а сердце, кажется, лопается от боли.

Щёлк…

Прости меня, малыш, я знаю, что без меня тебе будет очень трудно в том мире, который настанет потом. Может быть, тебе даже придётся научиться драться, вырывать победу из чужих рук, но я очень хочу, чтобы ты выжил.

Щёлк…

Я хочу, чтобы ты жил.

Щёлк…

Я люблю тебя, мой мальчик…

Щёлк…

Щёлк…

Щёлк…

В небесах разносится негромкий, но слышимый везде хрустальный звон, моё дыхание прерывается, и я понимаю, что мир только что рухнул.

А я всё так же лежу рядом со своим малышом, накрыв его кулачёк своей ладонью и глядя остекленевшими глазами на его спокойное личико, несмотря на то, что меня с ним уже нет…

Когда я поняла, что мне всё это только приснилось, моему облегчению не было предела. Я плакала и не могла успокоиться.

Вообще-то, я не люблю вспоминать это сон, слишком тяжёлый, слишком реальный. Но всё же, мне почему-то кажется, если кто-то ещё его «увидит», вдруг в нашем будущем что-нибудь измениться. Вдруг что-нибудь изменится в нас…