Память

С портретов, обрамлённых цветами и траурными лентами, внимательными глазами смотрят двое — молодая женщина с пепельно-русыми волосами, заплетёнными в причудливую косу, и рыжий мужчина в чёрной повседневной форме.

— Такие молодые, — шелестит за спиной незнакомый женский голос, кто-то шумно сморкается и шуршит бумажными салфетками, глухо звякает металлом о металл, — жизни ещё не повидали толком, а вот так вот получилось.

Кажется, что на церемонию прощания пришли все, когда-либо пересекавшиеся с погибшими, старинное кладбище приглушённо гудит морским прибоем, волны выбрасывают то суровое бледное лицо руководителя группы зачистки, то улыбчивую круглую мордашку старшего патологоанатома, то высокую причёску неразговорчивой дамы из бухгалтерии. Их много — людей, пришедших попрощаться.

— Мы ведь до последнего не знали, — вновь приглушённо говорит тот же голос за спиной, — до последнего… И не могли поверить, что это про них, про наших… Вернулась же, рассказала, как съездила, документы, опять же, отдала, какие из головного привезла… Шутила ещё, мол, дорога такая хорошая, будто и не осень вовсе. А потом выскочила куда-то — и дежурный позвонил, сказал, что дорожники обнаружили разбитую машину и два тела...

Он вспоминает о том разговоре, нечаянно подслушанном два с лишним года назад, когда поднимается по гулкой лестнице на этаж, занимаемый тем самым подразделением, где работали погибшие.

Расследование случившегося не затянулось надолго — был сильный туман, машину занесло на скользкой дороге, водитель не справился с управлением. Трагедия трагедией, но никакого криминала следствие не обнаружило. Вот только сотрудники подразделения в один голос утверждали, что погибшая вернулась из поездки… Это можно было бы с большой натяжкой списать на коллективную галлюцинацию, если бы не портфель с документами. Портфель, с которым погибшая совершенно точно уехала утром в головной офис, и который во второй половине дня лежал на её столе — с документами, полученными там же. И взяться этому портфелю было абсолютно неоткуда.

За высокими железными дверями тянется широкий, слабо освещённый коридор, в ноздри настойчиво лезет густой, бодрящий аромат свежесваренного кофе — можно не сомневаться, что в дальнем кабинете уже ждёт чашка горячего напитка и вазочка со свежим печеньем. Здесь так было всегда, сколько он помнил по предыдущим визитам — кофе или чай, сладости и бутерброды ставились каждому гостю, благо было их немного и сотрудники не рисковали разориться.

— В общем, всё стабильно весело, — радостно громыхает из-за неплотно прикрытой двери знакомый голос. Голос, принадлежащий человеку, мёртвому два с гаком года.

Этого не может быть. Но это есть — около стойки, отгораживающей место секретаря от пространства приёмной, стоит женщина в строгом тёмном костюме. В пушистых светлых волосах легкомысленно переливается разноцветными камушками широкий ободок, с запястья свободно опущенной руки свисает подвеска браслета — изящная серебристая ласточка.

Этого просто не может быть.

— Ай, всё, побежала я, а то опять на автобус опоздаю, — энергичным движением заправляя выбившуюся пепельную прядь под неуместный пёстрый ободок, женщина стремительным шагом вылетает из кабинета, весело и задорно кивает, приветствуя старого знакомого, и скрывается за поворотом, ведущим к лестнице.

— То есть вы знаете, что она давно мертва, и вас не беспокоит, что она приходит сюда, как ни в чём ни бывало?

Над чашкой, согревающей ладони мягким теплом керамических боков, поднимается душистый пар — сегодня его для разнообразия угощают вкуснейшим травяным чаем с мёдом и малиновым вареньем.

— Разумеется, знаем, — с охотой кивает собеседница, делает глоток из своей кружки, расписанной забавными цветастыми бабочками. — Она порой приходит сюда. То с клиентами беседует, то в компьютерах ковыряется — когда что нужно. Бывает, просто пьёт с нами чай.

— Это происходит всё реже, — доносится из-за баррикад картонных коробок с архивными документами грустный голос второй сотрудницы, — кажется, чем меньше у нас остаётся людей, помнящих её, тем реже она приходит.

— Вы не знаете, ещё к кому-то она?...

— К родителям, — на губах женщины тлеет доброжелательная и чуть печальная улыбка.

— Но как?...

— Возможно, — подключается к беседе третья сотрудница — невысокая и круглая, как мячик, — всё возможно.

Он снова идёт по полутёмному коридору, пропитанному знакомым ароматом свежего кофе. Снова, как и годы назад, из распахнутой настежь двери приёмной льётся лёгкая, ненавязчивая мелодия, рыжая секретарша приветливо улыбается, выглядывая из бездонных недр сейфа — он помнит, что там хранятся не только документы и печати, но и стратегические запасы коньяка «на всякий случай». Дальний кабинет встречает его чашкой горячего какао, печенюшками с шоколадом и поникшей драценой на широком подоконнике — это несчастное растение упрямо и безуспешно пытается умереть, сколько он его помнит. И сотрудницы всё те же — строгая худощавая дама неопределённого возраста с улыбкой Моны Лизы на бескровных губах, задорная толстушка в цветастом свитере, вечно раскладывающая «Косынку» под прикрытием открытых окошек «1С», и бледная светлоглазая девушка, неизменно заседающая в окружении гор никому не нужных документов.

В высокое окно, залитое потоками серого, по-осеннему холодного дождя испуганной птицей бьётся одинокая ветка старой акации, на столе исходит сладким паром тяжёлая кружка, шуршат перекладываемые безымянной блондинкой бумаги. Кажется, что так было, есть и будет всегда…

— Звездец, ну и ливень зарядил, — с порывом сырого ветра врывается в кабинет полузабытый голос, — а я, дура, опять не взяла зонтик!

В пепельных волосах, небрежно перетянутых широкой сине-рыжей лентой, бриллиантами поблёскивают капли дождя, гостья весело улыбается и щурит подведённые синими тенями глаза.

— Возьми мой, он в шкафу, — не отвлекаясь от «косынки», предлагает толстушка. Будто ничего особенного не произошло.

— Ага, спасибочки, на днях верну, — высокие каблуки звонко цокают по старинному паркету, хлопает дверь, а в кабинете ещё долго после ухода гостьи стоит пряный аромат палой листвы.

— Девчонки, у вас кофе не осталось? — на пороге, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и одёргивая рукава идеально выглаженного халата, стоит невысокий худощавый мужчина. Тревожный взгляд тёмных глаз нежданного гостя обводит лица сотрудниц, останавливается на человеке, не вписывающемся в привычную обстановку.

— Ой, я не знал, что у вас посетитель, — мужчина отшатывается, торопливо закрывает за собой дверь. Он успевает разглядеть его лицо и вспомнить — на его похоронах задорно пели щеглы и ярко светило солнце. Становится зябко и тревожно, словно с летней жары спустился в сырую темень подвала.

Обитательницы кабинета переглядываются, толстушка нервно прикусывает пухлую губу и беспомощно пожимает плечами.

— Она помнит, — шепчет женщина с улыбкой Моны Лизы, бережно стирает вязаной салфеткой несуществующую пыль со статуэтки, стоящей на вечно пустующем столе. Он помнит этот шёпот, он слышал его на кладбище тогда, много лет назад.

— Сначала помнили мы, теперь помнит она, — со странной торжественностью добавляет светлоглазая. Он помнит тревожный гул сирены, поднимающей подразделения по тревоге, и прощальный салют: прозрачный, звенящий от мороза воздух, серые дымки над строем людей в парадной форме, мемориальная доска с именами и датами — даты рождения разные, но дата смерти только одна.

— Это странно, да? — поклонница пасьянсов смотрит в окно, на бесконечный серый дождь: — Мёртвые приходят к живым, потому что живые их помнят, а потом…

— Вы мертвы, — собственный голос кажется ему чужим, — вы погибли двенадцать лет назад. Это здание стало вашей могилой.

— И теперь ты пришёл сюда, — светлоглазая с педантичной сосредоточенностью раскладывает папки по стопкам, — потому что помнишь ты и помнят тебя.