Музей одной картины

— Мы почти пришли, вон он.

Я посмотрел в сторону, куда указала Лиза, и увидел одноэтажный дом, который меньше всего походил на музей. Честно говоря, я изначально был против идеи приехать в такую глушь непонятно ради чего, но моя жена — яростная поклонница живописи — настояла. «Это же уникальный музей, — говорила она. — Как ты не понимаешь? Такого больше нигде нет». И вот теперь мы месили осеннюю грязь в селе Гиблый враг, и я ни о чем не мечтал сильнее, чем о чашке горячего чая.

Дом стоял в самом конце улицы, а за ним чуть поодаль начинался тот самый овраг, которому село было обязано именем. Мы открыли дверь и шагнули в полутемную прихожую. Над нами громко звякнул колокольчик, и я подпрыгнул от неожиданности. Дом пах старым деревом, пылью и масляными красками, убранство прихожей было более чем скромное: пара половиков, «зимний» букет в хрустальной вазе на тумбе с зеркалом, пара старых фото на стенах.

— Добро пожаловать в наш музей, — мелодичный голос отвлек меня от разглядывания помещения. Молодая девушка стояла в дверном проходе и вытирала руки кухонным полотенцем. — К нам не часто заглядывают туристы, — улыбнулась она. — Проходите, я вам все покажу. Чаю?

— Да, если не сложно, — я благодарно кивнул и посмотрел на жену, которая уже успела скинуть пальто, повесить его на вешалку за дверью и одеть мягкие тапочки. Я последовал ее примеру, и уже через несколько минут мы сидели на кухне, пили ароматный чай с травами, а девушка, которая представилась Оксаной, рассказывала нам о музее.

Выслушав историю рождения и жизни Александра Никольского — так звали художника: что он родился в этом доме, что написал только одну картину, не считая множества эскизов и маленьких зарисовок, что его смерть окутана тайной, и вообще не известно — умер ли он, мы проследовали в соседнюю комнату-мастерскую, чтобы посмотреть собственно на картину, ради которой проделали этот путь.

Комнатка оказалась очень маленькой, в одном ее углу стоял мольберт с холстом, лежали краски и кисти. В другом были полки с инструментами, бумагой и бутылками с какими-то жидкостями. Но картина приковывала все внимание: казалось, что она живая. Что лицо, изображенное на ней шевелится, что губы его вот-вот разойдутся в улыбке, а мальчик на камне обернется.

— Это — автопортрет. Александр написал его именно в этой комнате, и здесь ничего не тронуто с тех самых пор. Потому что после этого художник исчез, и его никто не видел. Говорят, что его душу забрала картина. Что изначально лица на ней не было, был только мальчик… — вывел нас из задумчивости голос Оксаны. — Я конечно, этому не верю. Такого просто не бывает. Но туристы любят таинственные истории, — улыбнулась она. — Столько лет прошло, никто уже и не знает истину. Правда, есть еще кое-что: с нее никто и никогда не смог снять достоверную копию — получается просто пейзаж и всё, и на фото, которые мы делаем, никто не видит лица, кроме тех, кто был в музее. Из-за этого мы не можем сделать открытки и рекламу.

Мы помолчали.

— Я оставлю вас здесь, только ничего не трогайте. Как соберетесь уйти, просто скажите мне.

Мы кивнули, и Оксана удалилась.

— Честно говоря, я ожидала увидеть что-то более грандиозное, — сказала Лиза, осматривая картину. — Если бы не таинственная история, в картине не было бы ничего необычного. Но, тем не менее, она завораживает. Не пойму, чем.

Я пожал плечами и сказал: «А мне она нравится. А истории делают ее еще более привлекательной, заставляют искать что-то необычное».

— Ну что, пойдем? — сказала Лиза через пять минут и направилась к выходу.

Я последовал за ней, и уже у самой двери оглянулся на картину. И, клянусь Богом, мужчина на ней мне подмигнул.