Когда они встретились

Прижимаюсь щекою к воронке

Завитой, как улитка, зимы.

"По местам, кто не хочет — к сторонке!"

Шумы-шорохи, гром кутерьмы.

"Значит — в "море волнуется"?

B повесть,

Завивающуюся жгутом,

Где вступают в черед, не готовясь?

Значит — в жизнь?

Значит — в повесть о том,

Как нечаян конец?

Об уморе,

Смехе, сутолоке, беготне?

Значит — вправду волнуется море

И стихает, не справясь о дне?"

Борис Пастернак

Лед. Тонкий, изящный инистый рисунок. Кристальные завитушки, звенящие голубизной сосулек, снежинок, блесток и далеких мерцающих звезд. Ледяные джунгли в лиловых зимних сумерках. Если слегка потереть в середине, то ненадолго приоткрывается окошко в такой суетливый и живой мир.

Когда они встретились? Давно… Очень-очень давно, почти год тому назад… Прошлой весной. Он важно вышагивал под огромным зонтом, а она сидела под теплым майским дождем… Вот так запросто сидела на лавочке у пруда… насквозь мокрая, счастливо улыбалась всему миру и болтала босыми ногами…

— Девушка, что вы принимали, я хочу того же… — попытался он неуклюже пошутить…

— Записывай рецепт… Пятьдесят процентов счастья и по двадцать пять процентов эйфории и весны… — встряхнула мокрыми волосами, разбрызгав по сторонам брильянтовые дождинки и капельки радуги.

И он ей поверил. Если в мире был абсолютно счастливый человек, то это была она. Об этом буквально кричали на весь белый свет её странные светло-карие с золотыми блестками глаза и россыпь мелких веснушек.

— Как тебя зовут?

— Как тебе хочется? Можешь называть Радостью, Усладой. Нет, лучше зови просто Ликой…

Лика, Лика, Лика… имя перекатывалось на языке, как гладкая пляжная галька под приливной волной… щекотало язык и небо и очень подходило этой сумасшедшей девчонке, ликующая Лика. Ну что ж, пусть будет Ликой.

— Лика, а туфли-то где?

— Где-то там, — неопределённо махнула рукой в сторону пруда. — А зачем они, когда трава такая мягкая? Ты сам-то когда последний раз бегал босиком под дождем?

А правда, когда? Пожалуй, лет двадцать тому назад. Вот как раз под таким майским дождиком они с пацанами гоняли мяч, мокрые, босые, с засученными по колено штанами, и ведь действительно счастливые… Мамы, еще такие молодые, что-то кричали своим чадам, пытаясь загнать их домой. Но на улице бесчинствовал май — теплым дождем, мягкой молодой травой и очумелым запахом цветущей черемухи.

И вдруг, вопреки всякой логике, он уселся на мокрую лавочку, рядом с девушкой. О ужас, не расправив даже складки на тщательно отутюженных брюках. Стянул галстук и засунул его, скомкав, в карман пиджака, расстегнул целых три пуговицы на рубашке с накрахмаленным воротничком и вдохнул полной грудью весенний воздух, щедро настоянный на аромате цветущих садов и клейких молодых листочках. Потом снял начищенные, стильные ботинки, засунул в них носки. Стыдливо задвинул ботинки под лавочку. Туда же отправился портфель, проглотивший в свое нутро строгий зонт. Подвернул брюки… и протянул девушке руку:

— Я готов, пойдем проверим мягкость твоей травы…

— А ты рисковый… Ну идем, я подарю тебе весну…

Вот так, вместе с теплым, слепым дождиком, щебетанием птиц, сумасшедшим весенним волшебством, она ворвалась в его жизнь.

Каждый вечер он спешил в парк, чтобы успеть ухватить кусочек своего счастья, спрятавшегося в нежных белых колокольчиках ландышей, первых робких трелях соловья, тяжелых лиловых кистях сирени — и хрупкой, юной, сумасшедшей девушке-тайне. Неделя сменялась неделей, а она так и оставалась загадкой. Встречала его на заветной скамейке и дарила ему очередной кусочек счастья. Какая она была? Странная, разная, переменчивая, как вода в ручье. Вчера напевавшая какую-то мелодию без слов, а завтра сочиняющая волшебную сказку. Она заставляла увидеть, услышать, почувствовать то, что мы уже давно привыкли считать всего лишь банальной обыденностью, заново учила его слышать весну, впитывать её каждой клеточкой тела.

Постепенно, незаметно, на душистой волне распустившихся пионов пришло жаркое лето… Стрекотом цикад, оглушающим хором брачных серенад лягушек, жужжанием лохматых шмелей, сладким травяным соком.

— Петух или курица? — тонкие пальцы Лики сдвигают смешной хохолок. Он отбирает травинку, прикусывает светлый кончик, и вот он — сладковатый, травянистый привкус детства.

А над головой плывут облака, каждую секунду меняющие свою форму. Где ты, моя Фата Моргана? Розово-зефирная мечта с узкими леденцовыми окнами-бойницами и взметнувшимися в безмерную синь острыми шпилями вафельных рожков. Замок, стоящий на облаках из сахарной ваты и сливочного пломбира. В детстве казалось — что может быть легче: раскачаться на качелях, так, чтобы ветер в лицо, выше живого изумрудного моря ветвей, оттолкнуться, раскинуть руки — и взлететь.

— Мы будем жить с тобой вон в том воздушном замке…

— Увы… я далека от неба… Мой замок скрыт в вечернем тумане, что стелется над водой. Там, наверху, для меня нет места. Мне уютно во влажных ложбинках у пруда. Я люблю качаться в гамаке из водорослей. Умываться ранней утренней росой.

А потом незаметно пришла осень… С тонкой паутинкой, скользившей по солнечным лучикам запоздалого бабьего лета, с первыми утренними заморозками и охряными всплесками золотой листвы.

В её глазах поселилась маленькая, едва уловимая грустинка. Легкие искорки счастья ушли куда-то глубоко, глубоко внутрь её ветреной души. Даже двигаться Лика стала по-другому: медленно, плавно, как будто боялась расплескать последние теплые дни, память о шалой весне и сумасшедшем лете.

— Лика, ты загрустила? Что-то произошло?

— Просто осень, время разлук… Ты умеешь слышать музыку?

— Рядом с тобой все звуки звучат, как одна чарующая мелодия… Хочешь, я принесу завтра саксофон и сыграю её тебе?

— Хочу… Я хочу, чтобы ты сыграл мне осень… Ты будешь играть вместе с залетным ветром осенний блюз, а я буду танцевать с опавшей листвой.

И он принес саксофон… и музыка кружила над осенним парком, и ветер подпевал, как будто на заказ, а опавшие листья шептали едва уловимую партию бэк-вокала. Лика танцевала, и казалось, что её ноги не касаются земли, а руки взлетали, невесомые и непостижимые, и ветер кружил её в своих объятиях …

Потом начались затяжные, холодные, серые дожди. А едва только первый тонкий ледок сковал поверхность пруда, как скамейка опустела… Только тут он понял, что не знает её адреса, телефона… даже как её зовут, он не был уверен. Он помнил лишь вкус её губ, прикосновение рук, запах волос и тонкую нежную прохладу кожи… и все… Больше он ничего не знал об этой странной девушке-счастье…

Снег скрипит под шагами. Дети катаются с ледяной горки. Пруд превратили в каток. То тут, то там малышня выстраивает целые аллеи снеговиков. Парк живет своей жизнью. Лыжники накручивают круг за кругом.Всю долгую, холодную зиму он приходил к заветной скамейке в надежде на чудо. Казалось, что она где-то рядом, стоит только закрыть глаза, протянуть руку и дотронуться до нее. Он ощущал её взгляд, слышал голос в отзвуках ветра.

Резные кристаллы льда медленно затягивали прозрачное окошко, скрывая припорошенный снегом мужской силуэт. Он все еще сидел на спинке лавочки, смешно поджав под себя ноги, но сиреневые сумерки и завитушки ледяных листьев уже скрыли его от моего взгляда. Спать, спать, спать… в темной глубине, в плавно качающемся гамаке из водорослей. Я вернусь, обязательно вернусь, как только растает лед. Нужно только верить, помнить, и ждать… и тогда растает лед…