Евдокия

Усадьба горела. Огонь полыхал яростно, жадно и весело. Сквозь треск и гул были слышны крики тех, кто в этот злополучный день оказались приглашенными на званый ужин. Горели ковры, мебель, утварь и люди. Кто-то пытался выбраться из горящего дома, но безуспешно. Холодный ветер еще сильнее раздувал бушующее пламя и волосы девушки, стоящей на пригорке. Пламя отражалось в ее глазах, в которых не было ни капли сочувствия или сострадания. На плече Евдокии сидела черная бабочка, рядом стоял огромный черный волк, следя за далеким пламенем. На губах ее застыла улыбка, а рука сжимала мамин медальон…..

Евдокия росла доброй и ласковой девочкой. Она жила с родителями на окраине деревни, в небольшом, но уютном домике. Мать ее была знахаркой. Лечила травами, заговорами.

Жители деревни часто обращались к ней за помощью, и она никому не отказывала, всем помогала, чем могла. Дуня часто ходила с матерью в лес за кореньями и травами. Отец был из богатой семьи, но встретив Любашу — оставил свою прошлую жизнь. Через год у них родилась дочка, и это сделало их еще более счастливыми. Но как-то зимой полегло много скота, пропал пастух. Кто-то говорил, что в лесу появились лихие люди. Но прошел слух, что в этих бедах виновата знахарка. В один из теплых летних вечеров Тихон услышал шум и вышел во двор. Встревоженные жители деревни собрались возле дома:

— Убирайтесь! — слушались крики. — Накликала бед! Ведьма!

О дверной косяк ударился кем-то запущенный камень.

Люба стояла у окна со слезами на глазах: «За что?!!..»

Через несколько дней мать послала Дуню в лес за ягодами. Возвращаясь домой, девочка увидела над деревьями дым. И маленькое сердечко забилось в тревоге. Лукошко упало в траву, окрасив зелень красным. Что есть духу, бросилась Евдокия по тропинке…

Дом сгорел дотла.

Никто не смог выбраться из огня — дверь был подперта бревном.

Никто не помог.

Никто не позвал на помощь.

Евдокия стояла на коленях перед сгоревшим домом. Слезы застилали глаза. Все что осталось у нее от прежней жизни — это мамин золотой медальон.

После смерти родителей, Дуняшу приютила баба Нюра, через месяц за ней приехали…

Татьяна Филипповна была невысокой, полной женщиной. Крупные черты лица выдавали в ней властную натуру. Огромный дом, конюшня и сад, всем этим владела семья Тихона. И теперь Татьяна Филипповна стала единственной и полноправной владелицей усадьбы. Она жила с мужем и с двумя дочерьми.

Осмотрев Дуню с головы до ног, тетя молча вышла из комнаты. Горничная Лиза взяла девочку за руку и отвела на кухню. Там её накормили и переодели. Ложась спать, она подумала — как хорошо, что она не одна на свете, и с чистым сердцем ждала любви и тепла от тети и сестер. Но увы…

На следующий день, одетая и причесанная как полагается, Дуня сидела за большим обеденным столом. Слуги суетились, подавая блюда. Во главе стола восседала Татьяна Филипповна. Напротив сидели сестры и, перешептываясь, посматривали на новоявленную родственницу. Евдокия растерялась, совершенно не зная как себя вести. Взяв стакан с водой, она почувствовала толчок в ногу. Вода расплескалась на скатерть и на платье. Сестры захихикали, а тетя, строго посмотрев на неё, поджала губы:

— Вон! — только и сказала она.

Съежившись, Дуня встала и вышла из комнаты. Она долго плакала в своей комнатушке под лестницей. Ругала себя за неловкость. Немного успокоившись, она подумала, что все может ещё наладится, просто тетя и сестры её не знают… Но это был первый и последний раз, когда она сидела за обеденным столом вместе со всеми.

Жизнь в усадьбе была для бедной сиротки как один незаканчивающийся кошмар. Татьяна Филипповна обвиняла мать Дуни в смерти своего брата, и люто ненавидела сироту. За каждую провинность, каждый неосторожный шаг, да и за то, что просто попалась на глаза, Евдокия была сурово наказана. Побои, пощечины, ругань — стали для девочки неотъемлемой частью ее жизни. Иногда, забившись в угол своей каморки, Дуня плакала, горько и отчаянно, засыпая с мокрыми от слез щеками и прижимая к груди матушкин медальон.

Был у девочки и секрет. Как-то, собирая хворост в лесу, она набрела на волчью нору. Вышло случайно. Дуня услышала писк и, пойдя на него, обнаружила в норе еле живого волчонка. Каждую свободную минутку девочка бегала в заброшенный сарайчик, куда она перетащила найденыша. Спасение маленького существа стало смыслом ее жизни. Иногда ей казалось, что она спасает не его, а себя. И у нее получилось! Волчонок окреп и подрос. Он все увереннее бегал по старому сараю и играл с Дуней, покусывая её за руки. Иногда, уткнувшись в густую шерсть четвероногого друга, девочка вспоминала родной дом, маму, отца.

Однажды Евдокия услышала шум со двора. Выглянув в окошко своей комнатки, она увидела, как сын конюха и еще двое слуг тащат на веревке собаку. Присмотревшись, девочка в отчаянии зажала рот ладошкой…. Это была не собака, а ее единственный друг. Волчонок огрызался и пытался вырваться, но веревка все туже стягивала его шею.

Татьяна Филипповна вышла на крыльцо и велела:

— Привяжите возле конюшни. Завтра собак натравим.

— Слушаюсь, хозяйка, — сын конюха потащил волчонка к коновязи.

Дуня стояла возле окна, сжав кулачки, и лихорадочно думала: «Что же делать?!» Она физически чувствовала страх и отчаяние друга. Дождавшись ночи, девочка пробралась к конюшни. Услышав ее, волчонок тихонько заскулил. Теплый язык слизнул со щеки слезы. Евдокия, освободив пленника, крепко обняла его и прошептала:

— Беги…

За спиной послышался шорох. В двух шагах от нее стоял сын конюха.

— Спасайся!!!

Молодой волк бросился прочь.

Позже, избитая розгой и запертая в погребе, Евдокия лежала и смотрела невидящими глазами в потолок. Но боли она почти не чувствовала, она улыбалась: «Спасла!»

Дни тянулись за днями, недели за неделями, год за годом. Евдокия подросла. В свои пятнадцать лет она выглядела как двенадцатилетний заморыш. Худенькая, бледненькая. Лишь темная копна волос непослушно ложилась на спину, да черные глаза горели непокорностью. Подросли и ее сестры. Избалованные матерью, капризные и такие же злые. Проходу не давали сироте теперь и они.

Однажды Дуня мыла полы в хозяйской комнате. Её окрикнула старшая дочь тетки:

— Дунька, тебя маменька зовут!

Девушка встала с колен, бросила грязную тряпку в ведро и, поправив юбку, пошла в гостиную. Предчувствие ее не обмануло. Татьяна Филипповна сидела в черном кожаном кресле. От ее взгляда у Евдокии похолодели руки. Она опустила голову и приготовилась терпеть. Разряженные в пух и перья, тут же на диване сидели дочки. Нынче в усадьбе званый ужин. К пяти часам ждали гостей.

— Евдокия, мои сережки попали. Ты их не брала? — после долгой паузы услышала сирота голос тети.

— Нет, — еле слышно ответила она.

— Это она украла! Воровка! — наперебой заголосили сестры.

— Это не я! — голос ее разнесся по всей гостиной.

Дуня знала, что оправдываться бесполезно, но сейчас сдержаться не смогла. От негодования губы ее дрожали. Татьяна Филипповна подошла к ней и ударила её наотмашь по лицу:

— Лгунья!

Дуня схватилась за пылающую щеку и сквозь звон в ушах услышала:

— А это что?

Холодные пальцы вцепились в медальон. Цепочка порвалась.

— Евдокия, откуда это у тебя?

— Это медальон моей матушки! — прошептала девушка.

Татьяна Филипповна подошла к окну, разглядывая медальон:

— Твоя мать жила в нищете. Откуда у неё такая роскошь? Отвечай! У кого ты украла эту вещь?

— Он мой!!!

Лицо Татьяны Филипповны побагровело от ярости:

— Ты ещё смеешь огрызаться?! Мерзавка! Неблагодарная дрянь!!! Твоя мать была ведьмой, и ты такая же…

Она, что есть силы, бросила медальон об пол и хотела раздавить его каблуком.

В это мгновение вся недолгая и трудная жизнь Евдокии пронеслась у нее перед глазами. Все самое доброе и светлое было заключено в этом медальоне и связано с самым дорогим человеком на свете. Сердце её сжалось.

— Неееет!

Девушка метнулась к тетке и оттолкнула ее. Схватив драгоценность, Евдокия бросилась вон из комнаты.

Как она сумела убежать из усадьбы она не помнила. Бежала до тех пор, пока хватало дыхания и сил. Дуня знала, что после такого в живых её не оставят. Помнила, как расправились с горничной, которая ослушалась хозяйку.

Опомнилась она в лесу. Руки, ободранные о кусты, нестерпимо болели. Зубы стучали на холодном ветру. Она совсем не знала что делать, куда идти. Окончательно замерзнув, девушка набрела на ту самую нору, где нашла волчонка.

Одинокая, избитая, несчастная. Упав в осеннюю листву, девушка заплакала, обхватив себя за плечи и покачиваясь. Рядом послышался шорох… Два желтых глаза смотрели из темноты не мигая..

И вот медальон лежит у неё на ладошке, золотой, светящийся и удивительно теплый! Евдокия сквозь слезы смотрела на него… В душе ее поднималась буря…

Вдруг медальон раскрылся… Из него вылетела черная бабочка. И медленно закружила над ее головой, размахивая бархатными крылышками. Девушка, затаив дыхание, следила, как та, опустилась на ее руку. От легкого касания у Дуни закружилась голова. Тепло разлилось по телу, а ссадины и синяки пропали на глазах. Боль утихла, точнее, ушла куда-то в самое сердце. Место её заняла ненависть. Слёзы быстро высохли, взгляд стал пронзительным и жестким…

Усадьба горела. Огонь полыхал яростно, жадно и весело. Сквозь треск и гул были слышны крики тех, кто в этот злополучный день оказались приглашенными на званый ужин. Горели ковры, мебель, утварь и люди. Кто-то пытался выбраться из горящего дома, но безуспешно. Холодный ветер еще сильнее раздувал бушующее пламя и волосы девушки, стоящей на пригорке. Пламя отражалось в ее глазах, в которых не было ни капли сочувствия или сострадания. На плече Евдокии сидела черная бабочка, рядом стоял огромный черный волк, следя за далеким пламенем. На губах ее застыла улыбка, а рука сжимала мамин медальон…..