Эликсир вечной молодости

Горлышко бутыли выглядело запаянным, отнюдь — через точечное отверстие жидкость приходилось высасывать с особым напряжением.

Сладкая, пряная, с горечью, островатая, каждый раз разная, сколько ни пей, всё мало. Для него содержимое сосудов тёмного стекла давно стало наркотиком — минуло уже двадцать восемь лет, как он впервые перешагнул порог тихого бара, сел напротив бармена, сделал первый глоток.

Дождливое утро не предвещало ничего хорошего, счета за телефон его удручали, будто Зузана не могла поменьше общаться со своими ухажёрами. То, что жена ему изменяет, он понял на второй год совместной жизни, но не стал ничего менять — зачем мутить рутину семейного сосуществования.

— Вставай, сучка, — он хотел было толкнуть спящую локтём, но передумал, — кофе в микроволновке, я на работу.

Недовольное сопение было стандартным ответом на все его слова. Седина в бороду, бес в ребро. Дёрнуло же его в пятьдесят с лишком лет жениться на девчонке — три года мучений взамен холостяцкой жизни, жил бы спокойно так нет же, идиот.

Электричка припоздала, в офисе было тихо, непривычно, обычно же куда ни глянь, всюду молодёжь кипела умными мыслями и фантастическими идеями.

— А, пан Ковальски, это вы? Вот уж не ждали, — секретарша начальника живенько завозилась на рабочем месте, бардак там был жуткий — неряха. — Вам повесточка, — добавила она, заливаясь краской, — пан Пшемыслав ждёт вас.

Медленно он брёл к железнодорожной станции, всё смешалось. Возраст — в отличие от властей он не считал себя старым — бич, который будет преследовать его день ото дня, его поиски работы не увенчаются успехом, всем нужны молодые, крепкие, работящие, которых так же сломает и сомнёт конвейер индустрии. Жёнушке он уже точно не нужен.

По возвращении домой, он обнаружил записку на туалетном столике от Зузаны.

«Дорогой, я получила повестку, мне очень жаль. Знаешь, я полюбила другого. Он для меня весь мир. Спасибо, что был моим мужем. Зузана.

P.S. Я уже подала на развод».

В подтверждение того, что мир очень несправедлив и беден, она забрала все украшения, подаренные им.

На лоб постоянно падали капельки дождя, он вглядывался в тёмное небо, надеясь сквозь тучи увидеть что-то иное, что — он и сам не знал. Оно, конечно, ни в чём ни виновато, и рельсы под ним не виноваты, и машинист состава, по расписанию проезжавшего здесь в девять часов каждый вечер.

Потом будет много криков, абсолютно никому не нужных, много толков — ненужных вещей, всегда наполнявших его жизнь. Это потом, а потом и его не будет.

— А если можно бы было это изменить, пан Ковальски? — спросил кто-то.

«Говорю вслух? Что же… чего не бывает».

— Я бы изменил, — повернув голову, он увидел стоящего рядом высокого человека в плаще. Тот кутался в него, не смотря, что ветер не шелохнул ни единой складки его одеяния, а на плече лежала коса, не та которой обычно косят сено, нет, по древку её ползли причудливые узоры.

— Добрый вечер, пан Смерть.

— Вы никогда не думали, что можно повернуть время вспять, исправить, прожить жизнь по новому, заново? — пан Смерть замолчал, переводя дыхание — такой вот эликсир молодости.

— Нет, никогда об этом не думал, — честно признался он, — да и некогда было, всё торопился успеть сделать что-то «важное» в жизни, так торопился, что упустил свою любовь, безвозвратно.

— Может, загляните к нам как-нибудь? — вложив ему в руку визитку старой шершавой бумаги, пан Смерть сошёл с рельс. — Кстати, пан Ковальски, поезд на девять часов отменили.

Он едва не заблудился в узких улочках захолустного района маленького городка, указанного на визитке. Погода стояка ещё хуже, нежели вчера, лил проливной дождь, а он как на зло забыл зонтик дома и промок до костей — только артрита ему и не хватало под старость лет.

Бар втиснулся между двумя гастрономическими магазинами, соседствуя с городской аптекой. В поздний час его запотевшие витрины ещё горели, отбрасывая тускловатый свет в лужи на дороге.

— Ди-инь. Дон, — протяжно прозвенел колокольчик, возвещая о приходе нового посетителя. Дверь, скрипя, захлопнулась, в полутьме помещение казалось загадочным, почти мрачным. У стойки бармен протирал стоявшие на полках стеклянного шкафа тёмные сосуды. В них заключалась какая-то неведомая манящая сила.

— Добро пожаловать, пан Ковальски.

— Добрый вечер, пан Смерть.

Молодой человек улыбнулся одновременно дружелюбно и нехотя, собранные в хвост чёрные волосы контрастировали с белизной кожи рубашки. Закатав рукава, он тщательно убирал пылинки, невидимые постороннему наблюдателю.

— Не зовите меня так, пан Ковальски.

— А как же мне звать вас, пан Смерть?

— Леонид, — он достал бутыль с одной из полок и поставил перед ним, — вот, выпейте.

Он с подозрением взглянул на неё, за тёмными стенками не было ничего видно, пожалуй, там мог быть и яд. Это стекло напомнило ему о кунсткамере с её жуткими обитателями, о которой он читал в школе.

Смерть-Леонид тем временем откупорил бутыль и пододвинул её ближе, подначивая его попробовать и узнать, что же в ней.

В горлышке не было отверстия, но подбадриваемый улыбкой бармена, он приложил её к губам и сделал первый глоток.

В горло потекла сладкая, чуть пряная жидкость — настой каких-то трав. В голове возник образ солнечного дня, золотистых колосьев, тянущих к лазурному небу свои зернистые головки, им невдомек, что жнец идёт по дороге, счастлив и простодушен. Вчера он признался пани Марысе, а вечером на гуляньях будет плясать только с ней одной. Хмель радости уносил его в воздушные мечты… Увы, работа не ждала, чуть опоздаешь, и прилетит весь птичий народ, тоже тварям надо поживиться.

Пряность сменилась досадным вкусом приторной сладости, исчезло поле, перед глазами кружил водоворот осенних красок, разноцветные листья давали свой последний предзимний вальс, пригласив ветер в посеревший городок. За их весёлой игрой наблюдает пани Зося, ей, как и им, недолго осталось любоваться этим миром. Выпадет снег, она ещё увидит его, заметёт землю пушистым покрывалом, начнутся морозы, тёмные бесконечные ночи с вязаньем у печки, узорами на окнах. Как в детстве ей будет радостно, а потом придёт весна. Сползёт ковёр зимы, уйдёт и она, оставив свой маленький домик одиноко напоминать о себе.

— Ну что, пан Ковальски, будете пить сегодня? — эликсир вернул ему молодость, Леонид часто возражал: «Мол, вы сами загадали свой возраст», но ему казалось, что «лекарство» от старости само определяло, сколько лет вернуть тому, кто его пил.

— Как всегда, Леонид.

Ему больше не нужен был напиток, но вокруг становилось всё меньше тех, кого он знал, Смерть стал единственным, с кем он мог перекинуться парой слов.

Раньше он мало замечал, что твориться вокруг него, но в последнее время всё чаще пытался вникнуть в суть вещей, иногда не без помощи Леонида. Взяв в руки меню, спросил:

— Леонид, что значат все эти буквы? — в углу бумажного листа притаились крошечные буковки и небольшой календарик.

— «М» — механик, то есть я, друзья меня так зовут, — пан Ковальски снова подумал, что слишком мало знает о бармене, а спросить отчего-то не решался. — Календарь показывает, сколько мне осталось работать, — пыль, наверняка, всей душой ненавидела Леонида, стараясь осесть то на ту, то на другую бутыль и остаться незамеченной.

— А «С»?

В ответ собеседник промолчал, не сочтя нужным ответить. Ладно, не хочет — его дело. В конечном счете, он просто разговор поддерживать не умеет, нужно срочно переложить эту обязанность обратно на бармена.

Вкус был на удивление горьким и чистым, вязкая липкая жидкость. Он хотел было вернуть бутыль, когда в появившемся в сознании образе мелькнуло нечто знакомое.

Все видения редко были наполнены людьми, больше их переживаниями, эмоциями. Порой он знал их имена, но не в силах был понять, отчего же такое чувство, словно они навсегда исчезали, увиденные им.

Солнце склонялось к горизонту, окрашивая небо нежной розовой пастелью. К знакомой ему железнодорожной станции шла девушка, ветерок лёгкими движениями играл с подолом её ситцевого платья, норовил развязать ленты соломенной шляпы.

Оглянувшись по сторонам, она словно проверяла, есть ли кто поблизости. Вдалеке гудел поезд. Девушка подошла к краю перрона, снова огляделась и спрыгнула на рельсы. Свернувшись клубочком между шпалами, она стала ждать.

Сигнал прокричал совсем близко, она подняла голову и заметила одного из рабочих. Поезд был совсем близко, но и у человека было время, чтобы вытащить её. Сорвавшись с места, она побежала навстречу холодной машине, руководимой человеком, даже если он попробует затормозить и остановиться, гигант из металла и жести продолжит свой путь.

Он успел разглядеть девушку — светлые волосы, челка, закрывшая голубые глаза, совсем юное, ещё не повзрослевшее лицо, чуть вздёрнутый носик, забавные веснушки на щёчках, обиженно надутые губки. Пани Добромина — та девушка, которую он не заметил, торопясь успеть повзрослеть и вырасти. Тогда он вечно отворачивался, стоило их взглядам встретиться, почему? Дурак потому что.

На сердце стало легче, теперь понятна суть эликсира — это жизни уже умерших людей, молодых и старых, проживших и покинувших свою жизнь глубокими стариками или по каким-то причинам ушедшие в расцвете лет.

— Пан Ковальски, что с вами? — Леонид легонько тряс его за плечо, он был встревожен.

— Нет, ничего, — потом, помолчав, добавил: — Я приду только на следующей неделе, до понедельника, Леонид.

— Доброй ночи, пан Ковальски, — Смерть выглядел опечаленным.

Последние лет десять сюда приходил он один, те, другие, получив от эликсира молодость, никогда не возвращались, а он избегал реальности, молодёжь стремилась жить сегодняшним днём, не думая о завтрашнем дне.

Только дверь за паном Ковальски захлопнулась, Леонид отложил ветошь и, придвинув к себе календарь, вычеркнул пятницу, осталось ещё два дня.

— «С» — значит смена, — он так и не попрощался с постоянным посетителем. Если говорить начистоту, он уже привык, привязался к пану Ковальски — выходные обещали быть очень нерадостными.

— Динь-дон, — зазвенел колокольчик.

— Пан Вуйцек, вам нельзя сюда приходить.

— Отчего же? Я разве не имею права прийти погреться, должен под дождём мокнуть?

— Томаш, ты, Проводник, что тебя принесло сюда сегодня?

Проводник — должность обычно давали самому провинившемуся в конторе — сложил пустые бутылки в мешок за спиной.

— Скоро домой поедешь. Эй! Ты что загрустил, не рад?

— Не то чтобы, — убрав косую чёлку с лица, Леонид протёр поверхность стойки. — Нет, я очень рад. Кого назначили на смену?

— Пани Маргариту, наведёт она здесь порядок, — Томаш усмехнулся невесело, — она же боится у кого-либо душу забрать, теперь тут отбою от посетителей не будет.

Они засмеялись, представив этот бар светлым, людным, разговорчивым, и пани Маргариту посреди веселья.

Закрыв стеклянные створки шкафа, Леонид пошёл за плащом и косой — закончилась одна работа, началась другая.

— Бутылки взял?

— Конечно, не в карманы же ты будешь души складывать?

Всё смешалось, ему не спалось, простыни липли к телу, голова горела, словно его навестила лихорадка, мысли тяжёлыми комьями перекатывались в голове.

Он помолодел за счёт эликсира, нет, за счёт душ умерших, он разрушил их, они исчезли безвозвратно. Разве это не преступление?

Спросить ли об этом Леонида? Сам он только запутался. Хорошо — завтра утром и пойдёт.

«И ещё одно, — подумал он, пытаясь уснуть, — последние дни я ненормально хочу его видеть. Привычка?»

— Добрый вечер, пан Ковальский, — девушка боролась с пылью ещё ожесточённей, словно собралась протереть любую поверхность до дыр. Кудри спадали ей на плечи, выбившись из пучка, очки съехали на кончик носа, белая рубаха помялась и выглядела неопрятной.

— Я новый бармен Маргарита, — представилась она.

— А… где Леонид?

— Леонид больше здесь не работает, ой, простите, его смена закончилась, — девушка нервно засмеялась, — он теперь только через двадцать лет сюда вернётся… может быть.

— А-а, понятно.

Он открыл дверь, чтобы выйти, когда Маргарита окликнула его.

— Пан Ковальски, это моя первая серьёзная работа, я буду очень ответственна.

— Спасибо, я понял.

«Ничего ты не понял, дурак», — она со злостью запустила тряпку в закрытую дверь. — У-у, люди, как вас понимать? Когда у вас есть — вы не цените, когда исчезает — понимаете.

— Я вас предупреждала, — коса была невероятно тяжёлой, плащ длинным и тянулся шлейфом по земле.

Пан Ковальски сидел на шпалах, ожидая свой девятичасовой поезд, сегодня его некому отменять. Когда он понял, что жизнь без Леонида — это не жизнь, ноги сами принесли его сюда.

— Вы когда-нибудь думали, что значит быть машинистом девятичасового состава?

«Вряд ли вы представляете, вы, люди, не способны думать — а что же дальше? Может и после смерти есть множество других жизней, но вам уже никем не стать больше».

Поезд приближался, возвещая о своём приходе звонким гудком, она занесла косу над головой сидящего. Ей на глаза попалась тонкостенная грязная старая бутылка.

— Спокойной ночи, пан Ковальски.

Маргарита протёрла стойку, пыли здесь давно не было — привычка. Город изменился, расширился, очистился, просветлел, люди стали меньше циклиться на своих проблемах — никто сюда не заходит. Жизнь — это уже не что-то предопределённое в их понимании, её всегда можно изменить самим, для этого не нужно обращаться к пани Смерти, скучающей в пустом баре без пыли.

— Доброе утро, пани Маргарита.

— Доброе, Леонид.

Она нырнула под стойку и вытащила самую пыльную и грязную бутылку. Стекло было тонким, зеленоватым, как речная вода. Он ума не мог приложить, зачем она собирает старые пивные бутылки — со скуки, не иначе.

— Вот тебе мой подарок. В первый же день поймала, — она поправила очки, постоянно сползавшие с переносицы, — не протирала, боялась перепутать и отдать не тебе.

— Спасибо, — он и сам хотел сделать это, но не успел, думал, всё обойдётся, пройдёт, позабудется. Не забылось.

— Только пану Томашу не говори, он меня наругает, — Маргарита заговорщически улыбнулась ему в ответ.

Жидкость внутри была прозрачной, интересно, а какова на вкус?