Добрый и Злой

— У вас нет шансов, – тихий голос, вкрадчивый, как смерть, плывёт меж сизого дыма прокуренной комнатушки. – Пишите! Пишите всё и тогда возможно…

Голос обещает, голос манит, голос знает, что мне уже никуда не деться. Отсюда не выходят. Чёрная комната, в которой я не вижу стен. Они где-то там, за пределом яркого мира. Они не видны, но ощущаются как давящая тишина и равнодушие со всех сторон. Письменный стол и на нём яркая лампа, бьющая по глазам уже столько времени, что слёзы иссякли, превратившись в странную обезвоженную массу. За гранью света — старый голубой монитор, смотрящий вереницей чёрных букв на нас троих, изо дня в день сражающихся здесь…

Я и Они. Их, как всегда, двое. Добрый и злой. Привычная схема допроса. И правило вживания ясное и младенцу: никогда не поддавайся злому, никогда не верь доброму!

Я не поддаюсь. Я не верю.

Кулак прилетает из темноты и припечатывает по столешнице:

— Ты будешь писать, сука?! Будешь?! В дрянь уделаю!

Вздрагиваю.

Это – Злой. Он чуть наклонился в свет и видно лицо – перекошенное, оскаленное, ненавидящее. Неизвестное и удивительно знакомое. И я съёживаюсь, предчувствуя по странной схожести…

Он бьёт без замаха. Но, взорвав болью, удар валит меня на пол вместе со стулом. Специалист… Наёмный убийца из бывших идейных военных. Такие умеют бить. И любят.

Пол-лица, словно кипятком ошпарило и отморозило одновременно – и горит болью, и мертвеет. Я сжимаюсь, насколько позволяют ремни, сковавшие с креслом, но ноги мелькают мимо, проходя сквозь свет снова в тень.

— Право слово, светлая, разве можно так поступать с телом, данным нам для более важных дел? — Вздыхает Добрый и поднимает меня со стулом на место. – Вам же известно, что пытки Карателя выдержать не может даже подготовленный Адепт третьего олоса! Зачем вы вынуждаете нас звать его? Пишите. Пишите сами! И обещаю – Вселенский Цветок будет помнить вас!

С трудом поднимаю глаза. Он – Пресветлый. Он из неведомой расы тэра, тайно поселившейся на земле в незапамятные времена и принявшей обет беречь её. Его имя с благоговением произносят последователи. Когда-то он вышел на великий поединок за человечество и выиграл его, отвоевав людям ещё одно тысячелетие…

— Пишите! – обрывает Злой и выступает в свет. На сером старческом лице нет ни одной эмоции. Только равнодушное спокойствие сытого идола. – Пишите, потому что любите близких. Потому что я начну не с вас.

А в глазах – пустота. И так ей веришь, этой пустоте, что под сердцем рвётся что-то, да настолько, что это затмевает боль. И остаётся безумное желание писать, писать взахлёб, лишь бы…

Но одёргиваюсь. Встряхиваюсь. Держусь.

Держусь, потому что узнаю Злого. Он — правитель Славянского Воинского Схода. Лучший мечник. Прекрасный стратег и командир. Он – надёжа русской земли, как некогда Пересвет. Но он же и убийца лучших из лучших в войне за трон…

Я узнаю его, и он, кривясь, уходит в тень.

Добрый поворачивается ко мне на стуле. Женщина со шрамом на лице, милая, нет, такая, что захватывает дух, замирает сердце и внутри живота расползается странное жаркое томление. Она улыбается грустно и приветливо и говорит:

— Детка, я бы так хотела поменяться с тобой местами! У тебя есть муж, ребёнок, нормальная работа и друзья! Я тоже хотела семью. Понимаешь? Но меня затянула Зона… Когда вызывает Зона, нельзя отступать… Но ты-то можешь! Просто — пиши! Пиши всё!

А я трясу башкой, стискивая зубы. Узнала. Она – сталкер, отмеченный артефактом, и получивший небывалые способности для защиты нашего мира от нападения иных реальностей. Она долго не понимала себя, но когда поняла….

Блеснуло перед глазами, и шею обхватила струна. Впилась, стискивая вдох, не давая проскользнуть и струйке воздуха. И я забилась всем телом, елозя по стулу и трясясь вместе с ним. Мелькнуло лицо. Серое, невзрачное, даже какое-то мышастое… И очень спокойное, словно неживое. Злой. Я помню его. Это он вылетел на дорогу с РПГ, когда мы ехали по неведомому городу, в котором…

Нет! Нет! Не было этого! Не со мной!

Хриплю сквозь зубы имя Злого, и он отступает.

Боль проходит, а я хватаю воздух искусанными губами.

— Не стоит недооценивать человеческую благодарность. – Добрый снова садится за стол из тени и хозяйским жестом смахивает со столешницы невидимые крошки. – Вот подумай. Я сейчас мог быть в совсем другом месте и заниматься другими делами… Но я здесь. Ради тебя. Я верю в тебя, как ты веришь в нас и в мир на земле. Пожалуйста, пиши.

А я смотрю на его руку в вечной кожаной перчатке, искалеченную, неподжившую, словно принявшую в себя душевную рану, и вспоминаю – Отрезок. Так назвали за ущербность да за то, что «сказал, как отрезал». И он такой – лидер, боевик, хозяин и защитник своей земли. Горный «Че Гевара»…

И больно ему отказывать… Таким отказывать нельзя.

— Ты будешь писать?! – Злой подлетает сбоку и бьёт. Бьёт, бьёт, бьёт.

У него немного сил. Но много ненависти. И ненависть учит его властвовать над чужой болью – он целит в лицо и горло. И боль отупляет меня, низводя в страх оттого, что не могу узнать. А потом мир взрывается перед глазами и заплывает красным. Злой отступает, и я сквозь слёзы смотрю на багровые капли, бьющие по зажатым коленям. Больно… Больно… Но за этой болью – узнавание.

Я поднимаю глаза и смотрю на Злого. Предатель из отряда Лиса. Мальчишки расклеивали по Городу Сытости листовки с призывами, а этот малец предал их и тех казнили – отдали под опеку семьям высокого довольства… А Лис попал в лагерь на Остров, поднял восстание и…

Злой кусает губу и отступает в тень.

Очередь Доброго.

— Я развяжу вам руки, так будет удобнее, — вздыхает он, снимая очки и подходя ближе. – Знаете, мой сын был такой же упрямый и гордый. Да… В вас явно есть сходство. А ещё он тоже любил всякие воображаемые истории. И историю. Как вы. Да-да! Но увы, его это не довело до добра… Понимаете?

Мои руки свободны. Пожилой Добрый кладёт на стол белый лист и чёрную авторучку и вздыхает:

— Пишите. Пишите всё.

Белый лист. Удивительно белый. Как простыня… Боже мой, сколько я уже не спала нормально? Сколько не ела? Сколько не могла наслаждаться жизнь в кругу семьи и друзей? Сколько идёт этот допрос? Стоит только написать и – всё! На время от меня отстанут… Переведут в камеру, где можно будет выспаться, поесть, да даже выкупаться в субботу! А потом снова однажды позовут сюда, в серую комнатушку… Но сейчас… Сейчас можно будет отдохнуть. Немного. Совсем чуть-чуть. Отдохнуть от вздохов Доброго и ударов Злого. Отдохнуть от угадывания. Отдохнуть от додумывания. От мельтешения лиц и масок. От понимания тщеты. От всего этого… Всего лишь писать. Писать, не думая о другой жизни. О том, что происходит за стенами серой комнатушки. Писать…

Багровая капля срывается с разбитого носа и шлёпается на белом листе. Расползается, словно амёба, расправляя ложноножки… Я поднимаю глаза и узнаю. Это профессор истории и пограничник Жигулёвских Врат. Отец Смышляка. Его нет уже давно. Но Смышляк помнит своего папу, потому он и жив. Ведь в этом мире жив тот, кого помнят. О ком написано. О ком читают…

Я отодвигаю испачканный кровью лист, и Добрый молча скрывается в тени.

Время Злого…

Но я очень хорошо помню правило.

Никогда не поддавайся злому, никогда не верь доброму.

Я не поддаюсь. Я не верю.

Но однажды не выдержу.

Все ломаются.

Однажды ломаются все.