Молитва на ночь

Некогда я существовал в старом мире, который был выстроен моими глазами, взирающими в самую глубину бесконечных туманностей. Я принял их на веру, и они принялись обретать форму. Сначала это был всего лишь лёгкий шум, изредка проносящийся по моим ушам. Предавать ему особого значения не стоило, однако единство имело раздражение от него.

На следующий день звук приобрел форму человека. Я знал его до тех пор, пока первичная сущность его души не показала мне козырной туз и не превратилась в совсем иное существо. Когда-то он был моим другом, а, может быть, дальним родственником по обезьяне, но более это не играло роли, потому что теперь передо мной предстала чёрная, вязкая субстанция, жадно клацающая своими челюстями. Единственное, чего хотело её бездонное брюхо — моей силы. Кажется, ей даже удалось откусить мне мизинец и средний палец; я не почувствовал в тот момент изменений. Но некие облака зелёного дыма, из которого пахло чем-то кислым, стремительно начали оседать на монументы, которые я воздвиг в своей утопии. Они окислялись и разрушались, но я не пытался изменить своё положение — оно мне… нравилось. С этой любви и началось падение неподнявшегося.

Много эпох прошло с той поры. Я надевал разные маски, чтобы спрятаться от зеркала мироздания. Они были искусно слеплены моим разумом. Я с радостью меня первую на непохожую вторую, но всегда смену характеризовало гниение: отвратительное, дурно пахнущее. Я не пытался стереть гряз со своего лица — она помогала держать маски закреплёнными.

Я ведь и от себя бежал в те моменты! И это у меня прекрасно получалось, однако Ему всё-таки удалось догнать меня. Верный враг принял личину бархата и приятно лоснился по моему нагому телу. Я сам ему отдался, потому что верил! Одежда была ни к чему — моя мысль открыта и чиста для него. И в нужный для себя момент он использовал её. Бархат, мой тёплый, пурпурный бархат обернулся режущей чешуей. Она безжалостно сдирала с меня кожу, поражая мышцы и органы. Маска сломалась; сознание лицезрело мир и себя. Оно пугалось, но одновременно не удивлялось, потому что в своей глубине знала, что в конечном итоге увидит подобную картину.

Я задыхался без своих масок и грязи. Подобно бешеной свинье, я ползал по полу, покрытый желчью, что вырывалась из моего рта. От масок остались только черепки. И в это мгновенье кто-то сказал мне: «дружище, ты был прав». Голос был мягок и властен; я не мог не услышать его. Потом рука, схожая с моей, протянулась и помогла ногам подняться.

— Ты был всё время прав, — сказало мутное создание — даже когда впервые надевал маску. Но только оглянись вокруг: разве они смогли заменить тебе лицо?!

Я смотрел по сторонам и осознавал, что всё это время прятался где-то в выдуманном для меня «нигде». Но самое поразительное, что голова оставалась опущенной и боялась подняться, потому что сверху её однажды кто-то обидел. Однако обидчик находился не так высоко, как обычно представляется. Как оказалось, та туманность не была венцом творения судьбы. Чёрно-зелёная желчь, кал — вот что приказывало мне убить нерожденного Себя и странствовать самопроклятым долгие эпохи горения.

Тогда всё созданное казалось возвышенным и сильным. Поэтому мне не пришлось делить те туманности на ровные куски. Я просто запихнул их всех в одну точку, через которую смотрел на жизнь. Но самое поразительное, что свет не покидал меня и даже после такого кощунства. Он не отставал ни на шаг, следуя позади. Я специально тогда убрал его с глаз долой, потому что он пугал мня. Истина всегда пугает вначале, но потом привыкаешь к ней. И, пожалуй, это есть самое важное семя, которое должно прорости в космосе, чтобы дать силу другим отросткам души.

Я был напуган, потом опечален, потом счастлив. И сейчас, когда мне удалось увидеть точные очертания себя в том бесформенном, что протянуло мне руку, я сменил цвет на пурпур, а масок больше не имею в космосе. И теперь я молюсь. Молюсь каждую ночь своему пурпурному свету, а он за это становиться живым, освещая дорогу в никуда. И это, пожалуй, самая сильная из всех молитв, которая только существует в мире.