ВИКТОР БУЛГАКОВ – «…только правду, и ничего, кроме правды».
НЕОНОВЫЙ СВЕТ
ЧАСТЬ 1. ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ. ДИАГНОЗ – МУЗЫКАНТ.
Неоновый свет, убаюкивающий шум работающей техники, куча разноцветных труб, витиеватых железок, кабелей. Довольно живописный интерьер для съемок какого-нибудь боевика в голливудском стиле. Пока правда все работает, поэтому снимать не дадут, но скоро, говорят, закроют, и все это станет грудой металлолома. Никуда не денешься, прогресс поджимает, поставят более современный автоматический модуль, и все свободны. Придется искать работу, менять привычки, чтобы как-то, не слишком плохо, прожить то, что осталось. Интересно, сколько осталось? Хотя, лучше не знать. Там, наверху, виднее. Так что делай то, зачем пришел, и не лезь, куда не надо. Собственно, к чему это я….? А, да, хотел рассказать, как это было на самом деле, пока еще помню, тем более, обстановка располагает.
Некоторые наши музыканты «андеграунда» начинали с котельной, а я вот почему-то заканчиваю, ну не то, чтобы совсем заканчиваю, но вроде того. Жизнь — штука полосатая, то белое, то черное, лучше, если цветное, но чего в ней только нет! Конечно, не стоит жить воспоминаниями, жить надо сегодняшним днем, если получается. Но иногда хочется поностальгировать, ведь самые яркие воспоминания из молодости, бесшабашной, авантюрной, познающей мир методом проб и ошибок.
Не знаю, когда именно я понял, что хочу стать музыкантом. Помню, что родители купили мне баян, когда я учился в третьем классе. У мамы были воспоминания молодости, связанные с этим инструментом. Меня стали водить в музыкальный кружок, где я разучивал гаммы и вскоре кое-как играл «Во поле береза стояла» и тому подобное. Родители с умилением смотрели на пиликающего на баяне Витюшу, но меня этот инструмент явно не устраивал. Гуляя во дворе, я с упоением слушал, как парень постарше играл на гитаре захватывающий ритм на трех аккордах, который назывался «шейк». Вот это была музыка! Я перестал ходить в кружок, а баян продали.
Музыку я слушал много, это были песни в исполнении звезд отечественной эстрады на пластинках, иногда удавалось поймать по приемнику «Голос Америки», где вещаемый текст часто разбавлялся «не нашей» музыкой. В то время мы еще жили большой семьей в трехкомнатной квартире, и по праздникам вдвоем с братом пели шлягеры из популярных кинофильмов. Но настоящее увлечение музыкой началось после того, как старший брат моего приятеля купил один из первых отечественных магнитофонов. Он плавал в «загранку» и привозил оттуда записи «Биттлз», «Роллинг стоунз», «Манкис». Это была фантастика! Я мог часами сидеть, уткнувшись ухом в динамик, чтобы было погромче слышно, и потом распевал их наизусть, кое-как коверкая английский текст. Потом я стал замечать, что по большей части слушаю игру барабанщика, при этом правда пробовал играть на гитаре простенькие песенки по «квадрату», то есть тот самый «шейк» и «рок-н-ролл».
Заканчивалась школа, а в армию как-то не хотелось. Спасти от армии мог только институт, но мне и в школе было лень учиться, последние годы тянул кое-как на тройки, ничего не делая. Но если поступать, то куда? Кроме музыки, никаких особых интересов у меня не было. Посоветовала мама — «Знаешь, Витюша, я раньше работала в СМУ таком-то, так мне там очень нравилось. Поступай в ЛИСИ, будешь дома строить, хорошая работа». А мне какая разница? Отмажусь от армии, и ладно.
Записался я на подготовительные курсы, чтобы хоть немного подготовиться к экзаменам, ходил рисовать всякие шары, пирамиды, вазы. Солидного вида профессор повторял с нами русский и литературу. Из его объяснений я понял, почему, не помня многих правил, все же грамотно пишу. Он сказал — «Грамотный не тот, кто помнит все правила, а тот, у кого хорошая зрительная память. Достаточно написать два варианта слова, в котором сомневаешься, и ты увидишь, которое из них правильное». Поэтому я могу ошибиться в написании слова, которое никогда не видел.
Экзамены я сдал, но не поступил, не хватило одного балла. Не суждено мне было стать строителем. До призыва оставалось еще полгода, и я устроился на ближайший к дому завод учеником разметчика. На первую зарплату мне разрешили купить магнитофон «АЙДАС», весил он «каких-то» тринадцать килограммов, и я регулярно мотался с ним к своим немногочисленным друзьям — обладателям магнитофонов, чтобы что-нибудь переписать. Постоянной девушки у меня тогда не было, хотя попытки познакомиться периодически предпринимались. С детства я был очень застенчив и неуверен в себе, при знакомстве с трудом подбирал слова и темы для беседы, хотя был довольно начитан и про себя произносил яркие монологи. Увы, комплексы давили и побеждали. Кое-какой сексуальный опыт у меня появился еще в десятом классе, но это была странная и смешная случайность. Мы с приятелем поехали к нему на дачу и, подходя к дому, наткнулись на местных девочек, лет по четырнадцать, не больше. Шурик познакомил меня с ними, назвав их имена, после чего мы вошли в дом, хлебнули принесенного с собой портвейна и разошлись по комнатам. Минут через пять мы проводили девочек на свежий воздух, вернулись в дом и стали делиться впечатлениями. Я был рад, что мне не пришлось показывать даме свое красноречие, и что у нас были чисто деловые отношения, без каких-либо обязательств. Вскоре я все же завязал знакомство с одной странной девушкой по имени Лена с задумчивыми глазами и большим пухловатым ртом. Мне казалось, что солдат в армии должен переписываться с девушкой, надо же кому-то изливать душу! К тому же, она жила у Летнего сада, с которым у меня были связаны ностальгические воспоминания детства. Лет до шести мы большой семьей жили на Моховой, и, пользуясь предоставленной мне свободой, я часто бегал дворами в Летний сад как раз мимо ее дома.
В один из таких визитов к «подруге дней моих суровых» произошел неприятный инцидент. Выходя из двора ее дома на улицу, я натолкнулся на группу ищущих развлечений подростков. Они уже прошли мимо, но последний, самый маленький, отстал и обратился ко мне с традиционным в то время вопросом: «Дай двадцать копеек». Возмущенный такой наглостью, я послал его подальше, после чего остальные резко повернули назад и окружили меня, прижав к стене дома. Раздумывать было некогда, я использовал стену, как точку опоры, оттолкнул одного из них ногой и ринулся в образовавшийся проход. Ноги у меня были длинные, даже слишком, но бегать я не умел, дыхания не хватало, и вообще, в физическом развитии я несколько отставал от сверстников. До восьмого класса я стоял на физкультуре последним, потом вдруг резко вытянулся, но сильней от этого не стал. Наш физрук, поджарый старикашка, часто издевался надо мной, демонстрируя перед классом мою физподготовку, — я висел, как сосиска, на турнике, не в состоянии подтянуть ноги к перекладине для переворота. Учитывая отсутствие накаченных мышц и боевой закалки, я искал альтернативные способы защиты от грубой силы. Помню, в детстве, на даче, для защиты от местных хулиганов, отец сделал мне из резинового шланга дубинку, которую я часто таскал под одеждой, на всякий случай. А когда устроился работать разметчиком, выточил себе из напильника небольшой ножик, рассчитывая, что таким оружием не убьешь, но хотя бы напугаешь.
И когда я, задыхаясь, бежал по набережной и слышал сзади стук ботинок, то, конечно, вспомнил о лежащем в кармане куртки ножичке. Понимая, что мне не убежать, я схватился за парапет и резко затормозил. Тут же на меня с двух сторон навалились двое из догонявших, при этом один пытался попасть мне кулаком по лицу. Мне удалось вытащить из кармана нож и ткнуть и того, и другого в мягкие места, после чего объятия моих преследователей сразу ослабли. Я вырвался, отбежал в сторону и принял боевую стойку. Вспомнились уроки моего дяди, который по молодости был не последним охтинским драчуном. Дядя учил, что главное в драке — это психическая атака, нельзя показывать, что ты боишься, и я стоял и выжидал. Подбежал третий и, удивленно посмотрев на приятелей, спросил: «А вы чего его не бьете?». «У него нож», — ответил один из двух, зажимая рукой рану. Меня колотило от возбуждения, я повернулся к ним спиной и, не оглядываясь, пошел по диагонали через дорогу к углу дома, до которого было метров тридцать. Эта «длинная дорога» казалась бесконечной, и несколько раз возникало желание побежать, но я с трудом сдерживал себя, потому что должен был уйти победителем. Завернув за угол, я уже через секунду был в отъезжающем от остановки автобусе.
После этого случая я не перестал навещать Лену, но делал это редко и с осторожностью, избегая повторной встречи с пострадавшими обидчиками. В остальном ожидание призыва состояло из культпоходов в пивной бар «Медведь», где я и двое моих друзей выпивали по несколько бутылок пива с оригинальными названиями, после чего шлялись по улице, раздражая прохожих неадекватным поведением; и коллекционирования музыкальных записей, насколько позволяла приобретаемая для записей магнитная лента. Немного радовало то, что с моего года призыва срок службы в армии уменьшили до двух лет, этот срок казался не таким страшным. Весной пришла повестка из военкомата и в начале мая я одел на себя, что не жалко выбросить и пошел на призывной пункт. Помурыжив пару часов, нас погрузили в поезд и, на ночь глядя, повезли куда-то в Карелию. Народ в угаре допивал все, что было взято в дорогу. Там я первый и последний раз попробовал разведенный водой одеколон, таким образом, испытания на прочность начались уже в поезде.
По прибытии выяснилось, что мы теперь пограничники, и учебка будет продолжаться три месяца. Закалка молодого бойца началась с того, что нас загнали в холодную баню, приказали раздеться, постригли наголо во всех местах тупой машинкой, помазали между ног вонючей, белой жидкостью и заставили вымыться почти холодной водой. После этого выдали военное «хе-бе», кирзовые сапоги с портянками и пограничные фуражки с зеленым околышем. Началась моя служба в доблестной Советской Армии, а точнее – погранвойсках. Несколько дней привыкал к солдатской пище, учился наматывать портянки и быстро одеваться после бодрой команды сержанта — «Солдаты, подъем!» Проснется даже мертвый, но поначалу было трудно понять, что случилось и где я нахожусь? Через пару недель нам устроили марш — бросок в полной экипировке при химической атаке. Экипировка состояла из прорезиненного комбинезона, противогаза, вещмешка и скрученной шинели. Одев все это на себя, мы побежали по бездорожью. Я быстро оказался в самом конце, рядом со мной бежал налегке здоровый краснолицый сержант, возвращая меня к жизни громогласным криком — «Бегом, боец!» Можно подумать, я стоял на месте. Несмотря на то, что мне в противогазе нечем было дышать, а изо рта вытекала пена, я все же продолжал двигать ногами, пока, наконец, не упал, дав тем самым остальным передышку, потому что прозвучала команда «Стой». До казармы мы все равно добирались бегом, хотя в более слабом темпе.
Нельзя сказать, что служба в армии вся состоит из негатива, было достаточно много полезного и даже интересного. Вместе со мной курс молодого бойца проходил мой бывший одноклассник, Леша Попов. Мы не были с ним большими друзьями, но в такой обстановке рад любому знакомому лицу, к тому же, у него была с собой гитара, на которой он неплохо бренчал, распевая песенки. Это очень поднимало дух, который к тому времени упал до предела. Пару раз нам дали пострелять из автомата Калашникова, причем на первых стрельбах я, почти не глядя, нажимал на курок и с испугу никуда не попал. Ко вторым стрельбам я подготовился психологически, внушив себе уверенность, что я уже настоящий солдат и умею стрелять, и, упав по команде на позицию, уверенно взял прицел и, отсекая, как положено, по два патрона, легко поразил появляющиеся из ниоткуда цели. Нажимая на курок, я как бы видел пулю уже в мишени. Я отстрелялся отлично, чем удивил и себя и сослуживцев. В погранвойсках учебка длится три месяца, в отличие от прочих других войск, ведь нас готовили защищать рубежи Родины, то есть ходить вдоль границы и ловить нарушителей днем и ночью. Нам рассказывали страшные истории про коварных нарушителей и выносливых пограничников, которым приходилось гнаться за нарушителем не один десяток километров. Я с трудом представлял себя охраняющим границу, надеясь, что хотя бы попаду на хорошую заставу. Когда до конца учебного пункта оставалось не больше полумесяца, нас построили на плацу, и незнакомый офицер спросил, кто из нас играет на каких-нибудь инструментах. Я конечно поднял руку, ведь я немного играл на гитаре. Но нас отбирали не для музицирования, а в школу радистов, в которой я, изучая азбуку Морзе и прочие важные вещи, проторчал еще три месяца.
Все уже ждали распределения по частям, когда вдруг нам устроили небольшое приключение. В пограничной зоне был обнаружен нарушитель границы, в одной из сторожек лесников пропала еда, и он все еще находился в запретной зоне. Нас погрузили на вертолет и высадили в этой погранзоне, разбив на пары, прикрепив каждого молодого к старослужащему. Мне с напарником досталась сторожка, в которой нарушитель ночевал прошлой ночью. Теперь нам предстояло провести там ночь в засаде. Преступник был вооружен и нам, естественно, тоже выдали автоматы и пару магазинов с патронами. Мне, как связисту, полагался АКМС, то есть со складным прикладом. Оставшись в лесу вдвоем, мы осмотрели прилегающую территорию и лесную дорогу, проходящую неподалеку от сторожки. Вспоминая страшные истории про спецподготовленных нарушителей, которые практически не глядя стреляют на звук голоса, я загнал патрон в патронник, снял автомат с предохранителя и повесил его наперевес через плечо, держа палец на спусковом крючке. Вряд ли я бы стал делать предупредительный выстрел вверх, если бы на горизонте появился пресловутый нарушитель границы.
Сгущались сумерки, мы поужинали сухим пайком и забрались в тесную сторожку. Старшим в нашей группе из двух человек естественно был старослужащий. Он огласил график дежурства, по которому я сплю первый, пока он меня не разбудит. Кое-как скорчившись в углу, я заснул. Не знаю, во сколько меня разбудил старший по наряду, но пришла моя очередь наблюдать за дверью и слушать тишину. Я переполз в другой угол, поближе к двери и уставился на дверь, пытаясь в щели разглядеть темноту, или то, что в ней находится. Не знаю, сколько времени я так сидел, но проснулся от стука в дверь, вместе со своим напарником. Мы схватились за автоматы и услышали за дверью голос — «Вы чо, спите што ли?» Сделав бодрые лица, мы открыли дверь и стали уверять, что сидим в засаде, как положено, только слегка замешкались с дверью. — «Да я вам уже минуту барабаню! Все, собирайтесь, оцепление снимаем. Поймали нарушителя». Обратно нас везли на военном грузовике, ГАЗ-66 называется, рессоры которого, видимо, были рассчитаны на перевозку слонов, поэтому на ухабах мы хватались за борт кузова, чтобы не вылететь наружу вместе со своим боекомплектом. В любом случае, прогулка оказалась занимательной и внесла разнообразие в серые армейские будни.
В военную часть для продолжения службы меня везли одного. Сиплый, слегка располневший капитан небольшого роста представился — «Капитан Кузин, начальник связи. Поступаешь в мое распоряжение. Будешь служить в авиационной эскадрильи». Я понял, что везут меня не на заставу.
Эскадрилья располагалась в Петрозаводске, почти в центре города. Не помню, чтобы я давал подписку о неразглашении военных секретов, видимо, это не является военной тайной. Во всяком случае, в городе все знали, что здесь находятся пограничники. Аэродромы с техникой находились за городом, сама военная часть занимала небольшую территорию, обнесенную забором. Солдат в части было немного, офицеры, в основном летчики, — были люди солидные, спокойные, с чувством собственного достоинства, но без гонора. Их хорошо одевали, прекрасно кормили, ну и иногда приходилось летать, чаще — недалеко. В мои обязанности входила подача заявок на полеты и связь с самолетами и вертолетами в воздухе. Связь велась в телефонном режиме, и я быстро стал забывать комбинации из точек и тире.
В плане адаптации к окружающей среде, конечно, трудностей хватало. Во-первых, старшина-сверхсрочник был явно с садистскими наклонностями, получая удовольствие от созерцания рядового, драящего до блеска унитазы и писсуары. Было подозрение, что он поэтому и остался на сверхсрочную, чтобы получать наслаждение от унижения других. Когда он отдавал очередной приказ подчиненным, в его ласковой улыбке было что-то дьявольское, поэтому основная моя задача была не попадаться ему на глаза. Вторая проблема состояла в том, что предыдущие призывы были трехлетними, в части почти все готовились на «дембель», и это были бойцы крепкого деревенского телосложения, а «молодых» прислали всего двоих, меня и санитара в медсанчасть. На фоне этих «добрых молодцев» я выглядел худым, щупловатым, и наверно беспомощным. Меня сразу прозвали «сынок», и пихали во все дырки, когда это удавалось. Единственным спасением было дежурство на радиостанции.
Солдат в части было мало, и помимо дежурства меня постоянно посылали в наряды на кухню, охрану аэродромов или на ворота. Вскоре половина части «дембельнулась», прислали новых и среди них уже было довольно много «дохлых» земляков, напоминающих массовку из фильма про войну. Новый завклубом тоже оказался наш, питерский и скоро была предпринята попытка создать рок-группу. Кто-то из этих энтузиастов подошел ко мне и спросил:
-Говорят, ты играешь на гитаре?
-Ну, вообще, слабовато.
-Может, попробуешь?
-Я бы лучше на барабанах попробовал.
-Ладно, приходи в клуб.
Теперь все свое свободное время, а в армии это два часа после ужина, если не в наряде, я проводил в клубе. Барабанов было не много, большой, малый, два бонга, хет и тарелка, но мне пока хватало. Старшина пытался гонять нас и в свободное время, отсылая в казарму подшивать воротнички, чистить бляхи и тому подобное, поэтому мы, для придания значимости процессу репетиций, сразу стали готовить концерт, к ближайшему празднику.
На концерте присутствовал командир части, мы исполнили несколько патриотических песен и репетиции стали проходить более официально. Наконец я приобщился к музыке в том качестве, о котором мечтал и способствовала этому, как ни странно, армия. Еще она сделала меня более жестким и уверенным в себе. Эта система изначально подавляет индивидуальность, заставляя найти в себе силы для борьбы за выживание в нашем жестоком и не очень справедливом мире.
Вообще за время службы в армии было не так много ярких моментов, о которых стоит рассказывать. За полгода до окончания моей службы в нашем составе появился хороший гитарист, из местных, по фамилии Мигунов. Он был маленький и щуплый, но хорошо играл. По его просьбе друзья — музыканты передали нам в часть приличные барабаны, к нашим двум самодельным гитарам добавилась его фирменная, и мы уже неплохо звучали.
В армии в приказном порядке меня приняли в комсомол. В школьные годы я почему-то оказался не достоин этого «высокого» звания. Мой непосредственный начальник, капитан Кузин вдруг спросил меня — «А ты что, не комсомолец…? Так, завтра вступишь». Когда я демобилизовывался, с остальными документами мне выдали комсомольский билет и учетную карточку, чтобы передал по месту работы. Я ехал в поезде, вдыхал воздух свободы, и чтобы свобода была действительно полной, выкинул билет и карточку в окно. Не был комсомольцем до армии, не стоит и начинать.
В отличие от «настоящих дембелей», которые стали готовить свой дембельский китель за полгода, я со своим не делал ничего. Я не понимал, зачем надо разукрашивать одежду, которую хочется побыстрее сбросить и выкинуть, чтобы больше не напоминала об этом кошмаре. Буквально выйдя за территорию части и направляясь на вокзал, я уже выкинул армейские ботинки, заменив их на замшевые, купленные по случаю в местном универмаге на сэкономленные деньги, о чем, правда, вскоре пожалел, потому что нарвался на патрулей, которых сильно удивил мой внешний вид. Меня хотели отправить на «губу» суток на десять, несмотря на то, что я еду по окончании службы домой и у меня на руках билет на поезд. После долгих уговоров надо мной сжалились и отпустили.
Дома мне разрешили месячишко погулять, а потом найти подходящую работу. Желая побыстрей компенсировать упущенное за два года, я с головой окунулся в мир рискованных развлечений и удовольствий. Для начала надо было во что-то одеться, но чтобы модно и вызывающе. Два года назад джинсы были большой редкостью, и молодежь «тащилась» от расклешенных брюк, постепенно увеличивая размер клеша. Уже в армии мне рассказывали, что кроме джинсов появились еще слаксы, то есть те же джинсы, но белые. У меня пока не было денег на джинсы, я купил белый хлопок и пошел в ателье заказывать слаксы. В ателье оказались большие сроки изготовления, недели три, не меньше. Я не мог так долго ждать. У входа в ателье ошивался пожилой еврей, который, увидев мое замешательство, предложил свои услуги. Через пару дней я уже забирал готовые слаксы, на три рубля дороже, чем в ателье, зато быстро. Я, между прочим, поинтересовался, много ли он таким образом зарабатывает. Он не стал раскрывать секретов «фирмы», но поучительно сказал — «Знаете, молодой человек, трудами праведными не построишь хоромов каменных». Над этим стоило задуматься.
Но на данный момент у меня была большая развлекательная программа, и кое-как составив свой «выходной костюм», я отправился покорять мир. На фоне большей частью блекло-серого населения я, наверное, выглядел разноцветным попугаем. На мне была одета желтая рубашка, из-под которой торчал бордовый бадлон, костюм довершали белые штаны и белые тапочки. Не хватало длинных волос, но пока — то, что есть. Я уже достаточно много слышал про английских хиппи, и частично перенимая их образ жизни и поведения, старался не отставать в атрибутике и внешнем виде. Учитывая врожденную застенчивость, я долго вел внутреннюю борьбу с самим собой, стараясь не обращать внимания на реакцию окружающих, особенно пожилых теток, тыкающих пальцем в мою сторону.
Одним из главных развлечений было конечно посещение танцев в пригородных клубах, хорошо или плохо, но в них играли настоящий рок. Одна из поездок на танцы, в Пушкин, закончилась для меня небольшим мордобоем и знакомством с местной девушкой очень «легкого» поведения. Знакомство длилось не больше месяца, после чего у меня появились симптомы распространенного при случайных связях заболевания. Мама посоветовала поглотать таблетки, и вроде как бы прошло, но впоследствии мне все же пришлось обратиться в диспансер. Сказывалось отсутствие культуры секса, да и самого секса по утверждению советской пропаганды в нашей стране не было.
Посетив танцы в Борисовой гриве, я увидел на сцене того самого Лешу Попова, с которым учился в школе, а потом столкнулся в армии, в учебном пункте. В перерыве мы поболтали, я рассказал, что после распределения в часть играл на барабанах в армейской рок-группе. Леша предложил что-нибудь сыграть. Первой мы сыграли песенку группы «Cream», которую я никогда не играл, но много раз слышал. Песенка была эффектная, а мой напор, несмотря на недостаток техники, всем понравился, было громко и выразительно. Мне предложили остаться играть вместо предыдущего барабанщика. Я не выяснял, на чьих барабанах играю, своих у меня еще не было, и я был рад любой возможности поучаствовать в творческом процессе.
Месяц шальных гулянок истекал, я прикинул, куда бы устроиться на работу и выбрал завод «Россия», казалось, что паять проводочки в белом халате не так уж плохо. В отделе кадров мне сказали, что надо месяц ждать допуска, завод связан с военной продукцией, но если мне нужны деньги, меня могут пока направить на завод Шампанских вин. Там недавно был пожар, и от предприятий в помощь направляли по несколько человек. Я согласился и на следующий день уже таскал пустые ящики на конвейер. Работа не требовала большого интеллекта, но утомляла физически, тем более, что я никогда не отличался выносливостью. На второй или третий день работы полная женщина, которая называлась бригадиром и иногда корректировала процесс погрузки ящиков, подошла ко мне и спросила — «А ты не хочешь попить?» Было жарко, я подумал, зачем отказываться, может, что-нибудь вкусное, не воду же мне предлагают. Действительно, мне предложили не воду, а портвейн из разливочного цеха, куда бригадир регулярно заходила с двумя пустыми бутылками. Доза была стандартная, неполный стакан, а в качестве закуски мне предложили огурец. Выпив предложенный напиток, я ощутил прилив бодрости, и погрузка ящиков пошла значительно веселее. До обеда я еще разок зашел «попить», после чего нетвердой походкой направился в столовую. В столовой мне показалось, что весь народ несколько пьян, но чему тут удивляться, если мы на винзаводе.
Позже мне рассказали, что дедок, которого я неоднократно видел, прогуливающегося с ящиком в руках, тоже числится грузчиком в нашей бригаде, но к конвейеру он не подходил, от греха подальше, и ящик из рук не выпускал, может, для равновесия. Вообще, мне показалось, что он и не покидал рабочее место, потому что когда я приходил утром, он уже гулял с ящиком по территории в нужной кондиции.
Через несколько смен с усиленным допингом я решил, что долго так не протяну, и сразу после работы решил зайти к начальнику отдела кадров завода «Россия» и объяснить ситуацию, благо завод был рядом. Я вошел к нему в кабинет и с порога заявил:
-Вы знаете, я больше не могу там работать.
-Что случилось? Да Вы пьяны! Вы пили водку?
-Почему водку? Портвейн!
-Все, больше туда можете не ходить. Со следующей недели выходите на работу.
На «России» я отработал целый год и, не считая основного события в моей жизни – встречи моей «второй половинки», сам завод не оставил у меня приятных воспоминаний. Когда я, наконец, научился паять и стал зарабатывать сто сорок рублей, нам срезали расценки, и при том же объеме работы денег стало значительно меньше. Я очень обиделся, и тут же написал заявление об уходе. Но за этот год произошло много интересного, о чем стоит рассказать. Под новый год я познакомился со своей будущей супругой, причем, увидев ее первый раз, я был уверен, что меня быстро «отошьют», и из этого знакомства ничего не выйдет, но в любом случае мне нечего было терять.
Я распаивал свой «БУК», когда, подняв голову, увидел в другом конце цеха девушку в модном финском пальто и сиреневой шапочке, похожую на мадонну. У своего напарника по бригаде я спросил, кто это? «А! Это Ирка Куликова, она здесь работала раньше». На заводе хватало молодых парней, и я был уверен, что у нее наверняка кто-то есть, но все же догнал ее на выходе из цеха и предложил встретиться. Она согласилась.
Приближалась зима, было холодно, у меня было дурацкое пальто и скудный словарный запас от неуверенности и волнения. Я ждал ее у проходной, она появилась и мы пошли вместе, мне было все равно, куда. Возможно, у этой истории могло и не быть продолжения, если бы не мистическая случайность, видимо, на небесах все уже было решено. Через некоторое время после нашего знакомства я буквально столкнулся с Ириной, нос к носу, в метро, в центре города. Я ждал электричку на площади Восстания, а она выходила из подошедшей электрички мне навстречу, после чего наши свидания участились. Ира жила в Сестрорецке со своей мамой и отчимом, и я несколько раз провожал ее до электрички, пока однажды не проводил до дома и меня оставили ночевать. Ее мама не вмешивалась в дела дочери и видимо, не возражала против моего присутствия, и можно было считать, что мы создали еще одну «ячейку общества» в стране процветающего социализма, то есть – семью. Весной мы подали документы во дворец бракосочетания. Очереди были большие и регистрацию назначили только на середину июля.
Обсуждая планы на будущее, я говорил ей, что буду профессиональным музыкантом, в чем она тогда сильно сомневалась. Я не стал пробовать поступать в музыкальное училище, это было трудно и надолго, поэтому я записался в джазовую школу на улице Плеханова и, таская с собой палочки и резиновый кружок, тренировался играть дробь, парадидлы и читать ноты с листа. Месяца через три на занятие пришел какой-то музыкант и сказал, что им в группу нужен барабанщик. Желающих «прослушаться» оказалось трое, я был в их числе.
В назначенное время мы подъехали на репетицию, я пробовался вторым, от усердия сломал зажим на стойке хета, успокоил ребят, сказав, что мой папа сделает новый, более надежный. Насколько помню, третьего участника не прослушивали вообще, остановились на мне и мы расстались до следующей репетиции. Джазовую школу я вскоре бросил, зачем тратить время, если я и так уже играю. Заняв у своей бабушки пятьсот рублей, отложенных на похороны, я купил в магазине немецкую ударную установку и стал поигрывать на танцах пару раз в неделю.
Брат в моей жизни появлялся эпизодически, в основном из-за нестыковки взглядов на некоторые аспекты. Он был младше меня на три года. Вернувшись из армии, я увидел в нем созревшую личность и решил, что у нас теперь много общего. Мы любили одну и ту же музыку, стиль одежды, наличие обоюдного интеллекта располагало к взаимопониманию, и поначалу у нас образовался неплохой союз. Некоторые разногласия возникли после того, как он стал знакомить меня со своими друзьями, в основном – с Петроградской стороны. Я видел во взгляде его друзей некоторую отрешенность и заторможенность, и меня это настораживало. Не имея опыта общения с наркоманами, я не связывал неадекватное поведение с действием наркотиков, но понимал, что это ненормально и говорил брату:
-Саша, это не те люди, с которыми стоит общаться, что у тебя с ними общего?
-Слушай, ты просто ничего не понимаешь, — ответил он. Да, я тогда не все понимал, но чувствовал, что это неправильно и наши интересы стали расходиться.
В ожидании нашей свадьбы я продолжал работать на заводе, играл на танцах в Пери, таская за собой свою будущую жену, и потихоньку осваивал еще одну профессию – пошив верхней одежды. Мне не очень понравилось качество слаксов, сшитых портным – евреем, и следующие джинсы из вельвета я уже сшил сам, причем это был уже не первый опыт в портновском деле. Обновляя после армии свой гардероб, я сшил из старого кожаного пальто, вывернув его на замшевую сторону, очень приличную на вид замшевую куртку, конечно, модного фасона. После успешного дебюта я сшил экстравагантные штаны из гобелена, снятого со старого дивана. Расцветка гобелена точно совпадала со штанами Джаггера из «РоллингСтоунз» на плакате, висевшем в нашей комнате. В дополнение к штанам у знакомых брата мы откупили слегка поношенный полосатый шведский свитер и высокие замшевые ботинки. Видок был вызывающий, и это настолько возмутило нашего папу с довольно консервативными взглядами, что он схватил опасную бритву, которой до сих пор пользовался, и демонстративно разрезал штаны и свитер на кусочки. Мы с братом были в трансе от такой потери и в знак протеста собрали в мой дембельский чемодан кое-какие шмотки и ушли из дома.
Идти особенно было некуда, проболтавшись день, мы на ночь попросили политического убежища у бабушки с дедом и переночевали у них. На следующий день мать, конечно, нас вычислила, и после некоторых уговоров мы вернулись. После подобного отстаивания независимости отец философски заключил: — «Ну, глядите, вам жить». И мы продолжали жить и совершать ошибки, чтобы потом их исправлять, если получится.
В середине лета состоялась долгожданная свадьба, невеста к этому времени была уже на четвертом месяце, было не очень заметно, так что родственники лишних вопросов не задавали. Только потом мы узнали, что после предоставления справки от врача нас бы расписали без очереди, и свадьба была бы значительно раньше. Родственники во дворце бракосочетания не узнали невесту, потому что в последний момент я уговорил ее выкраситься в блондинку. Уезжая из кафе домой на такси, мы с женой забыли в машине сумку, полную бутылок водки, а в остальном все было хорошо. К счастью, в нашей трехкомнатной коммуналке к этому времени освободилась комната, и у нас появился свой отдельный «угол». Сразу после свадьбы мы наскребли денег на поездку по родственникам жены на Украине и совсем дальним – в Одессе. Это был наш медовый месяц, который мы завершили, питаясь помидорами с луком и хлебом, потому что в Одессе истратили остаток денег и последние три дня не на что было питаться. Лук висел в сарайчике, в который нас поселили, а килограмм помидоров в Одессе стоил пять копеек, поэтому с голоду мы не умерли.
Не помню, при каких обстоятельствах, осенью семьдесят третьего года я познакомился с Толей Нечаевым, охарактеризовать которого можно цитатой из «Онегина» — «ученый малый, но педант». Толя преподавал английский в школе и был хорошим гитаристом. Он упорно делал свою группу и предложил мне сотрудничество. Для группы нужна была материальная база, и мы вдвоем у него дома собирали из заготовок мощные колонки, обтягивали их дерматином, на лицевую стенку натягивали крашеную мешковину, в общем, был небольшой цех по производству акустических систем. Толя, как и я, «торчал» от «Deep Purple», при этом пел правильные тексты с поставленным произношением. Кроме басиста, в команде был крутой клавишник, который закончил консерваторию по классу фортепиано, отлично знал электроорган и красиво использовал блок эффектов. Из эффектов тогда были только «дисторшн» да «квакушка», но в умелых руках, вернее, в данном случае – ногах, это была очень яркая тембральная окраска. Закончив возиться с аппаратурой, мы устроились играть на танцах, на публике оттачивая сыгранность и мастерство.
Нечаев жил почти в пригороде, в «деревяшке», по вечерам в том районе было темно и небезопасно. Толя, с тонкими пальцами музыканта и не очень накаченными мышцами, для защиты от хулиганов стал ходить на тренировки в нелегальную секцию по каратэ, и вскоре уговорил меня присоединиться. Мы катались по вечерам на Васильевский остров на тренировки, которые проводились в спортзале какой-то школы. Тренировка начиналась с психологической подготовки, в конце которой мы трижды выкрикивали в «кимэ», то есть с максимальной концентрацией на полном выдохе, фразу «Я все могу!», после чего начиналась довольно жесткая разминка. Одним из элементов разминки был бег по животам, тот, кто пробегал, ложился в конце шеренги, а первый из лежащих вставал и бежал по тем, кто лежит. Потом мы в спарринге отрабатывали блоки и удары, причем, каратист не должен бить первым, поэтому все удары наносились только после блока защиты. Эти занятия воспитывали силу духа, приучая к уверенности и спокойствию.
Когда мы уже неплохо зазвучали, Толя сказал, что надо съездить на «сэйшн», который намечался в ДК Ленсовета, посмотреть на уровень музыкантов и договориться с организаторами об участии. Зал был забит до отказа, один из организаторов сказал, что у них в гостях группа из Москвы, называется «Машина времени». Я где-то уже слышал это название, но не представлял, что у них за музыка. Первая группа, выступление которой мы увидели, называлась «Апрель», в ней играл барабанщик, с которым я был немного знаком. Они играли довольно плотный рок и, в общем, оставили неплохое впечатление, во всяком случае, у нас. Следующей была группа «Аквариум» в несколько странном составе. Насколько я помню, кроме Гребенщикова с гитарой на сцену вышел басист, виолончелист и как бы барабанщик, у которого был бубен, пара бонгов и кажется, колокольчики. Кто-то из них вроде еще играл иногда на флейте. Барабанщик невпопад постукивал по бонгам и звенел бубном, текст разбирался с трудом, музыки почти не было, в остальном это напоминало камерный ансамбль без какой-либо претензии на рок. Когда после «Аквариума» появилась «Машина времени», она, конечно, взбодрила зал, хотя, на мой взгляд, это скорей напоминало бардовские песни с неплохими текстами под легкую роковую подкладку.
Устроитель концерта со счастливым лицом спросил:
-Ну, как вам Машина времени?
-Неплохо, только почему они не играют ничего западного, ведь столько крутой музыки?
-Зачем играть чужое, надо самим сочинять. А вы что играете?
-Мы играем «Deep Purple»
-Нет, здесь этого не нужно.
Собственно, нас такое творчество тоже не устраивало, и мы больше не делали попыток участвовать в подобных мероприятиях. Учитывая политику государства, под названием «железный занавес», мы не рассчитывали вообще когда-либо увидеть «живьем» своих кумиров. «Поторчать» от живого исполнения можно было, только копируя их здесь, у нас, а с нашим большим отставанием в этом жанре невозможно было сделать что-то свое на том же уровне.
Довольно ярким примером снобизма представителей «андеграунда» для меня стало заявление Коли Корзинина при нашем коротком знакомстве. Мне кто-то посоветовал сходить на репетицию группы «Санкт-Петербург», уже получившей кое-какую известность, рассказали, где они репетируют. Я пришел на репетицию, ребята что-то играли. Увидев постороннего, сделали паузу, после чего мы познакомились. Корзинин, узнав, что я тоже барабанщик, предложил сесть за его барабаны и что-нибудь сыграть с его музыкантами. Мы сыграли парочку «джемов», то есть импровизаций, после чего Коля высказал свое мнение.
-Ничего, только брэки какие-то резаные.
-В таком стиле ведь играют западные барабанщики.
-Не знаю, я по-другому играю.
-А ваша группа вообще, в каком стиле играет?
-У нас свой стиль.
-Ну, вы ведь кому-то из западных групп подражали?
-Нет. Я специально не слушаю чужую музыку, чтобы не мешала моему творчеству.
Я понял, что мы не поймем друг друга, и больше не стал мешать музыкантам творить дальше оригинальную музыку.
Весной семьдесят четвертого у меня состоялось знакомство с Валей Дегтяревой, что оставило довольно яркое впечатление. Худая бледная блондинка, без следов популярной в то время косметики, с отрешенным взглядом и беспомощностью в движениях. Возможно, это было влияние наркотиков или чувствительной психики на гране срыва, но в любом случае, она была талантлива. Кажется, она пела джаз у Вайнштейна, при этом любила рок и, учитывая ее специфичную манеру исполнения, легко могла бы стать русской Дженис Джоплин. Она бывала у нас в гостях, я откупил у нее очень «хиповый» длинный плащ с кучей пуговиц на застежке. Беседуя о музыке, она пыталась передать мне свое состояние полного погружения в музыку. Мы ездили к ее знакомым музыкантам, игравшим на танцах в пригороде, в электричке Валя напевала мне фрагменты каких-то песенок, давая понять, что такое «жить музыкой».
В небольшом клубе, при наличии очень маленькой сцены, барабанщик сидел в стороне, потому что на сцене не помещался. Руководитель объявил музыкантам следующую песенку, это была песенка «Led Zeppelin» под названием «Гуд тайм, бэд тайм». Барабанщик поставил на пюпитр партитуру с нотами, дал счет и я увидел, что такое «крутой» барабанщик. Все было сыграно очень четко и профессионально. Валя спросила — «Ну что, неплохой барабанщик?». «М-м-да» — выдохнул я, затем подошел к нему и спросил:
-Слушай, а чего ты здесь играешь, ты ведь легко устроишься, куда захочешь.
-А зачем? Где еще я смогу играть такую музыку?
В общем, да, каждый музыкант для себя решает, что ему важней – удовольствие, престиж или деньги. Я в своей жизни пытался найти компромисс, превратив увлечение музыкой в хорошо оплачиваемую профессию, нет ничего удачней, когда твое хобби хорошо тебя «кормит». Но пока музыка приносила чисто символические деньги, поэтому надо было где-то работать, тем более, что изменился мой семейный статус, кроме мужа я теперь был еще и отцом, потому что в декабре у нас родилась дочка. Я еще не полностью осознал себя в роли мужа, тем более, было трудно представить себя в роли отца. В это же время я расстался с заводом, и чтобы кормить семью, устроился телефонным мастером, правда, ненадолго.
Не прошло и трех месяцев, как на горизонте «нарисовался» мой армейский приятель, Саша Загорский и уговорил меня скататься на гастроли от Ленконцерта по Крымскому побережью. Шура вписался в аккомпанирующий состав играть на бас-гитаре и нужен был барабанщик, причем, срочно. После слезных уговоров меня уволили в один день, и уже через пару дней мы тряслись в поезде в сторону Черного моря. Был обычный гастрольный состав — конферансье, певцы — Вася Диденко и Герда Юхина, нежным голоском певшая песенку про камушки и что-то еще в этом духе. Кроме вокалистов был акробатический дуэт, фокусник, ну и мы, музыканты. Договор оформляли только на поездку, так что через месяц я становился безработным, но хотя бы месяц побыть артистом – надо попробовать.
В гостиницах музыкантам чаще выделяли двухместные номера, видимо, чтобы уложиться в смету, поэтому мы проживали вдвоем с Шурой Загорским. Пары обычно подбирались на всю поездку по обоюдному согласию, чтобы в коллективе не возникали лишние конфликты. Если брали музыканта без тарификации, то ставку назначали минимальную – пять рублей за концерт плюс – суточные. При хорошем раскладе добавлялись «четвертинки» за разные совмещения и постепенно сумма могла удвоиться, если, к тому же, в день получалось несколько концертов, на это уже можно было как-то жить. Но в первой гастрольной поездке я уже смог оценить правдивость услышанной поговорки — «тяжела и неказиста жизнь советского артиста», хотя для нас двоих эта поездка была не столько работой, сколько развлечением.
Под настроение мы как-то решили подшутить над Васей Диденко. Вася, учитывая статус, жил в отдельном номере, и все время пытался подцепить какую-нибудь девушку для компании. На одном из концертов в Ялте Шура недвусмысленно подмигнул девушкам из первого ряда, и после концерта у выхода они ждали продолжения начатого диалога. Мы не ожидали такой активности, тем более, что ни мне, ни ему это было не нужно, меня ждала любимая жена, а Шура признался, что тоже недавно полюбил женщину, с которой после гастролей меня познакомит. У него тут же созрел план по поводу Васи, и мы повели девушек к гостинице. В гостиницу после одиннадцати посторонних не пускали, мы воспользовались тем, что жили на втором этаже, а окно выходило на крышу парадного входа, и предложили девушкам пробраться в номер через окно, которое откроем для них. Поражаясь их энтузиазму, я впустил их через окно в номер, а Шура поспешил к Васе сказать, что к нему пришли две поклонницы его таланта. Вася не почуял подвоха и очень обрадовался. Девушкам мы сказали, что это не наш номер, надо перейти в другой, и отвели их к Васе, после чего под каким-то предлогом сбежали. Утром к нам завалился очень недовольный Василий, вспоминая девушек нехорошими словами и пытаясь получить от нас ответ на вопрос, чем же он хуже нас? Только тем, что у него нет таких же расклешенных брюк или длинной прически? Бедный Вася! В общем, с кучей новых впечатлений и развлечений месяц гастролей пролетел незаметно.
Летом, после поездки я в очередной раз испытал свою голову на прочность, причем, очень эффектно. Я уже играл на танцах в клубе завода «Красный Выборжец», параллельно зарабатывая изготовлением «самопальных» джинсов из технической диагонали, которую мне доставали на том же «Красном Выборжце», и, наконец, надо было съездить в «Ленконцерт» и получить деньги за гастроли по Крыму. Ленконцерт находился на набережной Фонтанки, я опаздывал и, перебегая Невский перед Аничкиным мостом, оказался не очень внимательным. Транспорта на Невском было немного, по правому ряду ехала «Волга» и притормозила перед перекрестком у моста. Я решил, что для них загорелся красный и побежал через дорогу. На середине дороги боковым зрением я увидел мчащееся на меня такси, но уже было поздно. Учитывая длинные ноги, я оказался на капоте машины, выбил головой лобовое стекло, и от удара потерял сознание. Детали мне рассказал позже следователь, выясняющий степень вины водителя.
Я пришел в себя, лежа на мостовой на середине моста, такси на мосту развернуло и я свалился с капота. Если не считать рваных ран на левой руке и сильного сотрясения мозга, все конечности и ребра, как ни странно, были целы. Ноги от рваных ран спасли джинсы из технической диагонали. Я проехал на капоте такси метров тридцать, причем, бесплатно, толпа, которая меня окружила, тут же остановила проезжающую мимо «скорую помощь», меня погрузили на носилки и отвезли в ближайшую больницу. Это было уже третье покушение на мою голову, но не последнее.
Первый раз я попал под машину во втором классе, меня ударил «ЗИМ», я отлетел и упал головой о паребрик, а когда мне было пять лет, выпал из окна парадной между первым и вторым этажом, головой о булыжную мостовую. Когда меня выписывали в этот раз, врач сказал — «Все нормально, только береги голову, не делай резких движений». Как говорится – накаркал, буквально через две недели, отыграв танцы, мы шли из клуба в сопровождении поклонников и вдруг сзади, из темного угла кто-то выбежал и ударил меня по голове большой дубиной, затем быстро убежал. Я упал, но сознание не потерял, а только подумал – «К чему бы это, и почему именно мне?» Единственное, что можно было предположить, что меня с кем-то перепутали, и я случайно оказался жертвой чьей-то разборки. Ну что ж, бывает.
В августе вернулся брат из Белгорода-Днестровского, где он отдыхал около двух месяцев, и привез с собой невесту, красивую южанку с голливудской внешностью. Они готовились к свадьбе, справлять собирались у невесты, причем, с большим пафосом. Меня она попросила сшить свадебное платье поэкстравагантней. Платье получилось нескромное, но эффектное, спина и плечи были обнажены, а вырез сзади заканчивался, до неприличного, низко.
Мы покатались вместе по Невскому, покупая ей всякие мелочи и подарки, и показывая достопримечательности. Девушку южного темперамента поразила питерская культура общения, на контрасте с родными местами, в чем она призналась после поездки в метро. Был час пик, мы с трудом втиснулись в вагон, но в последний момент в еще открытую дверь влетело несколько человек, спрессовав нас окончательно, после чего я пошутил, разредив обстановку, — «Кажется, кто-то вошел?». Она никак не ожидала подобной реакции, не понимая, почему никто не заорал и не выругался.
Брат с невестой уехал готовиться к свадьбе, мы с женой были приглашены, но рассчитывали только на три дня, чтобы не оставлять надолго маленькую Инну. Билеты на самолет купили туда и обратно, решили взять чемодан, недавно купленный у приятеля. Чемодану было много лет, он был из серой парусины с красивой отделкой кожей. Для полной гармонии с моим голубым джинсовым костюмом я выкрасил его тканевую основу в голубой цвет, жена была в ярком полосатом пиджаке и, насколько это возможно, короткой юбке, которая скорее угадывалась из-под пиджака. В то время мы считали эту одежду вполне подходящей для свадьбы, главное, что модно.
Нас встретили в аэропорту, как почетных гостей. Свадьба праздновалась во дворе дома невесты, был натянут большой тент на случай дождя, под тентом стояли длинные столы, заваленные едой и бутылками, на импровизированной танцплощадке играла приглашенная на три дня группа. Когда гости в основной массе отвалились от стола и напрыгались под музыку, Саша предложил мне сыграть с музыкантами. Доза выпитого была большой, но не критической, в самый раз для «джем-сэйшена». Я сел за барабаны и мы сыграли «небольшую» импровизацию, как мне потом сказали, на полчаса, я, видимо, потерял ориентацию во времени.
Впечатлений хватало, но хорошо то, что хорошо кончается, а это был не тот случай. Буквально через несколько месяцев Сашу посадили на пять лет за пьяную драку, а его молодая жена заочно развелась с ним, пока он отбывал срок.
В этот год было еще одно значимое знакомство и состоялось оно осенью. Для нашей доблестной милиции в их праздник в клубе завода был организован большой концерт с банкетом и танцами. Танцы обслуживали мы, а в концерте участвовали известные артисты. Я, правда, знал немногих из них, помню, что был Игорь Горбачев, Сеньчина, Парра и еще знакомые лица, фамилии которых я не знал. И всю эту «солянку» собрал Сергей Левин, режиссер с телевидения, который заодно вел конферанс. Мы тоже посмотрели концерт из зала, потом пошли на сцену «лабать» танцы. «Стражи порядка» пили крепкие напитки и танцевали под нашу музыку.
В зале «ошивался» мой брат, который пришел послушать «великих» музыкантов, и в перерыве привел к нам за кулисы Сергея Левина, с которым успел познакомиться и поболтать, пока мы играли. Брат представил меня Левину, мы обменялись несколькими фразами, после чего Саша сказал — «Слушай, найди моему брату хорошее место». Левин предложил мне зайти к нему на работу, посмотреть на съемочный процесс и он подумает, куда меня пристроить. Мы договорились на конкретный день, и он мне оставил свой телефон.
В назначенное время я пришел на телестудию, Левин встретил меня и провел на съемочную площадку. Снимали вокальный квинтет из Америки — «Доули фэмели». Я послушал красивые вокальные раскладки, посмотрел на процесс съемки и в конце получил фото группы с автографами.
Левин был веселым и добродушным евреем с нетрадиционной ориентацией, о чем с юмором позже сам мне рассказывал. Раньше я не был знаком с подобными людьми, и если бы он, между прочим, не рассказал, я бы вряд ли догадался, тем более, что в свой адрес не замечал ничего странного. Сергея удивляло, почему многие его друзья так интересуются этим вопросом, предлагая тет-а-тет хотя бы им признаться в том, что он «голубой». Он говорил — «Ну, какая вам разница, с кем я живу, к вам ведь я не пристаю со странными предложениями». Я несколько раз бывал у него в гостях, в его оригинальной квартире с окнами на «Аврору», он жил один, не считая болонки по кличке «Джерри».
Вскоре я посетил еще одну съемку, Сережа снимал в интерьере ресторана «Невский» Джорджи Марьяновича, к творчеству которого я был совсем равнодушен, а, глядя на его зеленоватый цвет лица, понимал, что у Джорджи явные проблемы со здоровьем. Поторчав в холле ресторана и понаблюдав за сьемками, я вскоре перебрался в автобус с аппаратурой и разглядывал Марьяновича в мониторах. После съемок мы с Левиным устроились за столиком ресторана с водкой и закусками, водки я сгоряча перебрал, очистил в туалете желудок, после чего мы расстались. У меня появилось еще одно фото с автографом, которое до сих пор валяется в семейном фотоархиве.
После Нового года Сергей вызвонил своего приятеля, главного худрука Леноблфилармонии, и договорился насчет меня. В назначенное время я пришел на репетицию ансамбля «Невский». Меня встретили солидного возраста музыканты, пианист за роялем предложил сыграть «босановочку», я понял, что у музыкантов джазовый уклон и довольно высокий уровень. Кое-как отыграв в бешеном темпе зажатыми руками босанову, я приготовился выслушать приговор. Пианист сказал:
-Ну, ты, собственно, хотел узнать наше мнение о себе?
-Да нет, он будет с нами работать — услышал я из зала голос руководителя коллектива.
-Ну-у…, тогда приходи завтра на репетицию.
Я вышел из репетиционного зала и, спускаясь вниз по лестнице, думал, как же мне поступить? Я явно не вписывался в команду и если останусь с ними работать, то поставлю их и себя в трудное положение. Когда я спустился в гардероб, все разрешилось само собой. Внизу вертелся какой-то очкарик, который вдруг спросил — «Ты не барабанщик? Поехали на чёс, по три концерта в день, хорошие деньги». Я сразу согласился.
Познакомившись с остальными музыкантами и прогнав пару репетиций, я понял, куда именно попал. Очкарика звали Володей, и он аккомпанировал на баяне большой и полной певице в русско-народном стиле, по имени — Вера Батура. Пытаясь выглядеть посовременней, Батура решила собрать ритм-группу в придачу к баяну. На гитаре играл маленький всклокоченный гитарист — Юра Бушев, у которого и гитара была меньших размеров, сделанная на заказ. На бас-гитаре подвизался играть Юра Ильченко из группы «Мифы», уже достаточно известной, но пока музыка их не кормила, а Юре надо было на что-то жить. Как истинный музыкант «андеграунда», Ильченко противопоставлял себя обществу не только в музыке, но и в повседневной жизни. Я тоже какое-то время шокировал публику своим внешним видом, но к этому времени уже сменил имидж на более цивильный, отрастив к длинным волосам бородку, а в костюме тяготел к элегантности. Ильченко скорей был похож на Максима Горького, на голове была черная шляпа, на лице — черные длинные усы, не нарушая гармонии, естественно, черное длинное пальто, черные брюки, стянутые внизу резинками по типу шаровар, и кирзовые ботинки из тех, что носят грузчики. Мы катались по Новгородской области, давая концерты в клубах маленьких городков и деревень, а между концертами — развлекая местных неадекватным поведением в гостиницах и на улице. Ильченко, видимо, страдал клиптоманией и при посещении магазинов самообслуживания обязательно что-нибудь выносил из магазина, не заплатив, пряча продукты под пальто. Скорее это был больше спортивный интерес, потому что, выходя из магазина, он демонстративно подбрасывал в воздухе то, что удалось стащить.
После нескольких концертов Батура решила разнообразить репертуар и предложила нам сделать блок песенок из репертуара Юры Ильченко, то есть то, что они исполняли в «Мифах». Мы «репетнули» и стали заканчивать концерт исполнением пяти – шести песенок в составе нашего трио. Контраст был большой и несколько озадачивал публику, но Батуру устраивала такая разбавка, и мы продолжали в течение трех месяцев услаждать зрителей «высоким искусством».
Гостиницы были разные, иногда — очень приличные, иногда- с удобствами на улице. Обслуживая район Старой Руссы, мы жили в гостинице «Полисть», и, спустившись с Бушем покушать в ресторан, в ожидании, пока нас обслужат, наблюдали, как на сцене копошились два парня и девушка, пытаясь извлечь музыку из инструментов. Девушка играла на скрипке, и было понятно, что она ходила в музыкальную школу, один из юношей брал редкие аккорды на гитаре, а второй – пытался играть на барабанах. Чтобы нам окончательно не испортили аппетит, мы с Бушем подошли и спросили:
-Ребята, вы чего здесь делаете?
-Мы здесь работаем музыкантами.
-Громко сказано, вы же не умеете играть.
-А вы умеете? Давайте, покажите!
Буш взял гитару, я сел за барабаны и мы сыграли что-то из Сантаны. Горе — музыканты ничего подобного не ожидали и хором стали «петь деферамбы»,- «Вот вам бы здесь поиграть, вы бы быстро раскрутили кабак, карась бы пошел». Мы уже несколько подустали от «чёса», поэтому зашли с Бушем к директору ресторана и обговорили условия работы. Она пообещала зарплату в семьдесят рублей, остальное – зарабатывайте, как хотите. Мы решили, что надо попробовать.
В мае, вернувшись с турне по Новгородской области, мы с Бушем расстались с Батурой, я вызвонил басиста, с которым раньше работал на танцах, вместе мы собрали комплект вокальной аппаратуры и поехали «раскачивать» Старую Руссу. Не помню, где пристроился жить басист Саша Коршунов, а мы с Бушем сняли у одной бабушки сараюшку в четыре квадратных метра, где с трудом помещались две кровати и столик. Сам городок был довольно живописным, разделен на две части красивой рекой, считался курортным, и в нем царили покой и умиротворение. Тот самый «карась», который являлся одной из составляющих заработка кабачных музыкантов, поначалу «ловился» с трудом и первые небольшие суммы в конце рабочего вечера мы делили на троих, и довесок из двух музыкантов от прошлого состава особо не возражал. Девушка со скрипкой решила не участвовать «во всем в этом», а ребятам некуда было деваться, и они жили на зарплату, тем более, что их участие в творческом процессе было минимальным.
Постепенно публика стала узнавать про новую «крутую» группу в ресторане «Полисть», под названием «Клуб Буша», и появились свои завсегдатаи, которые платили за то, что им нравится. Среди них регулярно захаживал молодой «батюшка» из местного прихода в новом джинсовом костюме, и в течение вечера несколько раз заказывал что-нибудь, видимо, тратя деньги прихожан. Мы быстро оказались в кругах местной «элиты», у одного из них, моряка загранплавания часто «оттягивались», слушая последние диски на хорошей аппаратуре и попивая импортные напитки. Не считая скромных расходов на обновление гардероба, все заработанные деньги я сразу отсылал телеграфом жене, понимая, что ей дома значительно трудней с маленьким ребенком на руках и почти без денег. В критические моменты выручала теща, подбрасывая некоторые суммы, а моя мать, как могла, помогала ухаживать за маленькой Инной.
В сентябре мы вернулись в Питер и расстались не очень хорошо. Буш обвинял басиста в пропаже какого-то динамика, история была странная и, расставшись, мы больше практически не общались. Через много лет, работая в ресторане «Невский», я увидел в зале за столиком Юру Бушева, который поприветствовал меня жестом, а потом заказал пару песен. Я с ним не беседовал, а от знакомых слышал, что он давно завязал с музыкой и работает внештатным сотрудником КГБ. Я плохо представлял, что это такое, но аббревиатура «КГБ» пугала и настораживала.
И вот я опять, на этот раз – добровольно, остался без работы. Чтобы не терять стаж и как-то кормиться, оформил трудовую книжку во Всеволожском ДК, где играл на танцах. Через два месяца забрал трудовую и более основательно оформился слесарем в Ленгаз, до следующей гастрольной «оказии». Возобновились контакты с Сергеем Левиным, а из Старой Руссы приехал в Питер один из двух горе — музыкантов, Женя. Приехал он учиться в институте Культуры на режиссера драмы. А вскоре познакомился с женщиной, значительно старше него и совсем непривлекательной, и стал у нее жить. Мне он объяснял, что ему не нужна молодая и красивая, а я понял, что он просто прикрывает тылы, найдя себе домохозяйку, которая будет его обслуживать и из благодарности ни в чем не перечить.
У Левина к этому времени тоже созрел роман, его «партнершей» был высокий красивый хоккеист – Витя Нечаев. Я не вникал в их взаимоотношения, но узнал, что Левин оформляет документы для иммиграции в Америку по еврейской линии, и хочет с собой увезти Нечаева. Он спросил, нет ли у меня знакомой девушки еврейской национальности, желающей уехать в Америку, оформив фиктивный брак? Я переадресовал просьбу Жене, рассчитывая, что в «Кульке» большой выбор «данного продукта». Женя вскоре привел свою подружку по факультету, маленькую евреечку, и они договорились с Левиным о деталях. Я особенно не следил за процессом, меня это, в принципе, не касалось, но где-нибудь через месяц Сережа спросил, что за странную девушку я привел? Я сказал, что не в курсе, это протеже Кривошеева.
-А ты знаешь, что она теперь требует выполнения супружеских обязанностей?
Мне это напомнило сказку о золотой рыбке. Я высказал Жене претензии Левина, Женя стал защищать позицию своей знакомой и не найдя компромисса, мы расстались. Нечаев развелся, а Левин назначил день «отвальной» и пригласил меня.
В квартире было тесновато от количества провожающих, я опять не мог вспомнить имена некоторых знакомых личностей, но конечно сразу узнал Басилашвили, которого Левин называл «грузинский еврей Басилашвили». Мы выпили за отъезд, пожелали успехов и расстались с ощущением, что больше никогда не увидимся.
Под Новый год Левин прислал поздравительную открытку из Нью-Йорка, через год – из Лос-Анжелеса, но я боялся отвечать, чтобы не попасть на заметку в КГБ. Каким-то образом он переправил в Америку Витю Нечаева, и в начале девяностых они оба приезжали в Питер и рассказывали по телевидению про условия работы хоккеистов в Америке, а когда я смотрел «Рембо-3», видел Левина в эпизоде, с микрофоном в руке изображающего русского комментатора у ринга.
Наверно в Америке хорошо, но я был русским и уезжать не собирался, а продолжал работать в Ленгазе, где продержался целых десять месяцев, и последние два – три из них откровенно «валял дурака», не имея никакого желания работать, тем более, что меня летом поставили на ревизию. Обойдя несколько квартир, за остальных я расписывался сам, сдавая в конце смены полуфальшивую ведомость. Не было желания работать, надо было увольняться.
Подвернулся подменный состав, играющий два раза в неделю в двух ресторанах в выходные основных коллективов. Рестораны были солидные, и на зарабатываемый «карась» уже можно было прожить. В понедельник мы играли в гостинице «Советская», во вторник – в гостинице «Россия», но денег получалось больше, чем в Ленгазе. Коллективом руководил Шандров, разговаривающий с явно выраженным украинским акцентом и сносно играющий на клавишах. Уровень музыкантов был неплохой, все прилично звучало, правда, репертуар состоял из советской эстрады, что доставляло мало удовольствия, но чего только я уже не играл.
Репетиционная база у ребят была от завода, на котором многие из них работали, и иногда приходилось отрабатывать «халявные» концерты в честь какого-нибудь праздника. По комсомольской линии два раза катались в Норус, где-то в Прибалтике, отрабатывали концерт, а потом всю ночь вместе с комсомольской элитой «парились» в финской бане с богато накрытым столом, сауной и бассейном. Наконец я не понаслышке узнал, как после трудовых будней отдыхают комсомольские вожаки. Во вторую поездку я взял с собой жену, чтобы она тоже имела представление, как живут лучшие представители коммунистической молодежи.
За эти полгода работы у Шандрова я смог прочувствовать весь комфорт работы в ресторане — хорошие деньги, качественно отстроенный звук на постоянной точке и любимая жена «под боком», при этом – до вечера весь день свободен, а утром спишь, сколько хочешь. Таким образом, я поставил для себя очередную задачу – сесть работать в кабак при первом удачном случае.
Но пока я снова устроился в Ленконцерт, в цыганский коллектив под названием «Разноцветные кибитки», во главе с Маргаритой Шумской. Настоящих цыган было только пятеро, конечно, со звучными псевдонимами. Аккомпанирующий квартет возглавлял пианист с оригинальной фамилией – Эдгар Историк. Небольшого роста, полноватый, лысоватый, ярко выраженный еврей с пухлыми ручками и короткими пальцами, но при этом – с абсолютным слухом и виртуозной игрой. Трудно было понять, как он достает нужные ноты, да еще в таком темпе, но у него все получалось. Ансамбль получил название в честь фильма, в котором Шумская, будучи молодой, снималась в эпизоде, и теперь на концертах ее объявляли, как известную цыганскую киноактриссу, также — гитариста и танцора – Владимира Жемчужного, притом, что «жемчужных» по стране каталось несколько. Поначалу у меня были некоторые трудности с запоминанием темповых сдвигов и загонов, почти все цыганские песни к оконцовке ускорялись до предела, но в жестко вымеренной последовательности. Что поделать, цыганский колорит, надо было проникнуться этим духом, то есть, на время стать цыганом.
Мы откатали несколько поездок, объездив всю европейскую часть страны, включая южное побережье, при этом площадки были достаточно большие, от трехсот до тысячи мест, залы в основном – полные, из чего можно было сделать вывод, что цыган у нас любят. Но денег я зарабатывал немного, из-за того, что в основном работали по одному концерту в день. Конечно, в поездке музыканты старались жить только на суточные, что было сопряжено с нарушением режима проживания в гостиницах, в которых нельзя было готовить еду, чем мы и занимались.
«Проциганив» чуть больше полугода и выбрав лимит терпения, я решил, что пора увольняться. На дворе стоял сентябрь семьдесят седьмого, я объявил, что ухожу и, вернувшись из очередной поездки на базу Ленконцерта, собирал свои барабаны. Музыканты репетировали, вводя в состав нового барабанщика. В это время пришел устраиваться на работу новый гитарист, у предыдущего обострились проблемы с алкоголем. Аккуратный на вид юноша расчехлил красивую гитару, что-то поиграл с пианистом, довольно неплохо, и, конечно, он их устроил. Когда он собрался уходить, я подошел к нему, познакомился и спросил, что он здесь забыл? Гена сказал, что ищет работу, и ничего приличней пока не нашел. «Знаешь, я отсюда увольняюсь, потому что здесь нечего ловить. Я сейчас иду прослушиваться в Ленинградскую филармонию, пойдем со мной, там нужен гитарист и барабанщик». Гена был не против.
Мы прогулялись с Фонтанки на Моховую, нашли в репетиционном зале руководителя коллектива, в который требовались музыканты, и сыграли с ним несколько музыкальных фрагментов. Вердикт был утвердительным, нас взяли на работу в ансамбль «В ритмах века». Уровень коллектива по всем параметрам был значительно выше всех предыдущих, и я быстро забыл о цыганщине, как о кошмаре, но через какое-то время мне о них напомнили, рассказав печальную историю про Эдгара Историка. Будучи в зрелом возрасте и давно уже семейным человеком, Эдгар умудрился влюбиться, как юноша, в какую-то девушку. Та, видимо, ответила ему взаимностью, и Эдгар решил оставить семью ради новой избранницы, но по натуре не способный на грубость и жестокость, попросил жену отпустить его к другой. Жена ответила отказом, после чего Эдгар хотел покончить с собой и наглотался таблеток. Его откачали и поместили в больницу, где он повторил свою попытку, и на этот раз – удачно, если, конечно, можно назвать удачей нелепый уход из жизни человека со сверхтонкой психикой, не понятого близкими.
А моя жизнь «била ключом», продолжая удивлять своей непредсказуемостью. Мы с женой, дочкой и моими родителями уже больше года жили в трехкомнатной квартире на проспекте Культуры, куда я и пригласил своего нового приятеля – Гену Ширшакова, в гости для более тесного знакомства. Гена приехал со своей дорогой гитарой, которую мы осторожно разглядывали, а он рассказывал о ее достоинствах. На репетициях мы с Геной знакомились с составом коллектива, который был еще недоукомплектован, и постепенно появлялись все новые музыканты. В результате, в составе оказалось шесть «дудок», пианист – он же музыкальный руководитель, ритм — группа и три вокалиста, из которых двое – женского пола. Позже выяснилось, что это еще не все, потому, что, придя с Геной на очередную репетицию, мы увидели в фойе ожидающую кого-то девушку, похожую на картинку с рекламой косметики. На вопрос, — «Кого ждете?», мы услышали, что она приехала прослушаться в наш коллектив, а звать ее – Люба. Это был последний участник ансамбля «В ритмах века».
Ожидались совместные концерты с Марком Фрадкиным, который должен был привезти группу «Пламя», исполнявшую многие его современные песни, а нам предложили сделать первое отделение из его старых песен, но в современной аранжировке. Начались плотные репетиции, пошив костюмов, расклейка афиш. Концерты намечались в ДК Дзержинского, недалеко от Московского вокзала. У меня возникла мысль, что такая программа может понравиться моим родителям, и я пригласил их на концерт.
Перед первым концертом днем был прогон, на котором присутствовал Фрадкин, и, прослушав программу, остался доволен, сказал, что ему все понравилось, и он потом возьмет нас в Москву для совместных выступлений. До концерта оставалось несколько часов, и пока все были свободны. Но вечером Фрадкина ждал небольшой сюрприз. Дело в том, что «медная» группа состояла из уже «тертых» музыкантов, которым за тридцать и которые были хорошо знакомы друг с другом, раньше работали вместе, то есть это был уже сплоченный и «споенный» коллектив, не считая еврея – саксофониста, который не пил, ну, потому, что еврей! Он хорошо вписывался в известную среди музыкантов хохму — «Изя, вы опять играете мимо нот! А зато я не киряю!».
В общем, «дудки» отметились перед концертом и по звучанию стали напоминать похоронный оркестр, особенно было заметно на солирующей трубе, когда вместо высоких нот звучали так называемые «киксы». Фрадкин вышел на сцену после первого отделения извиняться перед публикой за «лажовый» аккомпанемент, ссылаясь на то, что «- ну, ребята еще молодые, опыта не хватает». Хватало всего, но помимо этого еще было добавлено по стакану, понятно, чего. Остальные концерты прошли гладко, но о Москве Фрадкин уже не «заикался».
Самое яркое впечатление, работая в этом ансамбле, я получил от совместных концертов с «Песнярами». Гастроли проходили в Куйбышеве, в СКК, за пять дней отработали двадцать один концерт, первое отделение работали мы и какие-то «Музыки» из Закарпатья, а второе – «Песняры». Площадка была на десять тысяч мест, концерты проходили с аншлагом, понятно, благодаря кому, так что мы прокатились на чужой популярности. Концерт начинали мы, вернее, если быть точным, то я, потому что в первой инструментальной пьесе с условным названием «Парафраз» у меня было вступление на четыре такта, поэтому я выбегал на сцену один, прыгал за барабаны и начинал играть, а тем временем подтягивались остальные. Мое соло мне не писали, предложили сыграть что-нибудь подходящее, я выбрал вступление из «Fireball», и, осознавая всю ответственность, играл его на одном дыхании.
Первый день выступлений Мулявину не понравился, зал принимал их не так, как хотелось, несколько прохладно. Проблема была в том, что «Песняры» привезли новую программу, а народ ждал исполнения известных шлягеров, типа «Вологды» и тому подобное. На следующий день первых два концерта мы выступали в роли зрителей, а «Песняры» работали оба отделения, играя и новую, и старую программу, конечно, деньги за концерт нам все равно «капали». Скоро Мулявину надоело заниматься мазахизмом, мы опять стали работать первое отделение, а «Песняры» разбавили свою программу старыми песнями, больше не пытаясь экспериментировать. Конечно, с такой отдачей на концерте они бы долго не протянули. Чего стоила только песня «Крик птицы» в исполнении Мулявина, буквально выворачивая себя наизнанку, он доводил зал до слез своим исполнением. Потом как-то мне попалась студийная запись этой песни, и она не шла ни в какое сравнение с живым исполнением. Наш звукорежиссер записал один из концертов на магнитофон, я потом сделал копию, и не раз прослушивал дома с женой и друзьями. Когда через год, уже работая в ДСТ, я ставил эту запись музыкантам, то, прослушивая выступление нашего коллектива, они никак не могли поверить, что на барабанах играю я. Игра на свадьбах не требовала большой мобилизации сил, можно было расслабиться.
Наверно, не так скоро у меня возникло бы желание расстаться с этим коллективом, но процесс несколько ускорили интриги внутри команды. «Медяшки» хотели взять в ансамбль их знакомого барабанщика, с которым раньше работали. Не думаю, что имел значение уровень игры, тот барабанщик тоже был молодой, а в свой адрес я не слышал больших нареканий и не являлся тормозом в команде. Скорее всего, основным был момент психологической совместимости, я плохо вписывался в их «тусовку». Но особых переживаний не было, гастрольная жизнь – это не то, к чему я стремился, даже с удвоенной ставкой я получал за концерт двенадцать рублей, и это был «потолок», больше я бы уже на гастролях нигде не заработал.
Недотянув неделю до полугода, я расстался с «Ритмами века», поменяв их на кабачные ритмы. Ресторан подвернулся паршивенький, назывался «Ижора» и находился в Колпино, но трудовая книжка была опять в Ленконцерте, только в ОМА, в отделе, заведующим ресторанами. Оставалось дождаться, когда подвернется приличный кабак, потому что «Ижора» не устраивала меня по многим причинам, и главная – это руководитель, он же саксофонист и певец. При полном отсутствии вкуса в подборе репертуара, он еще любил петь своим гнусавым баритоном, и сам себе нравился. Было не понятно, как его терпит местная публика. Я с трудом выдержал чуть больше трех месяцев, к счастью, подвернулся вариант с рестораном «Россия», в котором я раньше работал несколько месяцев в подменном составе. Руководитель основного состава, Шатнев, уже давно приглядывался ко мне, и, наконец, предложил поработать с ними, а для начала съездить на два месяца на юг, поиграть танцы в интернациональном лагере для студентов под названием «Буревестник», и заодно – отдохнуть на «халяву» на всем готовом, можно всей семьей. Как бы там не сложились дела дальше, отказываться от такого предложения было глупо. Меня перевели приказом в его коллектив, и мы с женой стали собирать чемоданы, благо, что она нигде не работала, и не было проблем с согласованием отпусков.
Два месяца моря и солнца с приличными условиями проживания, что может быть лучше! Тем более, что мы еще не разу не выезжали на юг семьей, не считая небольшого заезда в Одессу во время свадебного путешествия, а сам я был в Керчи один раз в школьные годы. Итак, мы откупили три купе, одно завалили аппаратурой, оставив два спальных места, в остальных ехали музыканты с некоторыми членами семьи. Как только поезд тронулся, все забились в одно купе отметить отъезд. Мои новые «коллеги по цеху» научили меня с женой есть всякую зелень пучками, в качестве закуски и вообще, и с тех пор это вошло у нас в привычку.
Учитывая, что в лагере в основном – иностранцы, нам заранее дали кассету с записями тех групп, чью музыку хотели бы услышать, большей частью – чернокожих исполнителей. Репетировали в поезде, не теряя даром времени и борясь со скукой. Вот, наконец, проехали Туапсе, из окон поезда открылся вид на Черноморское побережье, с экзотической растительностью и манящей дымкой над водой. В предвкушении райского отдыха, вывалились со всем скарбом в Лазоревском, погрузились в предоставленный автобус и поехали в «рай». Лагерь был ухоженный, с постройками сталинских времен, с красивыми дорожками, скамейками и благоухающими розовыми акациями, прикрывающими развесистыми ветвями скамейки от палящего солнца.
Ну, хватит лирики, для нас важнее была «физика», которая состояла из длинных спусков и подъемов, потому что лагерь находился на горе, частых заплывов в морскую пучину и поджаривании на раскаленных камнях. Накупив масла для загара, мы весь день не вылезали с пляжа, не считая перерыва на обед, правда, утром вставали с трудом, иногда опаздывая на завтрак. Ирина приучала меня подолгу лежать на солнце, что поначалу давалось мне с трудом, и воспринималось, как пытка, все время хотелось чем-то заняться, или не вылезать из воды. Остальные тоже привыкали к солнцу постепенно, прячась где-нибудь в полуденный зной, но Ира была жадная до солнца. На территории лагеря хватало спортивных площадок, и одним из развлечений у нас был минифутбол. Набегавшись за мячом под палящим солнцем, мы бегом спускались по тропинке к морю, чтобы быстрее окунуться в морскую прохладу, и когда я с разбега влетал в воду, некоторое время ощущения не менялись, словно я до сих пор на суше. Большое удовольствие доставляла шипящая и бьющая в нос пепси-кола, обжигавшая пересохшее горло, которая недавно стала появляться в продаже, а здесь всегда была в местном ларьке.
Как-то на пляже увидели облезающего чернокожего, «сгорел» парень, и меня это очень удивило, значит, их врожденный пигмент не защищает от солнца? Вообще, африканцев на пляже было мало, и как-то прогуливаясь по лагерю, где еще не бывали, мы набрели на большое футбольное поле, на котором бегали, гоняя мяч, одни африканцы, видимо, это их любимое занятие.
Два раза в неделю мы играли танцы, один раз – концерт для какой-то конкретной национальной группы. Когда был концертный вечер арабов, мне долго показывали и объясняли восточные ритмы, где трудно было включать анализ, все завязано на интуиции, и мне удалось изобразить некую пародию на их «безразмерные» ритмы. Разок к нам в гости приехали чернокожие музыканты из соседнего лагеря, их было много, и основная масса играла на созданных из подручных средств ударных. Наш первоначальный снобизм быстро рассеялся, как только мы прочувствовали внутренний огонь, живущий в этих музыкантах, им все равно, на чем играть и каким местом петь. Они просто жили ритмом, и заражали им остальных, и публика «торчала», а наш холодный профессионализм надо было засунуть «кой-куда», но это мое, сугубо личное восприятие, а так к нам никаких претензий не было.
Два месяца прожаривания и просаливания напитали нас здоровьем, а цвет кожи изменился настолько, что в полумраке было не разглядеть лица, и мы возвращались домой, радуясь жизни, тем более, что возвращались мы в отдельную двухкомнатную квартиру, в которую въехали весной. Размен был вынужденный, из-за слишком активного вмешательства моих родителей в наши семейные дела. Мы с женой достаточно эмоционально решали некоторые спорные вопросы, возникающие в процессе «притирки», а моя мать, а иногда – и отец, только усугубляли ситуацию, влезая в наши споры и подливая масло в огонь, и мы оба понимали, что надо жить отдельно от родителей. Мы нашли несколько вариантов обмена, и готовы были уехать в «коммуналку», но моя мать выбрала вариант, в котором нам доставалась отдельная «двушка», правда – ЖСКа. Мы влезали в долги, но зато отдельная квартира!
Еще до поездки на юг, в числе немногочисленных пока клиентов по швейным делам, появился Олег Гусев, который, со свойственной ему вежливой настойчивостью, стал уговаривать меня сшить ему свадебный костюм. Я не хотел браться за пиджак, не имея опыта в пошиве пиджаков, но Гусеву трудно отказать, и мне пришлось сшить весь костюм. Я никогда не давал никаких объявлений, поэтому моими клиентами были близкие знакомые, их друзья, знакомые друзей и так далее. Постепенно этот снежный ком разрастался, увеличивая клиентуру и доходы, а некоторые новые клиенты становились нашими друзьями, находя много общих тем и интересов. С Гусевым был как раз тот самый случай, и мы стали дружить семьями.
Вскоре после свадьбы Алика забрали в армию, но недалеко, в ансамбль песни и пляски, учитывая, что он уже был неплохим музыкантом и поработал в «Землянах» с Киселевым. Он регулярно приезжал домой, а я несколько раз катался к нему в часть, недалеко от ТЮЗа. Алик познакомил меня с Андреем Кругловым, с некоторым пафосом объясняя, что это он «воспитал» такого хорошего барабанщика. А Андрюша просто не вылезал из-за барабанов, делая паузу только для того, чтобы сбегать в столовую и что-нибудь проглотить, ну и естественно, «по нужде», при этом играл босиком, видимо, для более острых ощущений. Я представил, что если бы так же занимался, как бы я играл! При таком жестком тренинге любой заиграет, особенно, когда есть подобные условия, и можно целыми днями «греметь», ни о чем не беспокоясь и никому не мешая. Барабанщик действительно был хороший и весь состав неплохо звучал. Гусев при этом много внимания уделял световым эффектам, которых становилось все больше и разнообразней, и если бы не военная форма, в которой приходилось им выступать, получилось бы очень зрелищное шоу, сопровождающее рок – музыку, но специфичные костюмы цвета хаки слегка портили эффект.
А у меня с коллективом Шатнева союз оказался недолгим, вернувшись с юга, я отыграл в ресторане «Россия» еще три месяца, после чего мы расстались. Проблема состояла в том, что в их репертуаре было много тяжелого рока, но в ресторане его надо было играть очень тихо, чтобы не «лупить по ушам» публике, тем более, что немногие посетители ресторана любили рок. Мне было очень непросто выигрывать сложные партии «шепотом», к тому же, возникла проблема с увольнением предыдущего барабанщика, и он вернулся на свое место, а я устроился в Дом свадебных торжеств обслуживать свадьбы. Это не ресторан, но принцип тот же, только «похалтурней», да денег поменьше, но, учитывая вторую работу «на дому», мы могли себе позволить много покупок, ведь надо ж было обставлять квартиру и обустраивать быт. Несмотря на то, что в ДСТ была большая «текучка», я проработал там более полутора лет, причем, довольно скоро стал руководителем коллектива, в котором работал. Многие музыканты, ежедневно присутствуя на чьем-то празднике, не выдерживали соблазна, и, помимо бесплатной кормежки, не могли отказаться от презентованных со свадебного стола бутылок, потихоньку спиваясь и выпадая из стройных рядов советских музыкантов. Что поделаешь, вредный цех. Предыдущего руководителя «ушли» именно по этой причине, и мне потом не раз приходилось увольнять людей, возможно, спасая их от полной деградации личности. Один из уволенных басистов потом приходил благодарить меня за своевременный уход с этой работы.
Новой точкой отсчета для меня стало лето восьмидесятого. Кто-то из музыкантов соседнего зала подошел ко мне в перерыве и сказал, что меня ждут на улице двое, хотят поговорить. Я вышел, меня пригласили сесть в машину и выслушать их предложение.
-Мы ищем барабанщика, посоветовали тебя посмотреть. Мы уже видели, как ты играешь, так что, если хочешь, будешь работать в ресторане «Балтика».
Я не знал, что за ресторан, но конечно согласился. Это был небольшой ресторан на площади Мира, но по деньгам он был далеко не последним. Руководителя звали Визгалин Толя, он играл на бас-гитаре, и сразу же стал учить меня «тянуть вторую долю», приучая к тому, что любую песню надо исполнять с полной отдачей, и даже в «блатной» музыке должен быть «драйв», причем, манера обучения была очень жесткая. Я отработал менее двух месяцев, и вдруг Визгалина не стало. Возвращаясь с женой с дачи на своей машине, они попадают в аварию, и Толя погибает. Его жена попадает в больницу, но пострадало в основном лицо, и ей потребовалась пластическая операция.
Мы остались втроем, но продолжали работать, бас-гитару взял в руки вокалист – Юра Сорокин. В перерывах пили «горькую», вспоминая Толю, и при каждом упоминании о нем у меня на глазах появлялись слезы. Было непонятно, почему такая реакция, ведь я его плохо знал, и он не был слишком добрым ко мне. Видимо, дело было не в конкретной личности, а в осознании факта смерти, как окончания всего и навсегда. С точки зрения медицины — это всего лишь результат больной психики, но у меня появились вопросы, на которые пока не было ответа.
Коллектив хотели расформировать, но Юра Сорокин вспомнил про свой партбилет, куда-то сходил и ему отдали руководство, только поменяли ресторан, засунув нас в только что открывшийся «подвал» гостиницы «Октябрьская», где было много мрамора, красивый и дорогой гобелен на заднике сцены, но почти не было посетителей. Нам предстояла трудная задача – «раскачать точку». У Юры были хорошие вокальные данные, он неплохо играл на «басу», но нам не хватало клавишника. Клавишник вскоре появился, хотя до этого он был гитаристом, но купил «клавиши» и стал их осваивать. На данный момент у нас не было других вариантов, и Сорокин решил, что лучше что-то, чем ничего.
Мы стали делать новый репертуар, как вдруг «сломался» гитарист, которого, скорее всего, придерживал Толя, пока был жив. Ссылаясь на потерю друга, он постоянно стал «квасить» и, как бы мы к нему ни относились, работать с ним стало очень трудно, и не оставалось другого выхода, как только предложить ему уволиться. Таким образом, в команде появился Андрей Смаль, хороший гитарист, не обремененный семейными заботами и не жалеющий времени на творческий процесс. Нам только не хватало женского вокала, чтобы разбавить Юру Сорокина, который без проблем тащил на себе всю программу, но в любом случае, были женские песни, которые заказывали, и хотелось разнообразия.
Певица вскоре появилась, но всего этого было мало, чтобы привлечь народ и зарабатывать достойный «карась». Мы сделали «забойную» программу, я сшил всем блестящие костюмы в стиле «диско», и вдвоем с клавишником мы стали вплотную заниматься «светом», а примером для подражания стал военный ансамбль Гусева, который продавал нам кое-что готовое и «дарил» идеи. Скоро весь дорогой гобелен был завешан «бегущими огнями» различной конфигурации, разноцветными прожекторами, глобус, оклеенный зеркалами, крутился и создавал эффект звездного неба, ультрафиолет раздевал девушек, пришедших в синтетике, стробоскоп имитировал на сцене покадровую съемку, вырывая из темноты фрагменты движений, а на задник проектировались слайды. Окна ресторана выходили на площадь Восстания, и проходящие мимо люди останавливались посмотреть световое шоу и становились бесплатными рекламными агентами.
У Гусева приближался конец срока службы в армии, а напоследок предстояла гастрольная поездка в Финляндию, в которой им собирались выплатить по некоторой сумме денег в валюте. Алик хотел купить клавишный инструмент, правда, Киселев, рассчитывая на возвращение Гусева в «Земляне», заказал что-то совсем другое для своей группы, но Алик купил себе «MOOG», испортив тем самым отношения с Киселевым, после чего возврат в «Земляне» был невозможен. «Дембельнувшись», Гусев пришел к нам в кабак, и предложил себя в качестве клавишника. Уровень игры Алика, как музыканта, был несопоставим с уровнем Котова, работавшего у нас, и, конечно команда очень сильно выиграла бы в качестве. Мы вдвоем с Сорокиным прикидывали все «за» и «против» данного предложения.
-Вряд ли он здесь долго задержится, ему просто надо перетусоваться и подзаработать денег на первое время, — высказал я свое предположение.
-Неплохо бы поработать с таким клавишником, а когда он уйдет, что мы будем делать? После хорошего трудно привыкать к плохому, — резюмировал Юра.
И мы остались с тем, что есть, объяснив Гусеву наши опасения, которые, кстати, были не напрасны. Алик устроился в соседний кабак, через площадь – в гостиницу «Московская», где в это время работал мой приятель и коллега по «Ритмам века» — Гена Ширшаков. Гусев отработал там полгода, после чего ушел, прихватив с собой Гену и басиста, и команда просто развалилась, а мы взяли к себе их певицу – Аллу Чауш, с предыдущей у нас периодически возникали проблемы, а к Алле мы давно приглядывались.
Приход в коллектив Аллы послужил началом еще одной оригинальной житейской истории. Юра Котов был женат второй раз, от второго брака у него был сын, почти ровесник нашей дочке. У нас была возможность более тесно познакомиться с его семьей, потому что летом, во время отпуска мы решили вместе съездить на юг, о чем, правда, я вскоре пожалел, потому что сынишка у Юры был почти неуправляемый. Его жена работала официанткой в небольшом ресторане на Невском и неплохо зарабатывала. Юра при этом явно искал себе новую спутницу жизни, активно завязывая отношения с другими женщинами. Со стороны можно было отнести его к категории «бабников», но скорее это был поиск духовного родства, до сих пор – неудачный.
При появлении Аллы в нашем коллективе он стал активно ухаживать за ней, как впрочем, и за предыдущей певицей, но на сей раз он, видимо, нашел ту, единственную, потому что вскоре развелся со своей супругой, укрепив более тесные отношения с Аллой, которая на данный момент была свободна, предварительно трижды побывав замужем и имея дочь от первого брака. Трудно было поверить, что это надолго, но через много лет, уже в двадцать первом веке, живя на даче в Александровской, я случайно встретил Аллу и выяснил, что у них дача на нашей дорожке, бывают же совпадения, и они до сих пор вместе живут дружною семьей.
Но вернемся к «нашим баранам», то бишь – к музыкальному марафону. Забег продолжался, и выживали сильнейшие. Команда кое-как сложилась, зазвучала и имела приличный вид, «народ» ходил и приносил деньги, так что все было неплохо. Одной из завсегдатаев и почитателей нашего таланта была Таня Золотова, поводом для знакомства с которой у меня были все те же швейные дела. При этом Таня хорошо знала Гусева, потому что раньше училась с ним в музыкальном училище, а фамилию и сына в придачу получила от однокурсника – Сергея Золотова, по слухам – хорошего музыканта, играющего на саксофоне. Насколько я понял, брак был непродолжительный, и Таня жила одна со своими родителями, преподавая фортепиано в музыкальной школе и воспитывая сына.
К нам в ресторан она приходила с подругой, которая поражала своей ухоженностью, дорогими костюмами и привлекательной внешностью, в сумме это выглядело очень эффектно, как, впрочем, и недоступно. Выяснилось, что она работала заведующей базой, то есть, по тем временам просто «сидела на деньгах». Как она туда попала, в ее-то возрасте, мы не выясняли, тем более, что на вид она была не очень общительная и слегка надменная, как человек, знающий себе цену. Как-то потом Золотова нам рассказала, чего стоила самооценка ее подруги. Девушка полюбила «свободного» художника, который ничего не зарабатывая своей живописью, сидел у нее на шее, при этом часто впадал в запои, пытаясь рукоприкладством изменить ее внешность, видимо, недостаточно совершенную на его взгляд, а она смиренно «несла свой крест». Возможно, она была мазахистка, или ей не хватало в жизни трудностей, которые надо преодолевать, кто знает?
Осенью восемьдесят первого в нашей семье было очередное событие – дочка пошла в школу, вернее, сразу в две, одна из которых, музыкальная, находилась в получасе езды от нашего дома. У жены теперь основным занятием стала транспортировка Инны из одной школы в другую и контроль за успеваемостью по всем предметам, включая сольфеджио и фортепиано. Золотова также преподавала в этой школе фортепиано, но у Инны был другой педагог, более старой закалки. Чтобы у нашей дочери было всестороннее музыкальное развитие, мы предложили Татьяне давать дополнительные уроки фортепиано, в частности – традиционный джаз у нас дома. Естественно, каждое занятие сопровождалось застольем и беседами, если позволяло время. В скором времени в нашей уже уютной квартирке почти всегда кто-нибудь был по делу или в гостях, а чаще – и то, и другое.
К этому времени я обзавелся полным набором кинофотоаппаратуры, качественной музыкальной системой, новыми барабанами и прочей «мелочью» из того, что можно было у нас купить за деньги. Не было только машины, но, во-первых, мы не умели копить деньги и на крупные покупки часто ненадолго занимали, а во-вторых – меня очень раздражала зависимость от «гаишников» и все хлопоты по оформлению водительских прав, техосмотров и прочей ерунды. Проще было при необходимости махнуть рукой, и тебя довезут, а когда я приобрел кассетный плэйер, меня перестал раздражать и общественный транспорт, под «кайфовую» музыку я наблюдал мир, как в кино, со стороны.
Интересный случай был с моим новым бобинным магнитофоном, самым дорогим из отечественных на тот момент, назывался он «Ростов-102». Продавец при продаже проверил, все ли работает, а я услышал в колонках паршивый «деревянный» звук, на что он мне ответил — «Что же вы хотите, встроенный усилитель по десять ватт на канале и плохого качества. К нему нужен «Бриг», или что-то подобное». У меня пока хватало только на магнитофон и колонки «35-АС», решил, что усилитель приобрету попозже. Приехав домой, я позвонил своему приятелю, который с детства увлекался радиотехникой и неплохо в ней разбирался:
-Сережа, привет. Я купил «Ростов», только звук дерьмовый, может, посмотришь?
-Хорошо, я как раз «накопал» в одном журнале импортную схемку тонкомпенсации, заодно посмотрим, как она работает.
Сережа приехал, напаял на потенциометр громкости «бороду» из нескольких деталек, и мы услышали из колонок суперчастоты, «верх» буквально сверлил голову, уходя в ультразвук, а «низы» вдавливали в диван, массируя грудную клетку. Я никак не ожидал столь яркого эффекта, да еще при таких незначительных изменениях. Неужели на заводе, где их делают, нет никого с «головой», или они специально делают плохо?
Мы «подросли» в музыкальном плане, и очередным поощрением за труды стала «Крыша», не в смысле – бандитская группировка, собирающая дань, тогда такого бизнеса у нас еще не существовало, а один из ресторанов гостиницы «Европейская», под стеклянной крышей. В плане престижа это было повышение, хотя по деньгам мы разницы не заметили, да и акустика зала была такая же гадкая, если не хуже, почти, как на вокзале. В результате это привело к ухудшению сыгранности, сильное эхо мешало слышать друг друга. Начался поиск «стрелочника» или слабого звена. Семейный тандем из клавишника и певицы увидели причину в барабанщике, то есть, во мне, и предложили Сорокину заменить барабанщика. Конечно, я был возмущен несправедливостью и стал доказывать обратное, делая записи на магнитофон и играя с электронным метрономом. Сорокин мне поверил, и когда подвернулся вариант перейти в «Парус», он поделил коллектив, оставив коалицию на старой точке, то есть, мы ушли втроем.
Это был ресторан – «поплавок», с не очень хорошей репутацией, но туда перевели директора, с которым мы уже сработались, и он тащил за собой нас, обещая, что все будет круто! Юра взял нового клавишника с консерваторским образованием и достаточным опытом работы, а через некоторое время – еще одного, Андрея Косинского, поющего, причем, в яркой манере, и все ощутили новый посыл к творческим победам. На ежегодно проводимый худсовет пришло много зрителей из коллег – музыкантов, значит, о нас уже были наслышаны. К этому времени мы сделали серьезный скачок в качестве звучания, прежде всего, потому, что все стали работать в пульт, слыша в мониторах уже сведенную «картинку», то есть, мы научились слышать друг друга и не мешать. А еще у меня появились электронные барабаны с хлестким модным звуком без дополнительного шума на сцене, и «сводить» инструменты стало значительно легче. Снова надо было искать певицу. Прослушав парочку претенденток, мы находились в раздумьях, когда появилась еще одна. Кто-то из знакомых музыкантов ее порекомендовал.
Мы репетировали очередную новую песенку, пришла девушка, сказала:
-Здравствуйте, я Света Медяник, хочу работать у вас певицей.
-Отлично, давай, спой что-нибудь.
-Мне сейчас некогда, завтра по питерскому телевидению мой получасовой концерт, там и посмотрите.
Это была амбициозная, но серьезная заявка, и нам оставалось ждать завтрашнего концерта. В концерте Света спела несколько песен Игоря Корнелюка, с которым училась в консерватории, а съемки на телевидении ей устроила музыкальный редактор, которая приютила Свету у себя на время учебы. Мы не выясняли, как они познакомились, а Медяник в коллектив конечно, взяли. У Светланы не было ни жилья, ни прописки, зато был мощный напор, южный темперамент и выдающаяся грудь певицы, которой она упорно пробивала себе дорогу на музыкальный Олимп. Для начала она пробила брешь в обороне нашего гитариста, который до сих пор был свободен, и, наконец, променял свободу на жену.
Еще одна семейная пара образовалась благодаря моему содействию, после моего дебюта в роли свахи. Курочкин был разведен, внешне миролюбив и уравновешен, неравнодушен к джазу, и мне показалось, что у них с Татьяной Золотовой довольно много общего. Таня давно уже не посещала наши выступления, и я решил специально ее пригласить, с целью познакомить с Юрой. Знакомство состоялось с прогнозируемым результатом, они быстро сблизились, и образовался новый союз, правда, не «до гроба», но все же продолжительный. Человек многогранен, и некоторые неожиданные грани позже открылись у Юры, сделав невыносимым дальнейшее совместное проживание. Таня к тому времени поменяла музыкальные пристрастия на коммерческие, организовав свой маленький торговый бизнес, и нашла себе более молодого и преданного партнера по бизнесу, и по жизни. В память о совместной жизни с Курочкиным, у Татьяны остался их общий сын и контрастные воспоминания о вдруг деградировавшей личности. Часто человек непредсказуем в своих поступках, и напрасно в то время я мнил себя неплохим психологом, мой первый опыт в сводничестве оказался неудачным, хотя начиналось все хорошо.
«Парус» нас уже неплохо кормил, публика значительно поменялась, и «шалман» превратился в солидный кабак. Директор ставил на «ворота» помимо швейцара крутых вышибал, которые, если что, наводили порядок. Все условия позволяли наслаждаться исполнением лучших мировых хитов на хорошем звуке и с хорошими музыкантами, и мы «купались» в музыке.
Но хорошее не может продолжаться долго, и однажды пришли двое знакомых музыкантов из гостиницы «Пулковская» с серьезным разговором.
-Ребята, извините, но мы хотим забрать у вас двух музыкантов, Косинского и Курочкина. Они согласны, так что вопрос в небольших формальностях.
-А зачем вам два клавишника, тем более, что у вас есть свой?
-Нам понравилось, как поет Косинский, и мы предложили место ему, но Андрей сказал, что как клавишник он слабоват и без Курочкина не пойдет. Они сыгрались и хорошо звучат только вдвоем.
-А мы что, плохие музыканты?
-У вас все здорово, и мы думали, что неплохо бы взять еще басиста и барабанщика, но что тогда останется от нашего состава?
Сорокин был в полной растерянности, после их ухода мы устроили «разбор полетов», но ни к чему хорошему это не привело. Со стороны Андрея посыпались обвинения в отсутствии «настоящей» дружбы в коллективе, потому что мы мало общаемся семьями, а Курочкин со свойственной ему замкнутостью слегка поддакивал. Все это было высосано из пальца, чтобы как-то оправдать неэтичный, но коммерчески выгодный поступок.
Мы оставались втроем, Света Медяник в это время была еще в декретном отпуске, и ей пока было не до музыки. Коллектив опять оказался под угрозой расформирования. Мы стали срочно искать клавишника, чтобы сохранить команду и временно перебрались вслед за директором ресторана в «Невские берега», в небольшой новый зал в подвале. Надо было где-то отсидеться и расправить крылья для очередного взлета. Клавишника нашли хорошего, но с одним недостатком – он был «подшит», и как надолго его хватит, никто не знал. Находясь в режиме ожидания по поводу решения нашей судьбы, мы торчали в облагороженном подвале, получали нищенский «карась» и думали, что делать? Чтобы спасти положение, надо было что-то радикально менять, и возникла идея передать руководство Светлане, имеющей к этому времени большой авторитет в музыкальных кругах. Была надежда, что под ее руководством мы выживем. Меньше всего эта идея понравилась Сорокину, но другого выхода не было. Андрей передал Свете наше предложение, она согласилась, и вскоре появилась в коллективе, оставив дочку на попечение мамы Андрея.
Медяник получила руководство, а мы получили место в ресторане «Невский», на втором этаже. Клавишник вскоре сорвался, и мы с ним расстались. Света взяла двух хороших клавишников и поющего басиста с кликухой «Сэм», вместо Юры Сорокина, который не хотел работать «под Медяник» и нашел себе место в пароходстве. Скоро в команду еще добавился освобожденный вокалист, так что было не скучно.
Я тем более не скучал, ввиду того, что мой швейный «цех» уже давно работал с полной отдачей, и эта неизбежность уже утомляла, но отказаться от денег было трудно. Фактически, я работал на двух работах, днем – портным, а вечером – музыкантом, с одинаково большим заработком, несопоставимым с зарплатой советского труженика. Строчил я почти каждый день, иногда устраивая себе выходные, а очередь была расписана на две – три недели, как в большом ателье, притом, что цены были значительно выше. Но у меня был вкус, гарантия качества и идентичность фирменным образцам. Я шил джинсы, куртки из фирменной ткани и они обходились в полтора раза дешевле, притом, что сидели точно по фигуре, а фасон можно было выбрать из немецких каталогов или придумать оригинальные детали, при этом не требовалась примерка, а если что-то вдруг неудачно сидело, подгонялось при клиенте, пока он пил кофе и листал каталоги. Друзья говорили — «С твоими способностями тебе бы жить в Америке, там давно бы разбогател». Мне так не казалось, хотя энтузиазма и авантюризма хватало. Я согласен был обманывать государство, потому что оно обманывало меня, но не мог и не хотел обманывать конкретных людей, поэтому продавал способности, а не товар. Был один вынужденный компромисс с совестью, но случай избавил меня от этой проблемы.
В общей массе клиентов появился коренастый юноша, от которого веяло напряжением. Интуиция подсказывала, что лучше не иметь с ним дела. Поначалу он заказал что-то для себя, потом привел жену. Поболтав о разном, я узнал, что они живут буквально через дом от меня. Как-то, возвращаясь из ресторана после работы, в почти пустом вагоне метро я увидел сержанта милиции, а, приглядевшись, узнал недавнего клиента. Похоже, он тоже меня узнал, но не подал виду. Избегая контакта, я вышел на остановку раньше и добрался домой на такси, пытаясь осмыслить ситуацию. Вскоре он снова появился у меня с оригинальным заказом. Он просил сделать небольшую партию джинсовых юбок ходового размера – на продажу. Продавать, естественно, он их будет, как фирменные, а я за это получу больше, чем обычно. Меня не устраивало такое совместное предпринимательство, но я был «на крючке», и он понимал, что я не откажусь. Зная, что я в курсе его профессии, он уже не скрывал, что работает в милиции, а использовал это, как способ давления. Вынужденное сотрудничество продолжалось пару месяцев, создавая лишнюю нервозность в ожидании неприятностей. Точку в этой истории поставил неожиданный звонок в дверь, без предварительного – по телефону. Я открыл, в дверях стояла жена милиционера с потерянным лицом.
-Виктор, здравствуй. Я зашла узнать, Андрей тебе ничего не должен?
-Нет. Что-то случилось?
-Андрей погиб. Отравился угарным газом, ночью, на дежурстве, — ее голос срывался.
Мной овладело смешанное чувство, было жаль ее, но проблема разрешилась сама собой, и в глубине души я успокоился.
Все же потенциальная психическая усталость накапливалась и заставляла искать способы реабилитации. Серьезный психический кризис совпал с развалом коллектива после ресторана «Парус», но ситуация вокруг музыки здесь ни при чем, просто вопросы требовали ответа. Последней каплей к моему психозу стала книжка рассказов Эдгара По, окончательно разбудившая во мне страх физической смерти. Несколько раз перед сном я кричал от ужаса в подушку, чтобы не будить соседей, но жена, конечно, была свидетелем, моего страха.
Я искал выход, и для начала занялся йогой, тем более, что было кому подсказать, с чего начать. Один из наших клавишников тесно общался с девушкой, работавшей в коллективе Полунина, и она давно увлекалась хатха-йогой. Она показала мне с десяток асан, которые я стал регулярно делать, а в книжке по йоге вычитал про пранаямы и два месяца делал подходящий вариант, пока ехал на работу в метро. Электричка с Гражданки до центра ехала двадцать минут, я входил в вагон, вставал у двери и начинал дышать по йоговской системе. Результат был очень яркий, я обрел спокойствие и равновесие, ощутил прилив энергии и, читая наставления Ауробиндо, менял мировоззрение. Одно время я пытался искать истину в христианских учениях, но скоро увидел, что в различных системах много общего, и стал брать из каждой наиболее для меня подходящее, не противопоставляя одного другому. Просто «восток» скрупулезно детализировал процесс самосовершенствования, и там легче было найти подходящий вариант. От безысходности многие обращаются к религии того или иного толка, чисто для себя я выбрал свой вариант, больше ориентированный на Индию и Тибет. Многие используют йогу для поддержания физического здоровья, я поддерживал психическое.
В этом направлении у меня с братом опять появилось много общего. Конечно, его проблемы были несопоставимы с моими, Саша всю жизнь ходил по лезвию ножа, испытывая судьбу на прочность. Отсидев первый срок, он уже вышел наркоманом. Мы мало общались, жил он у матери и скоро привел туда невесту, с которой познакомился на почве наркотиков. Девушка была приезжая, и после регистрации стала жить у Саши. Я воспринял это событие с легким оптимизмом, надеясь, что у брата, наконец, появится стимул к нормальной жизни, но этого не случилось.
В это же время неожиданно умирает наш отец, от пневмонии, которую не распознал участковый врач, называя отца симулянтом. Отец очень редко обращался к врачам, предпочитая в качестве лекарства водку с перцем или медом, а в крайнем случае – таблетки, и, учитывая его волевой характер, умел терпеть боль, а какой-то докторишка обозвал его симулянтом! Представляю, как обидела отца такая несправедливость. Его выписали на работу, на праздники отец остался ночевать на своей «брандвахте», и только через два дня, придя после выходных, сослуживцы обнаружили его тело. Работая с водолазами, он должен был выйти на пенсию на пять лет раньше, но года не дожил до заслуженного отдыха. Для нас его смерть была неожиданна и ужасна, после похорон мы с братом написали заявление в прокуратуру на врача – убийцу, но того только ненадолго отстранили от работы.
В молодости мне было трудно представить отца, не то, что дряхлым дедом, а даже просто очень пожилым человеком. При таком же, как у меня, росте, он выглядел выше и значительно мощнее, а выражение лица отображало заложенное в характере упорство, не зря ему дали имя Петр, что в переводе означает «камень», и он так и не стал стариком. Мать погоревала какое-то время и вдруг сменила городской комфорт на чисто деревенский быт, уехав в Псковскую область к брату одного из хороших приятелей отца. Мужчина был моложе матери, мягкий и тихий, небольшого роста, в общем, полный антипод нашему отцу. Возможно, она пыталась компенсировать то, чего ей не хватало в жизни – почувствовать себя полноправной хозяйкой дома, а теперь – и огорода, в придачу.
Таким образом, у Саши появились нормальные жилищные условия для создания семьи, и вскоре у них родилась дочка, но пристрастие к наркотикам создавало проблемы. Скатавшись в очередной раз на Украину за маковой соломкой, Саша вернулся домой, а через несколько дней пришли с обыском из милиции, и Саша «загремел» еще на один срок. На этот раз он «сидел» недалеко, в Горелове, и там встретил странного «человечка», который открыл ему глаза на его мерзопакостную сущность, и заставил призадуматься о смысле жизни. Вернулся Саша из мест заключения слегка просветленным, конечно, не настолько, чтобы вообще не «ловить кайф», но теперь это были периодические запои, да кое-какие таблетки, а в свободное от запоев время он занимался поиском истины. На этой почве у меня с ним возобновились контакты, мы беседовали о вечном, и по очереди читали книги восточных учителей.
Занятия йогой и философия Востока спасали меня от многих проблем, меняя восприятие окружающего мира. Оказывается, мир может быть хорошим и плохим не сам по себе, а только с точки зрения моего восприятия – я вижу его хорошим или плохим. Значит, достаточно изменить свой взгляд, и вокруг все изменится, ну, по крайней мере – вокруг тебя, а для остальных все останется, как было. Вряд ли такой способ подойдет тем, кто оценивает свой уровень жизни по материальному благополучию, в этом случае – сколько ни дай, все мало, ведь у кого-то еще больше.
Свой обновленный взгляд на мир и проверенную на себе практику я, конечно, прививал дочке, которая была уже достаточно взрослой, чтобы понять значимость того, чем я занимался, тем более, что Инна сильно отличалась от одноклассников и по мышлению и по роду увлечений. Музыка давала ей другой мир, напряженный, но богатый и интересный. Она уже много лет пела в хоре с высоким уровнем профессионализма и подобающим статусом. Конечно, это отнимало много времени, но дарило массу впечатлений, развивая одухотворенность и кругозор. Хор уже несколько лет регулярно выезжал за границу, и детишки исколесили почти всю Европу и побывали в Америке, каждый раз привозя кучу впечатлений, слайдов и подарков, потому что жили по семьям. А в обычной школе весь ее авторитет складывался из зависти по поводу заграничных поездок и хорошей успеваемости при плохой посещаемости. Инна часто пропускала школу из-за плохого самочувствия или очередной поездки, но умудрялась тянуть почти все на пятерки, и конечно, это многих раздражало, поэтому доброе отношение было вынужденным лицемерием с целью получения выгоды. Одни пользовались ее подсказками, другие – мелкими презентами из-за границы, она же по наивности принимала все за «чистую монету», тем более велико было разочарование, когда она разглядела истину. Мы не спешили окунать ее в жестокий, лицемерный мир, пока еще была возможность жить иллюзиями, находясь под нашей защитой, и в то время, как ее сверстницы выясняли между собой отношения с помощью грубой силы и ненормативной лексики, наша девочка выплескивала свои эмоциональные переживания в творчество, сочиняя грустные и слегка наивные песенки. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь, а мы старались сеять разумное, доброе, вечное, и что-то получалось.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.