Дом у реки, роман, отрывок

Дом у реки", мелодрама, триллер, мистика ( три части на Проза.ру) Предлагаю отрывок из второй части — "Маньяк и жертва".

… Представьте убежище убийцы-маньяка, точнее — вырытую под холмом, скрытую от посторонних глаз травой и мхом дверь, что-то вроде землянки, оборудованной под комнату. В комнате наспех настелен пол из досок, стены, то есть землю, прикрывали ДСП, посреди комнаты (назовём её так) находились кресло, тумбочка и три стула. На маленьком столике стояла газовая плита, соединённая шлангом с небольшим газовым баллоном. На большом столе лежала девушка, руки и ноги которой были приклеены к столу скотчем. Рядом, в двух метрах от неё, на высоком стуле, похожем на стул, которым пользуются музыканты-гитаристы, сидел мужчина.

Допив вторую бутылку любимого пива, он заметил, что девушка открыла глаза.

— Проснулась, сучка? — грубо спросил он девушку, лежавшую на деревянном столе, на досках которого можно было заметить засохшую кровь, принадлежавшую, очевидно, одной из жертв.

Мужчина в маске подошёл к ней и осмотрел её с головы до ног. Девушка дёрнулась, хотела встать, но, осознав, что это ей не удастся, тотчас подумала, что находится в руках безжалостного насильника или безумного маньяка. Девушка лежала на столе в лёгком, летнем платьице. Она хотела что-то сказать, но скотч не позволил ей этого сделать.

Мужчина в маске и в тёмном спортивном костюме повторил вопрос:

— Проснулась, сучка? — и громко чихнул. — Нет, нет… Успокойся. Я знаю, что ты хочешь сказать. Все вы говорите одно и тоже. Просите о пощаде, предлагаете большие деньги, клятвенно обещаете молчать. Лежи смирно.

Услышав эти слова, девушка так задёргалась на столе, что от её сильных движений и желания вырваться из плена правая рука стала освобождаться от скотча.

Мужчина заметил это, взял со стола скотч и обмотал запястье правой руки ещё четыре раза.

— Так-то надёжнее будет, — проговорил он.

Девушка по-прежнему дёргалась, желая освободить руки, и хотела что-то сказать… Мужчина сел на высокий стул и, словно паук, стал внимательно наблюдать за своей жертвой, попавшей в его паутину.

Через несколько минут он недовольно произнёс:

— Ты что — спортсменка под допингом? Откуда у тебя столько силы, мать твою?! Угомонись. Стол под тобой ходуном ходит.

Он подошёл к своей жертве и ударил её по голове резиновой дубинкой. Девушка потеряла сознание.

«Сильная, стерва! С такой будет непросто», — проговорил он.

Жертва пришла в себя через несколько минут и снова начала дёргаться, стонать, моргать глазами. Она хотела только одного: чтобы мужчина в маске выслушал её.

— Да расслабься ты наконец! — крикнул он и сел на стул.

Девушка, обессилев, успокоилась. Она лежала на столе и тяжело дышала.

— Может, ты клаустрофобик? — пошутил мужчина и закурил папиросу, усаживаясь удобнее на стуле.

Рядом с ним, на столе, стояли три бутылки пива, одна из которых была уже пустой.

— Вечер сегодня жаркий. Не находишь? — спросил палач жертву.

Девушка быстро заморгала и задёргалась. Она по-прежнему намеревалась что-то сказать. Мужчина сделал несколько глотков из второй бутылки и, поправив маску, уставился на жертву. То, что он одел на голову, чтобы скрыть своё лицо, на самом деле, не было маской — в буквальном смысле. На нём была вязаная шапочка — специальная шапочка с отверстиями для глаз, которые можно увидеть на спецназовцах, арестовывающих вот таких, как он, психов-маньяков, заламывая им за спину руки, или криминальных авторитетов, террористов. Такая специальная шапочка и скрывала его лицо от глаз очередной жертвы.

Девушка не успокаивалась. Она начала шевелить пальцами обеих рук, стараясь привлечь к себе внимание, убедить мужчину в том, чтобы он выслушал её. Она мычала и шевелила пальцами, больше ей не удавалось ничего.

— Чёрт! Что ты никак не угомонишься? Ещё раз врезать, чтобы ты лежала, как в гробу?

Он посмотрел на железный столик, стоявший рядом с деревянным столом, на котором лежала и выпрашивала слово жертва, возможно, — последнее слово.

На железном столике лежали предметы или инструменты (как хотите называйте), которыми он пытал жертв, пойманных в лесу. Страшно было смотреть на эти приспособления. Они вызывали страх и ужас у жертв, которые, глядя на них, представляли, что попали в ад — в самый его центр. Некоторые из нас, придя на приём к стоматологу за помощью, увидев лежащие на вот таком же столике медицинские инструменты, думают бог знает о чём… В том числе и о том, что именно такими предметами пытала учёных и «ведьм» святая инквизиция, выбивая из них дух и отречение от своих убеждений.

Мужчина сделал ещё несколько глотков и задумался, что было ему несвойственно. Жертва не унималась.

— Ну ты и заноза! — произнёс он. — Мощная.

Ему вдруг стало интересно, что же она хочет сказать ему, если так сильно дёргается, «мычит» и «скулит». Так или иначе, он всегда давал жертве высказаться, прежде чем совершить своё ужасное дело. Это, по-видимому, его заводило, возбуждало. Он подошёл к ней и поцеловал её в лоб. Жертва почувствовала, что пробудила в палаче интерес. И, глядя на него, показывала глазами на свой рот.

— Понял. Не дурак. Просишь снять скотч, чтобы сказать последнее слово, как в суде, — ухмыльнулся он. — Что ж, послушаем, что ты пропоёшь мне. Правда, вот присяжных нет.

Он резко сдёрнул скотч с её рта. Девушка вскрикнула от боли и начала глубоко дышать.

— Говори, шлюха, — улыбаясь, приказал он. — И заинтересуй меня. Но если скажешь какую-нибудь чушь, засажу тебе в горло… Говори!

— Ты что, придурок, думаешь, испугал меня? Или твой ржавый хлам на столике произвёл на меня ужасающее впечатление? А может быть, ты, осёл, полагаешь, что кровь на столе, на котором ты делаешь свои шакальи дела, заставила мою кровь стынуть в жилах? Ошибаешься, козёл английский!

— Это мне нравится. Так круто со мной ещё не говорили. Обычно просят пощады. А ты… Сдохнуть не боишься?

— Все сдохнем, идиот. Так задумано…

— Задумано? Кем же? — перебил жертву маньяк.

— Слушай, мудак, у тебя сейчас обострение — это я понимаю. А вообще, ты обычный нормальный парень, да? Судя по голосу, думаю, тебе не больше тридцати пяти, ублюдок.

— Гони, гони… Скоро запоёшь по-другому, — прошептал он ей на ухо. — Оскорбляй. Это мне даже нравится.

— Хочешь изнасиловать меня, потом расчленить моё распрекрасное тело: руки — в один мешок, ноги — в другой, голову — в третий и так далее…

— А ты смелая, сучка, — произнёс палач и сжал губы.

— И то, и другое — правда, — резко оборвала она маньяка, удивив его своим вступлением.

— Так ты проститутка что ли?

— Нет, идиот! Дай мне сказать, пока ты не накачал себя любимым крепким пивом. Я разбираюсь в пиве. После этого решишь, как поступить со мной. Я смерти не боюсь.

— Слушаю. Говори. Но ты мне должна…

— Ничего не должна. С чего ты взял? Послушай, если хочешь — изнасилуй меня. Я не буду сопротивляться. Меня уже насиловали два раза. Первый раз — в детстве… Второй раз — один урод в такси.

— Вот как? Ты смотри, — удивился палач, глядя на жертву, которая вызывала в нём всё больший интерес.

— Да, придурок. Девушек насилуют, только большинство из них молчит. Понимаешь, о чём я?

— Нет. Как можно быть изнасилованной и не заявить в полицию?

— Ты точно идиот с рождения. Поэтому и не сечёшь. Девушки и девочки молчат, не заявляют, так как боятся суда, огласки. Иначе кто их замуж возьмёт? Вы же все хотите чистеньких, в которых ещё никто не нырял. Во всём мире так. Бывают исключения. Некоторые заявляют после долгого молчания. Если разоблачают политиков и им светит хороший куш. Ну, это не для твоего ума. Но потом… — она хотела сказать, что остальные при первой же возможности мстят насильникам любыми способами, но, поняв, что в данный момент такое откровение может сыграть против неё, промолчала.

— Политиков? — повторил он и подошёл к другому краю стола и стал смотреть на её раздвинутые ноги — красивые длинные ноги. Он приподнял подол её платья до бёдер и наслаждался тем, на что смотрел.

— У тебя красивые ноги. Белая нежная кожа. А ты хотела поджарить её на солнце.

Он провёл руками по её ногам — медленно, закрыв от удовольствия глаза. Затем положил ладонь правой руки на… и произнёс тихим голосом:

— Тут тепло. В этом месте… у тебя хорошо. О! Как тепло… Бельё кружевное, красивое.

Девушка сморщилась. Набравшись сил, она продолжила:

— Хочешь, я всё сделаю сама? Ты ведь — маньяк. Секса настоящего не пробовал, это уж точно. Девочки-то больше отбивались от тебя, не осыпали тебя ласками, как лепестками роз. Какое же это удовольствие? Или ты имел их в бессознательном положении, когда они, вырубленные, лежали перед тобой, словно резиновые куклы? И то, и другое — не божественное наслаждение, а животное. Ты, судя по всему, до сих пор не знаешь, бедняга, на что способна женщина в постели.

— О! Это так необычно, — произнёс палач, убирая руку…

— Ты не чувствовал нежного поцелуя, твоё тело не ласкали руки женщины, настоящей женщины. А женские руки и губы могут такое… Между ног у нас — рай.

Девушка почувствовала, что мужчина слушает её внимательно.

Женщины — божественные создания. Стоит лишь посмотреть на картины великих венецианских мастеров, запечатлевших их божественность на своих полотнах, и сразу становится ясно: женщины — лучшее, что создал Бог. И они, разумеется, чувствуют, когда их слова достигают сердца, души, ума…

Она рассказывала ему минут десять о настоящей любви, о чувствах, которых он не знал и никогда не ощущал. Сквозь маску она заметила слезу. И тут же поняла: надо продолжать в том же духе.

И она продолжала:

— Хочешь изнасиловать меня? Насилуй. Я не против, раз уж попалась. Но только не убивай. Мне нужно отомстить одному ублюдку.

— Хуже меня? Он хуже, чем я?

— В любом случае.

Палач почувствовал, что на свете бывают люди хуже него, и сказал тихим голосом:

— Таких, как я, расстреливают. Впрыскивают в вены яд. Убивает толпа… Но они не знают, что мы больны. Порой накатит что-то… С этим не справиться. Пойти к врачам? Поставят на учёт. И станешь чёрным. А может, якобы случайно, сбить машина без номеров. Или ещё что… Палачей из ФБР пока не отменили. А так, большую часть времени, я нормальный. И если спросят обо мне, скажут: «Хороший парень». Но вот что-то накатывает временами. И я словно во сне, в ужасном сне. Я должен слышать крики о пощаде, мольбы о спасении; видеть свои руки в крови; слизывать кровь с пальцев, чувствовать запах смерти: держать сердце в руках и целовать его. Разрезать… Колоть… Выкалывать… И кричать, кричать… Только это помогает. Потом я прихожу в себя, и полгода или год на меня ничего не накатывает.

— Понимаю. Изнасилуй меня, но не убивай. Мне нужно остановить одного ублюдка, иначе он будет продолжать свои сатанинские делишки. Дай нам закончить дело, которое мы уже начали.

Мужчина чуть было не снял маску, но, опомнившись, опустил руку и спросил:

— Что же он сделал, этот сукин сын?

— Ты прав, он настоящий сукин сын, — подтвердила жертва грубым тоном.

— Не люблю таких. Пытал бы их до последнего вздоха, этих гадов. Давай рассказывай, что там у тебя за дело? Кого хочешь замочить, если я правильно понял? Кто он?

— Мой отчим, — девушка выдержала паузу и взволнованным голосом продолжила свой рассказ, — он изнасиловал меня в четырнадцать лет. Продолжалось это два года. Мать и сестра ни о чём таком не догадывались. Но мать, мне кажется, что-то подозревала… О! Он был само очарование. Кто бы мог подумать? В шестнадцать лет я поступила в медицинский колледж и ушла жить в общагу. Приходила домой, когда его не было дома. Он частенько мне названивал, но я не отвечала. После окончания колледжа я уехала по распределению в Орск… Год назад умерла мама. Я приехала на годовщину… После того, как мы с сестрой проводили людей, пришедших помянуть матушку, решили выпить и поговорить о жизни в моей комнате, в которой отчим меня насиловал. Сестра младше меня на два года. Я много выпила, не знаю, почему, и по пьяне всё ей рассказала. Она пришла в ярость! Схватила нож и побежала искать отчима… Вот она — спортсменка, боксёр без правил. Очень сильная и жестокая. Но то ли отчим подслушал наш разговор, то ли почувствовал неладное… Короче, он взял документы и свалил.

— Вот сукин сын! — ударив кулаком по столу, крикнул мужчина. — Убить его мало!

— Согласна.

— Продолжай. Что там дальше?

— Мы стали искать его. Особенно старалась сестра. Она жаждала мести. Сказала, что пока не убьёт его — не успокоится.

— Может, он и её насиловал? — поинтересовался маньяк и добавил: — Что скажешь? Поэтому она и озверела. Но тебе об этом не сказала. Скрыла от тебя.

— Вряд ли. Она всегда крутилась среди пацанов. Сама была, как парень. Она бы этого не позволила. Да и в то время уже занималась спортом. Короче, месяц назад мы его случайно нашли.

— Убьёте? — сверкая глазами, спросил маньяк, заинтересовавшийся судьбой жертвы.

— Каким образом? Теперь всё зависит только от тебя: будет ли этот сукин сын жить и продолжать своё гнусное дело или мы его… Этот ублюдок снова женился. У женщины есть дочь — четырнадцати лет. Сечёшь, о чём я говорю? Тебе решать, — произнесла она властным голосом.

Насильник, палач, маньяк — три в одном — задумался. Он и представить себе не мог, что с очередной жертвой всё пойдёт не так.

Он взвешивал все «за» и «против». Но в первую очередь думал о том, что жертва может на него заявить, окажись она на свободе. Начнётся охота… Он размышлял о многом. Но факт того, что он может совершить, как ему казалось после второй выпитой бутылки пива, человеческий поступок, — дать сёстрам свершить суд над отчимом, подталкивал его к мысли, что он, возможно, поступит перед лицом справедливости правильно, если отпустит её. Странно… Но кто их поймёт — этих маньяков в период психического обострения. И психика, в данном случае, сработала наоборот: насильник сдаёт жертве другого насильника. Маньяк вершит суд над другим маньяком. Судя по его мыслям, можно было предположить, что насильники все — разные: одни — чудовища, другие — судьи. Преступник карает преступника, который даже ещё не знает, что его судьба в руках такого же маньяка, как и он сам.

Поняв, что пауза затянулась не в её пользу, жертва уверенным голосом произнесла:

— Если отпустишь меня, я забуду о тебе раз и навсегда. Обещаю. Но не о твоём благородном поступке.

И это тоже понравилось ему. Жертва стала вызывать у палача симпатию.

Через минуту он произнёс:

— Какого чёрта ты делала в лесу?

— В кафе был занят туалет. Я выпила пива. Вот и побежала в лесок, под кустик… Увидела красивый цветок, ещё один… А потом — потолок твоей «берлоги», — ответила жертва на вопрос палача.

— Хотела букет цветов на могилу отчима набрать? Да… Что мне с тобой делать? Друзья-то ищут тебя. Заявят…

— Не бойся. Выведи меня к трассе, к кафе. Я позвоню им и скажу, что заблудилась. Если же они у кафе с полицаями щебечут обо мне, тоже скажу: заблудилась. Места-то незнакомые. Главное, они увидят меня живой и невредимой. Ты не избивал меня, не резал… Они наверняка ничего не заподозрят. Да и с чего? Мало ли людей теряется?

— Надо же! Всё тебе на руку, — заметил маньяк, ставший судьёй.

— Послушай: бывают в жизни ситуации, моменты, обстоятельства, когда от наших действий и поступков на Небе ждут…

— И ставят за них плюсы? Я слышал об этом в кино.

— Время не ждёт. Каждая минута дорога. Наверное, уже часа три прошло… Решайся наконец!

— Не дави на меня.

Палач ещё раз внимательно посмотрел на жертву, пробудившую в нём сострадание, и утвердительно сказал:

— Хорошо… — После этого слова жертва облегчённо вздохнула. Он улыбнулся, вздохнул и прибавил: — Будь по-твоему. Как сестру-то величают?

— Веркой.

— Боец без правил, говоришь? Она-то его и замочит. Ты бойкая, но для такого дела… И мой вам совет, сучки, не оставьте улик.

— В этом, даю тебе слово, мы постараемся.

— Теперь слушай. Завяжу твои глаза повязкой, доведу до определённого места и освобожу. И не вздумай шутить!

— С какой стати? — удивилась жертва. — Я, считай, тебе клятву дала. И буду последней сукой, если…

— Я не об этом. Успокойся. Убейте ублюдка жестоко. Ах, я бы сам…

Когда он разрезал армейским ножом скотч, тем самым освободив ей руки и ноги, она села на столе и спросила:

— Почему ты так поступаешь? Скажи правду.

— А ты хочешь, чтобы я тебе башку снёс? Если бы тебя изнасиловал родной отец, это его дело. Но отчим! Чужой человек, по ходу…

— Ты больной, сукин сын, — засмеялась девушка и спрыгнула со стола.

— Повернись спиной, я завяжу тебе глаза.

Он поднял с пола синий крепдешиновый шарфик, на котором девушка успела разглядеть пятна крови, отчего у неё по коже пробежали «мурашки», и вдруг произнёс:

— Стоп! Посмотри на свои руки. На них красные следы от скотча. Глядя на них, они догадаются, что с тобой что-то не так и…

— Не догадаются. Успокойся, — глядя на свои запястья, ставшие проблемой и препятствием к освобождению из плена, сказала она и добавила: — Сними носки.

— Зачем? С ума сошла от счастья?

— Сними. Давай!

Мужчина снял носки и протянул их девушке. Она взяла их и спросила:

— Ножницы есть?

— Ну да. Что ты задумала: замочить меня?

Она отрезала от одного носка — чёрного носка — широкую резинку. То же самое она проделала со вторым носком. Затем натянула их на запястья обеих рук и сказала:

— Вот так. И ничего не видно. Так сейчас делает молодёжь. Не с носками, разумеется. Но выглядит модно.

— Ты, я смотрю, та ещё штучка. Такая, как ты… Повернись.

Она повернулась к нему спиной и увидела на вешалке полицейскую фуражку, рядом с которой висел китель.

Когда палач, обращённый девушкой в адвоката, завязывал ей на глаза шарф, советуя при этом, как покруче расправиться с отчимом, девушка вдруг вспомнила его слова: «Если бы тебя насиловал родной отец, это его дело. Но отчим… чужой человек…» И она предположила: «Возможно, у него есть дочь, раз он так сказал. Неужели этот псих насилует свою дочь? — с ужасом подумала она, представив себя на месте его дочери. — О, боже!»

И она решила спросить, есть ли у него дочь, для подтверждения своей догадки. Она хотела, но боялась спросить, думая: «А если он догадается, что я его вычислила? Или заподозрит что-то нечистое в моём вопросе… Да нет! Мой вопрос (который мог стать для неё роковым — авт.) он воспримет, как продолжение нашего разговора. Мы ведь, как мне кажется, нашли общий язык».

Когда они вышли из его «берлоги», она всё же спросила у него:

— У тебя есть дочь? — и затаила дыхание.

— Темнеет. Это хорошо. Что? Дочь? Есть. Красавица. Правда, в отличие от тебя, она молчаливая. Скромница. Закроется в своей комнате и сидит, слушает музыку в наушниках, пока я не приду. Они такие — молодёжь. Ей четырнадцать лет, — ответил маньяк.

— Господи ты Боже мой! — воскликнула она и перекрестилась.

— Тише!..