Горький шоколад

Мягко кутал полумрак старомодное кафе. Лился над коричневыми столиками «Паромщик» Пугачевой, скучала у стойки симпатичная официантка: посетителей сегодня было на редкость мало. Медленно сохла передо мной в тонкой вазе темно-красная роза, и еще медленнее сестренка расправлялась со своим капустным салатиком. Вздохнув, я отвела взгляд от ее тарелки и задумчиво посмотрела в занавешенное дождем окно. Кажется, еженедельная каторга затягивается.

Сестренка что-то говорила, я откровенно скучала. Наши посиделки «за чашечкой кофе» всегда проходили одинаково. Что она могла мне сказать? Вновь пожаловаться на мужа и детей? Или же в очередной раз…

— Зоя, ну что тебе стоит?

Вопрос был риторическим — за меня давно уже все решили. Я могла лишь украдкой вздохнуть, и постараться cдержать ударившую в голову волну гнева. Злиться на Олю было бесполезно. Спорить — тем более. Все равно же не отстанет, пока не добьется своего, по горькому опыту знаю.

Быть одной в двадцать пять — это конец света. Каждый жук и жаба мечтают тебя «пристроить». И никому невдомек, что мужчины меня не интересуют. Совсем. Как подумаю, что буду спать с кем-то в одной кровати, терпеть его липкие поцелуи, так аж передергивает.

Любовь и страсть — для таких, как сестренка: куколок с огромной грудью, тонкими ногами и взглядом, лишенным смысла. И правильно — ум в «любви» лишь помеха. Умный человек не станет сгорать в страсти, отдавая всего себя какому-то уроду, которого знает без году неделя. Вон, Олька выскочила рано замуж и что? Теперь ходит и жалится всем на несносную жизнь.

Я вот не жалюсь — мне и так хорошо. У меня научная работа, пара статей в загашнике, аспирантура, студенты и место на кафедре. А еще — собственная квартира, любимый компьютер и уникальная возможность с головой погрузиться в мир формул. Полная свобода — делай, что хочешь, ни перед кем не отчитывайся, так почему бы и нет? Лишь временами по ночам тоскливо, но это мелочи.

Чего родня примахалась-то? Почему с остервенением ищут мне пару? Из зависти?

— Зоя, ты не пойми меня неправильно, — вновь начала петь сестренка.

Это я ее понимаю неправильно? Хотелось встать и уйти. Но не поможет. Еженедельную каторгу нужно выдержать до конца — иначе еще пару дней будут названивать, пытаться помириться, поговорить. Кому нужны эти разговоры? Мне? Уж увольте.

— Я для тебя стараюсь… — упрямо ловила мой взгляд сестренка.

Точно? А кто тебя просил? Почему люди делают, что их не просят, а потом требуют за это благодарности? Да с какой стати! Так и хотелось попросить Олю съесть салатик побыстрее, да мирно разойтись, но она ведь не послушает, да еще и обидится.

— Ты очень многого себя лишаешь… — ее ладонь легла на мою.

Я резко вырвалась: только нежностей мне и не хватало. Под укоризненным взглядом сестры съела кусок шоколадного торта. Плевать на всякие там диеты. И на мнение Ольки плевать.

— Теплоты себя лишаешь, — продолжались уговоры.

Боже, опять это сюсюканье. Чего я себя лишаю? Абортов, детских пеленок и мужика, который получит право вмешиваться в мою жизнь? Да чего ради? Секса? А он мне точно нужен? Может, и нужен, но не настолько, чтобы первому попавшемуся в ножки броситься.

Съев еще кусочек торта, я запила его черным кофе. Кофе тоже в глазах Ольки грех. Но мне-то что?

— Ты же женщина… — перешла Оля на едва слышный шепот.

Иногда я в этом сомневаюсь… не нахожу ничего хорошего ни в шмотках, ни в украшениях, ни в детях. Ни, упаси Боже, в «семейном уюте». А уж в мужчинах — тем более. Впрочем, мне вообще без людей хорошо.

— Зоя… гены надо кому-то передавать…

О-па! Моя сестричка знает слова «гены».

— Кому надо? — открыла я, наконец-то, рот. — На детях гениев природа, как правило, отдыхает…

— Зоя… тебя не мучает одиночество?

Мучает? Я им наслаждаюсь. Всей душой.

— Зоя… попробуй…

— С одним условием, — согласилась я.

— А? — встрепенулась Оля, и в ее голубых глазах вспыхнуло столь искреннее счастье, что на мгновение стало стыдно. Ведь сестренка обо мне заботится. Но кому нужна ее забота?

— Какое условие?

— Больше никогда не будешь приставать ко мне с замужеством!

— Не буду! Потому что не придется! — радостно ответила Оля и помахала сидевшему за соседним столиком мужчине.

Раньше, чем я успела возразить, Олька вскочила и, кинув мне:

— Удачи! Оставлю вас одних, — бросилась к дверям.

Боже, стыд-то какой! Даже не думала, что устроенное родней свидание втемную случится так быстро.

Я с трудом подавила желание броситься за сестрой, да гордость остановила. Не пристало академическому учителю бегать по улицам подобно какой-то девчонке. А мужчина тем временем со вздохом оторвался от своего блокнотика, в котором только что водил карандашом, и пересел за мой столик.

Понятия не имею, с чего родня дружно решила, что он мне понравится. Красив, не спорю, по мне даже слишком красив: темноглазый, темноволосый, высокий, как с обложки журналов. Судя по одежде — далеко не беден. Вон и часы на руке бешеных денег стоят. У такого проблем с «невестами» быть не должно, а вот со мной у него проблема будет. Гарантирую. Потому что не нравятся мне прилизанные красавцы, а еще больше не нравится глуповато-мечтательное выражение на его лице и этот странный взгляд, который он вновь не отрывал от блокнотика. И чего он там, скажите на милость, нашел? И какого черта приперся на «свидание» с этим блокнотом?

Он ленивым движением подозвал официантку, кинул последний, оценивающий взгляд в блокнотик и положил его на стол интересной страничкой вниз. Так я и не узнала, что там было, а ну и ладно.

В этот же миг во мне все перевернулось — медленно, уверенно сходила мечтательность из его взгляда. Какие странные у него глаза… цвета темного шоколада. Как люблю я темный шоколад… Боже, о чем я думаю? Впервые в жизни мне кто-то понравился вот так — мгновенно и безоговорочно, впервые в жизни шевельнулось внутри желание, подняло голову, бросило заинтересованный, игривый взгляд в сторону незнакомца и забилось в агонии, удушенное холодным разумом. Продать свободу за шоколадные глазки? Я совсем с ума сошла? Оказывается, я все же могу хотеть мужчину. О да, я его я хочу. И потому он для меня опасен.

— Зоя? — спросил он.

Голос теплый, стариной попахивает, как раз под стать этому кафе. И взгляд неожиданно пронзительный, будто все он видит, все знает. Не люблю таких взглядов. Не люблю, когда кто-то кажется умнее меня. Не люблю, когда щеки мои вспыхивают жаром, и, судя по его довольной улыбке, он это замечает. Ненавижу чувствовать себя неловко, а ведь чувствую!

— Давай быстрее к делу, — холодно ответила я.

Взгляд его на миг стал шаловливым, как у ребенка. Что он там подумал, над чем насмехается-то? Почему пристально на меня смотрит и молчит? Так многозначительно молчит… аж тошно. И почему впервые в жизни я не знаю, ни что сделать, ни что сказать, впервые за долгие годы чувствую беспомощную рассеянность. Да где Ольга выискала этого проклятого искусителя?

— Давай заканчивать этот фарс, — не выдержала я, и голос мой задрожал от раздражения. — Ни мне, ни, думаю, тебе, не нужна на самом деле «пара». Так что давай разойдемся спокойно, без лишних слов. Ты мне не подходишь. И я тебе не подхожу. Верь мне.

«Врешь!» — усмехнулись его глаза так красноречиво, что у меня перехватило дыхание от вновь ударившего в голову гнева. Раньше, чем я успела очнуться, он пожал плечами, вырвал листик из блокнота, и, подав мне несчастную страничку, тихо ответил:

— Как знаешь.

Так просто? И почему это я разочарована? Почему сама не понимаю, что чувствую? Машинально я бросила на стол листок, глядя ему в спину. Шоколадноглазый незнакомец обернулся у дверей. Улыбнулся загадочно и, бросив мне последний взгляд, вышел. С улицы пахнуло мокрой свежестью.

А ведь я даже имени его не знаю. Жаль… Да чего жаль-то?

— Красивый… — сказала официантка, забирая вазочку с недоеденным салатом и чашку с недопитым кофе.

О да, красив! Сама не зная почему, я остановила движение официантки, взяла его чашку и припала губами в том месте, где недавно касались его губы.

Это моя последняя слабость. Честное слово — последняя. Сейчас отдам чашку и забуду о неудачном знакомстве. Сейчас… еще немного…

— Очень похоже… — продолжила восхищаться официантка, — наверное, он вас очень любит. Только тот, кто любит, может увидеть вас такой.

Я вздрогнула, сообразив о чем она, — о листке из блокнота, который сиротливо лежал передо мной на столике. А на нем — знакомое и незнакомое одновременно лицо. Обрамление растрепанных волос, счастливая улыбка, и взгляд… Не бывать у меня такому взгляду! Не дождетесь, мать вашу!

Я поставила чашку на стол так резко, что официантка вздрогнула и посмотрела на меня с испугом:

— Что-то случилось?

— Нет, ничего, — улыбнулась я как можно спокойнее и оставила девушке щедрые чаевые.

Я поспешно вложила листок в папку, да вдруг почувствовала, как мой маленький, идеально выстроенный мирок пошатнулся. Счас! Не будет на моем лице этого беззащитно-нежного выражения. Да ни в жизнь!

Успокоившись, я поднялась и направилась к двери, решив навсегда забыть об этом художнике. А рисунок сохраню. Как напоминание… чтобы более никогда в жизни не клюнуть ни на одного мужчину.

Мне нервы дороже.

И когда он окликнул меня в университете, я даже нашла в себе силы холодно улыбнуться, и даже сделала это естественно:

— Ты что здесь делаешь? — спросила я.

— Да фотограф я, — ответил он, показывая на сумку с камерой. — А ты учишь, снежная королева?

«Снежная королева» — разозлило. Казалось, он видит меня насквозь… впрочем, наша декан так и говорила, когда расписывала в красках свои эмоции при виде фотографий:

— Такой талант! Каждый характер раскусывает в одно мгновение. Смотри! Даже я на этих снимках почти хорошенькая.

Я натянуто улыбнулась. Угу. Угу. Талант. Самый дорогой фотограф в городе, который почему-то вдруг загорелся энтузиазмом и решил наш небольшой праздник почтить своим присутствием… во имя любви к своему универу, так сказать… так я и поверила.

Но декан на снимках действительно вышла… теперь пришла моя очередь улыбнуться натянуто. Хорошенькой? Почему-то вспомнился собственный портрет и лепет Оли, что скоро будет выставка Айвара. На выставку я пошла. Вышла с красными от стыда щеками, молясь всем известным богам, чтобы туда не заглянули мои студенты или коллеги по работе. Мой портрет там был… Копия того, у меня дома, только во всю стенку. И когда же эта сволочь нарисовать успела?

— Так он твой сосед же, — ответила на мой удивленный вопрос Оля. — Сейчас переехал, а так жил с тобой в одном подъезде. А ты и не знала? Он меня сам узнал, сказал, что видел, как я к тебе домой приходила. Сам предложил вас познакомить. Говорил, ты ему давно нравилась…

Я оборвала Олю:

— Не понимаю, чему там нравиться? Ты же сама говорила, что я грубиянка, неженственная, некрасивая, что на меня ни один мужчина не посмотрит.

— Тебя не один мужчина не разглядит, — поправила меня Оля. — А это разница.

Я не видела разницы, честно.

Прошло несколько дней, и я в очередной раз поняла, что сестра — это зло. Только она может позвонить, и, не слушая никаких отговорок, поставить перед фактом:

— Зойка, сегодня едем на природу.

— Оля, я работаю, — с сожалением оторвалась я от ноутбука.

— Какая нафиг работа, душа моя, да еще и с утра пораньше! Лиго[1], сегодня Лиго, забыла?

Уже утро? Я посмотрела за окно. Точно, утро. А я и не заметила, как ночь пролетела. А ночка выдалась плодотворная. Может, и в самом деле отдохнуть?

— Лиго. Ну и что? — еще сомневаясь, протянула я, пошарив взглядом по закиданному бумагами столу в поисках кофе.

Кофе, естественно, не нашлось, нашлась лишь пустая кружка с черными разводами. Придется оторвать задницу от стула, пойти и заварить. А не хочется… усталость, молчавшая всю ночь, вдруг накрыла волной, и я чуть было не заснула на стуле с мобильным у уха. И все же да, надо отдохнуть.

— А то, что на Лиго все празднуют, — продолжала щебетать Олька, — даже такие трудоголики, как ты. Так что вырубай компьютер, собирайся, мы тебя внизу ждем.

И повесила трубку. Внизу? Отчаянно зевая, я поднялась со стула и подошла к окну. Так и есть — у подъезда знакомая лада Сашки, возле лады скучающе посматривает на окна соседней многоэтажки Оля. А на небе, как назло, ни облачка: непогодой не отговоришься, солнышко так и жжет — в самый раз покормить комаров на природе.

Выключив компьютер и наскоро собравшись, я вскоре с угрюмым видом села на заднее сиденье лады и сонно поинтересовалась, где находятся мои племянники:

— У мамы на деревне, — ответил Сашка, заводя машину. — Сегодня мы решили погулять во взрослой компании, с алкоголем, криками, и…

— … блевотиной.

— Зойка, какой идиот тебе высшее дал? — в очередной раз удивился Сашка. — Ругаешься, как грузчик, а еще интеллигент…

— Латышского разлива, — поправила я.

— А хоть китайского! Где твой лоск? Где твоя… элитарность?

— А действительно, где? Не коньяк в кабинете распивать еду, а жрать подгоревшие сосиски, запивать их дешевым пивом и горланить непристойные песни… Самое то занятие для элиты. Ах да, забыла. Еще искать папоротник и через костры прыгать.

— Злая ты, но мы тебя все равно любим, да и ты нас тоже, я же знаю, — вовсе не обиделся Сашка.

А ведь в самом деле люблю, иначе бы с ними не поехала. Машина выскользнула из родного двора на широкую дорогу и остановилась у светофора. И тут Сашка добавил:

— Надеюсь, Айвар тебя перевоспитает.

Желание шутить как рукой сняло:

— Какой еще Айвар?

— Зойка… ты дурочку из себя не строй, — ответил Сашка. — Некрасиво это… перед родней-то. Мы все в курсе, что вы с Айваром неплохо поладили. А Олька вон вообще от гордости пухнет. Это она ведь вас познакомила.

Айвар, значит… Ну-ну. Врун шоколадноглазый. Ты меня еще плохо знаешь…

— Э-э-э… — протянула я, откидываясь на спинку сиденья, когда машина плавно сорвалась с места, набирая скорость. — Черт… телефон дома забыла. Оленька, одолжишь? Позвонить надо.

Щелкая по клавишам мобильника, я ругала себя на чем свет стоит. И с чего, скажите на милость, я взяла, что у Ольки есть его номер телефона? А ведь есть же… вот он, родимый… Айвар, говорите. Дрянь шоколадная он, а не Айвар! Шоколадный зайчик, ласковый мерзавчик…

Нажав на кнопочку с зеленой трубкой, я прижала мобильник к уху, от души надеясь, что эта сволочь ответит.

— Н-да…

Не знаю, что в этот момент было острее — злость или вспыхнувшая в груди… радость? Но разбираться было некогда.

— Это твоя невестушка звонит…

— Надо же, — сразу посерьезнел голос в трубке. — А я заждался.

— Думаю, надо поговорить.

Могла бы все сказать и сразу, но не хотела устраивать разборки на глазах у навостривших ушки родственников.

— Поговорим… коль хочешь. Вы ведь на ваше место у Даугавы[2] собираетесь? — надо же, какой осведомленный… — Так я вечером загляну. Конкурс у меня в вилле неподалеку. Буду рад, если ты пойдешь со мной.

— А если не пойду?

— Через костры прыгать интереснее? — В его голосе появилась легкая ирония. — А в вилле комфорт, кондиционеры, никаких насекомых… кровать есть. И никто не будет ныть и звать на веселье, обещаю.

С кроватью уел, гад, — еще одной бессонной ночи я не выдержу. Но кровать и мужчина — сочетанье слегка… гм… опасное. Впрочем, чего там опасного-то? Что я за себя постоять не сумею?

— Ок, пусть будет вилла, — ответила я и отдала телефон довольной чем-то Ольке.

Всю остальную дорогу я проспала. Проснулась уже под вечер. Машина стояла на песчаном берегу у изгиба медленно текущей Даугавы, покачивались слева высокие сосны, разносился над лесом горький запах дыма. Вокруг раскиданных на берегу палаток — а их я насчитала шесть — возился уже подпивший, распарившийся на жаре народ.

Вздохнув, я вылезла из машины.

— Сойка! — радостно заорал Янис[3], мой двоюродный братишка, и бросился ко мне с пластиковой тарелочкой, на котором лежала не очень аппетитно выглядевшая колбаса. Через несколько минут я сидела на бревне, давилась горьким пивом с колбасой и вскоре расслабилась, прислушиваясь к разговорам не умолкающей ни на мгновение компании. А здесь оказалось не так уж и плохо… я уже и забыла, что это такое, — отдыхать в кругу друзей и близких. Может, Олька и права… я стала слишком дикой.

— Привет! — кто-то наклонился ко мне и поцеловал в щеку. — Прошу прощения, но я украду Зою на время.

— Сойка, — протянул Янис, сужая глаза, — ты ведь сбежать не вздумала?

— Не называй меня Сойкой, — ответила я, бросая пластиковую тарелку в специально для этого отведенный кулек, и повернулась к Айвару. — Идем?

— Назад не забудь привезти! — крикнул за спиной Сашка. — И желательно в не помятом, в не потасканном виде.

— Вот сволочь, — незлобно прокомментировала я, усаживаясь в темно-синюю ауди.

— Любят они тебя, — мягко ответил Айвар. — Не видишь?

— Не вижу… за что меня любить. Я же…

Я не продолжила. Дорога вывела нас на дамбу и темной лентой скользнула вдоль блестевшей под лучами вечернего солнца Даугавы. Мягко гладил ветер придорожные тополя, проносились внизу, под насыпью, темно-зеленые, в светлых пятнах берез, сосны. Через приоткрытое окно врывался внутрь наполненный запахом горячего асфальта и хвои ветер. Мне почему-то было хорошо и спокойно. Не очень легкий разговор я оставила на потом: ругаться с человеком за рулем не хотелось. Жизнь дороже.

Ехали мы недолго. Машина свернула на узкую, деревенскую дорогу в две колеи, меж которыми прорывалась к солнцу полоса пырея. В частоколе сосен показался просвет, и дорога, пробежав через распахнутые ворота, вывела на небольшую, усыпанную песком площадку, на которой уже стояло с десяток машин.

Я и не знала, что в этих местах водятся подобные… виллы.

«Вилла» оказалась небольшой уютной гостиницей. Внутри был широкий холл с регистрацией, через открытые настежь двери виднелся банкетный зал с длинными, покрытыми накрахмаленными скатертями столами. На столах стояли угощения и бутылки с вином, а вокруг суетилась яркая толпа в смокингах и вечерних платьях. Да… Меня почему-то вновь потянуло на свежий воздух, к Даугаве. Не любила я такие «официальные» вечера, чувствовала себя на них лишней. Впрочем, разве на банкет я сюда приехала?

Вверх по витой лестнице поднимались мужчины в сопровождении симпатичных, мало-одетых девушек. Айвар, назвав свое имя, получил ключ с биркой и потащил меня на второй этаж, в узкий коридор с одинаковыми прямоугольниками дверей.

— Твоя модель слишком простовата, не находишь? — окликнул Айвара высокий мужчина в готического кроя рубашке. — Неужели с ней ты думаешь взять первое место?

— По морде захотел? — прошипел Айвар.

Мужчинка явно не хотел. Отшатнулся и пробормотал что-то вроде извинений.

— Готовься проиграть, — сказал Айвар, вталкивая меня в свой номер.

— О какой модели он говорил, — прошипела я. — Какого черта напел моей родне о романе? Да что ты вообще о себе вообразил! Немедленно отвези меня домой, ни на миг тут не останусь.

Я повернулась к двери, но выйти Айвар мне не дал. Оказавшись между заветной створкой и им, опустив глаза в пол и видя только его ладонь на ручке, чувствуя его горячее дыхание на шее, я испугалась не на шутку, как не боялась никогда в жизни.

— Ты сама знаешь чего хочешь? — отрезал Айвар. — Что тебя не устраивает? Ты ведь не хотела таких свиданий, так их больше и не будет. Не будет разговоров, что надо было бы найти парня. Не будет! Не будет сочувствующих взглядов, не будет шепота за спиной. Зачем искать парня для девушки, у которой он уже есть? И никто даже не узнает, что это не так! Так вот, представь себе… мне надо того же!

— Почему ты сразу не сказал? — опешила я. — Почему я узнаю обо всем последней?

— А ты хотела слушать? Ты вообще кого-нибудь слушаешь?

Я обомлела…

— Продолжим игру? — мягко ответил Айвар. — Я буду сопровождать тебя на семейные праздники и куда ты захочешь, я буду играть на людях твоего парня, а ты — мою девушку. А играть я умею хорошо, никто и не заметит подвоха. Никто более не будет тебя считать ущербной, только потому, что ты хочешь быть одна. Никому ничего больше не придется объяснять. Ты сможешь жить спокойно. Ты этого хочешь?

Я сглотнула, поняв, что да, я этого хочу. Но почему-то во все это верилось с огромным трудом, почему-то обернувшись, глядя в шоколадные глаза Айвара, я чувствовала легкое неудобство, и… разочарование?

— Поможешь мне? — сказал Айвар неожиданно ровным тоном. — Станешь моей моделью сегодня вечером?

— Я?

— Ты… тебе ничего не надо делать. Только надеть купальник и позволить мне раскрасить твое тело.

Что-то мне эта идея не понравилось.

— Не доверяешь? — тихо спросил он, пристально глядя мне в глаза. — Или стесняешься? На пляже ты тоже так краснеешь, когда раздеваешься перед незнакомыми мужчинами?

Я ничего не ответила, дрожа от напряжения. Ну и наглец! Но почему мне нравится его наглость? Да другому за попытку влезть в мою жизнь я бы рожу расцарапала. Так почему теперь стою, как дура, не в силах выдавить из себя и слова?

— Выпей! — он посадил меня на кровать и всунул в ладони прохладную кружку с золотистым напитком. — Это поможет тебе слегка расслабиться.

Я, дура, и выпила. Расслабиться действительно помогло: вдруг стало все равно, по душе разлилось теплое спокойствие, и так долго спавшее желание расцвело в груди огненным цветком папоротника. Глуша внутри остатки разума, я послушно встала под холодный душ, переоделась в бикини и вышла к Айвару, который как раз поворачивал ключ в замке.

Он невозмутимо подошел к столу, окунул кисть в баночку с бесцветным гелем. Хотелось спросить — какого черта? Он собрался разрисовывать меня прозрачной краской?

— Веришь мне?

Верю… ну почему именно тебе я так сильно верю? Никому, только тебе…

Айвар аккуратно отвел от моего лица выбившуюся из строгого пучка прядку и прошептал:

— Не бойся, тебя родная мать не узнает.

Я не верила, но в этот миг я сама себя не узнавала. Сначала мне стало холодно, потом внезапно бросило в жар, я потупилась под его знакомым мечтательно-отрешенным взглядом. Он уже не видел меня, он видел во мне холст.

— Зачем? — спросила я, когда он завязал мне глаза. Отвечать мне никто и не собирался.

Два раза щелкнул выключатель, и кисть коснулась моей кожи. Ласкала мягкими, упругими движениями, дарила огненные искры под кожей. Пальцы Айвара властно коснулись моих висков, заставив запрокинуть голову и открыть беззащитное горло. Кисть скользнула над артерией, сделала виток по шее и поцелуем прошлась за ухом. Уже не кисть, его зубы, мягко укусившие мочку, его дыхание на шее и вновь поцелуй кисти. Меня бросило в дрожь.

— Спокойно, — прошептал он. — Стой спокойно…

… холст, хотелось выкрикнуть мне. Было горько и обидно, и сладко, когда вдруг весь мир поплыл, и осталась только вязь огня на коже, только его мимолетные, едва заметные поцелуи. Айвар издевался, мучил, легко касался живота, спины, плеч, рук, пока ему не показалось мало…

Я едва слышно возразила, когда его пальцы развязали завязки купальника, заставив тонкую ткань упасть на ковер. Обнаженная, дрожащая, я плавилась под его прикосновениями и все более утопала в придуманной мной самой нежности.

Кисть резко коснулась моей груди. Скользнула огненной дорожкой по животу и спустилась ниже. Он встал передо мной на колени, властным движением заставил слегка раздвинуть ноги и прошелся кистью по внутренней поверхности бедер. И чуть выше, и чуть сильнее… Я едва слышно застонала, тело пробила дрожь наслаждения.

— Погоди, — вновь прошептал Айвар, щелкая выключателем.

Он стянул с меня повязку и пристально посмотрел мне в глаза. Как на холст он на меня смотрит? Как же! В шоколадном взгляде пылало золотое пламя, и, уже не сдерживаясь, я вплела в его волосы пальцы. Я жаждала его поцелуя, как умирающий в пустыне жаждет хотя бы глотка воды. Хотя бы одного. Я забыла кто я и что я, я растворилась в его взгляде, в его жарком шепоте, в бархате его волос под пальцами.

— Еще нет, — прошептал он, — я еще не закончил. Потерпи еще чуть-чуть, не двигайся, и ты получишь свою награду. Обещаю.

Как это сложно… да и зачем? Он вновь завязал мне глаза. И вновь заплясала огнем на моей коже кисть, накладывая холодный гель на горячую кожу. Долго. Мучительно долго. Я не помню, сколько я там стояла. Я не помню, как долго плавилась под нежными прикосновениями. Но я всю жизнь буду помнить миг, когда он во второй раз стянул с моих глаз повязку и медленно, одну за другой, выбрал шпильки из моих волос. И прикосновение прядей к обнаженной спине обожгло сладостным нетерпением.

— Nāra. Mana nāra[4], — прошептал он, впиваясь в мои губы поцелуем.

«Наконец-то…» — подумала я, улетая ввысь на волнах экстаза.

Позднее, опустошенная, в дымке нереальности, я стояла неподвижно, пока он заканчивал работу, сосредоточенно водя кистью по моему лицу. Осторожно пропустив пряди моих волос между пальцев, он несколько провел по ним кистью во все той же, бесцветной краске, а потом повязал вокруг моей груди ярко-синее парео и, нагнувшись к самому моему уху, прошептал:

— Mums jāiet[5], — надевая на меня маску-бабочку.

Я сама не верила, что это делаю. Что выхожу почти обнаженная в центр залы, чувствуя на себе любопытные, холодные взгляды, и даже нахожу в себе силы улыбаться.

— А где хваленый рисунок? — спросил знакомый парень в готической рубашке. — С каких это пор полуголая баба это искусство… да и баба могла бы быть покрасивше.

Айвар улыбнулся насмешливо, убив урода одним взглядом:

— Я ведь предупреждал… нет?

Урод отшатнулся. Айвар хлопнул в ладоши, и свет погас. Вспыхнул в зале ультрафиолет, заиграл синим огнем на моей коже, и тело мое вдруг преобразилось, покрывшись темно-синим ажуром светящегося в темноте рисунка.

Айвар поцеловал меня в висок и снял маску. Мне было все равно, узнают меня или нет — одетая в сотканную Айваром сладострастную сеть, я в этот миг чувствовала себя богиней, гордо выпрямившись в волнах чужого восхищения.

— Флуоресцентная краска, стыдно не знать,— сказал сосед готического юноши.

Даже я понимала, что Айвар победит. Иначе и быть не могло.

Даже я не удивилась, когда чуть позднее готический юноша почему-то показался в зале с разбитым носом. Но жаловаться не стал, зато на меня посматривал со священным испугом и даже долго, усердно извинялся. А тихий Айвар брутал, оказывается.

А потом мы вернулись к моим, нет, нашим друзьям. И было все, что должно быть в Лиго: и бесшабашное веселье в огнях костров, и венки со свечами, медленно плывущие по Даугаве. И запах дзинтарских духов[6], в знакомый с детства вкус лаймовского ассорти[7]. И безумно вкусный, жаренный хлеб, подобного которому нигде не было.

Был мокрый, но счастливый Айвар, что поймал-таки мой венок и вылез с победоносным криком на берег. Были пряди воды по щекам, похожие на слезы шального счастья, когда он водрузил этот венок на мою голову, были непривычно рассыпавшиеся по плечам волосы, которые то и дело приходилось откидывать от покрытого бисером пота лица. И пиво в ту ночь казалось золотым, теплым, как отблеск костра в его глазах, и объятья Айвара были сладостными, и поцелуи, которыми он меня так часто награждал — желанными. Была и гроза с прошивавшими небо молниями, было и бездонное небо с яркими кусочками серебра… Все было…

Проснулась я в палатке одна от холода. Выбралась из спального мешка, прошла по спящему лагерю к спускающейся к реке тропинке, чтобы хоть немного развеять наполнявший голову туман. Услышав голоса за резким поворотом, я решила было развернуться и направиться обратно к палаткам, как остановилась, различив голос Айвара:

— Только ее увидел, так сразу понял, что она будет моей.

— Я даже и не думал, что она такая, — задумчиво ответил ему Сашка. — Оля говорила, что она только закрылась от людей, что это самозащита — ее колючесть — а я не очень-то верил. Злючка она и в Африке злючка. А ты вот…

— Работа у меня такая — людей насквозь видеть. Без этого хороших картин и фотографий не бывает.

— Талант у тебя людей видеть под масками. Знал бы, что она такая…

— … а лапы подальше от нее держи. Я за этой снежной королевой год бегал, а теперь она моя…

— Твоя, так твоя, — быстренько согласился Сашка. — Стоите вы друг друга. Только про то, что это я тебе тот афродизиак привез, ты ей все же не рассказывай. Убьет же.

Афродизиак, значит! Пылая гневом, я скользнула в лагерь и быстренько нашла на раскладном стуле то, что искала: ноутбук Айвара. Откинув крышку, я решила было слегка попортить фотографу репутацию, как увидела на рабочем столе снимок, в точности повторяющий тот карандашный рисунок: на голове воронье гнездо, на губах — сумасшедшая улыбка, а в глазах… это странно-нежное выражение. Беззащитное до боли. И когда только снять успел? Вчера, как пить дать… а уже и в компьютере, и на десктопе.

Я захлопнула крышку ноутбука и положила машинку Айвара на место. А ну нафиг. Беззащитное, так беззащитное, главное, что я счастлива.