Единственный

С тех самых пор, как стала осознавать себя — я знала, что он где-то в одном со мною мире. Знала — мы из-за какой-то страшной ошибки потерялись — и верила, что найдёмся. Девочкой лет четырёх снимала трубку телефонного аппарата, набирала на упругом трескучем диске семь нулей — и уходила вниманием в звенящую тишину эфира, надеясь однажды расслышать там его голос. Это было моей любимой тайной лет до семи — "позвонить принцу" называлась она. Но и после неотлучно оставался со мною мой единственный — а что не совсем рядом… но я же знала, что он где-то есть! И мы найдёмся, найдёмся!

В жизнь пришли книги — и я бросилась искать его среди строк. Случалось — видела. Вот он, рыцарь и защитник всех, кто попал в беду. Вот он, на волнующе таинственных дорогах, в недоступных мне горах, по далёким лесам и полям, под неукротимыми парусами — везде ведь есть те, кому нужна его сила. Вот он, на Калиновом мосту. Вот он, королевич Елисей. Вот он, Финист — Ясный сокол.

Четырнадцати лет я наконец-то увидела его во сне — и с тех пор он начал жить в моих рисунках и в несмелых попытках рифмовать слова. Там ночь его плаща обнимала вечернюю зарю моего платья, там острые черты женского лица становились строгими чертами мужского, там рождались у нас дети, — я ворожила, я призывала, я причаровывала нашу встречу.

После он скажет, что всю жизнь чуял меня — и именно потому нашёл. Случайностей не бывает — судьба встретила нас в поезде, коротавшем ночь от Москвы до Питера. Меня вдохнуть белёсого невского неба позвала измотанная душа, его в северную столицу отправила служба.

Осенью будние поезда обычно идут полупустые, так что не сразу, не сразу стало понятно, почему оказались мы в одном купе. Состав уже разминал суставы, подрагивая вагонами, готовился отправляться. Я готовилась к уютной романтике ночной железной дороги в компании едва пришторенного окна, но всё изменилось в минуту отправления: прорычала, сдвигаясь, дверь, и впустила в купе его — статного, сильного, в форме майора МЧС.

Слово за слово — мы выяснились почти коллеги. Он по совместительству — психолог группы спасателей, я — семейный психолог. Но самое главное даже не это. А то, что глядя ему в лицо, я видела себя. А он, глядя в меня, видел своё отражение. Так похожи единоутробные брат и сестра. Так похожи мужчина и женщина, прожившие вместе столько, что сплясали на свадьбе у внуков.

В моей дорожной сумке имелись кофе и шоколадные конфеты, у него — коньяк и кисть роскошно бархатной Изабеллы. И у обоих никого, перед кем бы пришлось виниться в том, как прошла дорога. Шоколад с виноградом подкрепляли нас в ночи, а кофе с коньяком не понадобились — мы и так были бешеные и хмельные.

С той поры не расстаёмся более.

Мужчине, командиру, ему нередко приходится бывать колючим и жёстким, точь-в-точь его собственная утренняя щетина. Прячет чувствительность свою, стоит лишь нам покинуть приютившее нас местечко — и только крупные, всегда охочие до поцелуев губы напоминают о любовнике самозабвенном.

Люди нечуткие, слабые или плохо его знающие, называют надменностью то, обижаются. При том, что обижать он никогда не стремится — напротив. А заодно с едва заметной во взгляде задоринкой предлагает человеку выбор: проявиться с лучшей стороны или как обычно...

Мне нравится в нём это. Он нравится мне таким, каким нужен сам себе.

Он любит рождать во мне слёзы нежности — всего лишь по-своему повторяя мою интонацию, жест. Ничего не говоря прямо, любит напомнить: я — это ты, ты — это я. Подчёркнутая синхронность его со мной… шалости губ — шалость губ, ласке чресел — ласка чресел, дрожи дыхания — дрожь дыхания. Он любит танцевать. Любит испытывать меня. Сойти с ума. Не удержать тихий-тихий стон.

Любит.

И взмывая с ним на высочайшей волне туда, где уже нет различия, кто из пары отдаёт семя и кто его принимает, я всё понимаю о нас.

И называю его настоящим на все времена именем:

— Единственный.