Литрика

***

То, что Жизнь бьёт ключом — знал всегда, сколько помню я с детства.

И других уверял в этом резво, без тени кокетства.

Рвёт динамики Жизнь, лупит в серость аляпистым точно,

и прожить Её нужно без спешки, но делать всё срочно.

Срочно быть в нужном месте, дружить и любить — тоже срочно.

И стоять на ногах, на своих и желательно прочно.

И гореть изнутри, чтоб, глазами и сердцем пылая,

подняв голову, рядом быть с тем, кто её опускает.

Ждал, что счастье придёт и окликнет, как эхо из рая,

ждал, душой не кривя, верил в дух, кулаков не сжимая.

То, что Жизнь "пахнет розами" — помнил я с раннего детства...

Но от папы мне гены достались — дурное наследство.

Я-то думал — мне крылья дарованы Жизнью по блату,

но подкрались враги и уже жгут родимую хату.

И впервые почувствовал остро своё я бессилие, —

вот и хлопаю, будто ушами, ненужными крыльями.

Опалёнными перьями пламя костра не задую;

я уже в окружении, но до сих пор рожей торгую;

вот всей радуги спектр запорошило пеленой серенькой

и глазок в белый свет заслонила мне пробка от "беленькой".

Змий зелёный в атаке, а я не готов к рукопашной,

я ещё не зализывал раны от драки вчерашней,

да и третьего дня меня тоже контузило сильно...

И субтитры внизу: "Разве кто-то вливает насильно?"

Зубы стали редки, как и волосы, приступы частыми...

Недолюбливать стали меня и друзья, и начальство.

В среду помню поминки, затем чью-то свадьбу отметил...

Вот и снова отряд мой потери бойца не заметил.

Похмеляемся смачно, при полном отсутствии денег.

В сигаретном дыму вязнут маты и ржание девок.

А жена, как жена — всё сидит у окна и гадает,

и каков был танкиста конец — она снова не знает.

Ни лосося, ни бани и даже пузырь — не вспотевший,

но вспотевшие тётки и остов души отгоревшей...

Может быть я нарочно все мрачные краски сгущаю;

и прощаю я каждого, только себя не прощаю!

Заскулить бы с тоски! И под корень бы сгрызть свои ногти,

изогнуться, как йог, изловчиться и искусать локти

и без зеркала, прямо в упор разглядеть свои уши

и с тщедушного тела смыть дряблую душу под душем.

Завтра я завяжу! Знать бы точно, когда это "завтра".

Спозаранку водой обольюсь и зарядку — на завтрак.

И не трону рассол, и не скушаю кислой капустки;

в доме быть, как известно, должны и мясные закуски.

Телевизор для фона с утра брызжет грязью и кровью.

Тупо глядя в него, в сотый раз поклянусь я здоровьем:

за себя с понедельника я возьмусь строго и рьяно,

деньги стану копить и куплю, наконец, фортепьяно.

А пока, пальцы пряча в кулак, счёт веду я потерям.

Но, однако, в тот чек, что я "выбью на торт", свято верю,

в благородную ярость, да, в ту, что вскипает волною,

в двери ясного разума (если, конечно, открою).

Крылья вновь отращу, воспарю, пепел с радуги сдую,

полной грудью вдохну и возьму — сам к себе приревную,

стану я Человеком, родня будет этому рада...

А пока наливай! Ща допьём и метнёмся по бабам.

— — -