Дума

ДУМА

Печально ль я гляжу на наше поколенье?

Сказать по правде, — я не знаю сам.

Двадцатый век кончается. И зренье

Готово схоронить его. А там, —

В грядущем веке что я наблюдаю?

А то же, что присуще всем векам:

Счастливцев смех, несчастные рыдают;

От суеты покоя нет ногам;

Ничтожествам, как прежде, рукоплещут;

Великие умы горят в тоске

По жизни неземной, по жизни вещей,

Что от людей, как вечность, вдалеке;

Так же в гробы покойников там сложат;

И так же женщины при родах там кричат;

И войны там на здешние похожи:

Они всегда идут ради деньжат;

Богатые грызут друг другу глотки;

А беднякам, как прежде, нет житья;

И яйца там кладут на сковородки,

Чтоб их зажарить; так же там и я,

Как и сегодня, мысли в лоб вгоняю,

(Хотя, скорее, все наоборот);

И звезды в небе так же там сияют;

И так же там встречают новый год;

По-прежнему там солнце на рассвете

Встает, зевая, чтоб продолжить путь

По небу в золотой своей карете,

Чтобы в конце пути сего заснуть;

И птицы там по-прежнему летают

Зимой на юг, весною к нам, сюда –

На север, где цветы уж зацветают,

Тают снега и вновь течет вода;

По-прежнему влюбленные там бродят,

Прижавшись друга к дружке, как всегда

Поискренней и, видимо, находят

Тем самым, что любовь – не ерунда;

Науки так же учат очерствленью;

В церквях же полумрак и пустота:

Монахи в рясах черных на моленье

У Бога просят, чтобы суета

Держалася от них как можно дальше,

Ибо: «мы все не от сего мира»,

Ибо: «мы все не любим мира фальши…», —

По окончанье: «Господу ура!!!»;

Небесные же братья жизнь земную

Просматривают, словно в микроскоп,

Летая на тарелках впрополую

По всей планете, редко мыча: «стоп»,

Не удивляясь странному порядку

Здесь, — посреди затерянных миров

Царящему незыблемо и гладко

Огромное количество годов:

Уже никак не меньше многих тысяч,

Иль даже миллионов… и они,

Уж вдоволь насмотревшись, мчатся в выси,

Чтоб рассказать своим про наши дни;

Там правда, как и прежде, не в почете,

За то, кто лжет, тому Земля, — что рай, —

Повсюду он как свой, везде при счете,

И подают при встрече каравай;

Кто трудится и потом добывает

По крошке хлеб – того зовут глупцом;

А кто и не потеет, да едает, —

Того зовут, как барина, отцом, —

С улыбкой – вслух, сквозь зубы – подлецом;

Воры воруют, как и прежде, ночью,

(Хотя порой не грех и по утрам,

Тем боле, если как бы между прочим), —

В любом столетье на Руси ворам

Жилось вольготно, любо и прекрасно,

(Можно подумать: Русь – страна воров?),

Боролись с ними все, правда, напрасно –

Об этом вслух не стоит, меньше слов,

А то еще посадят за решетку

За разглашенье тайны государств.

(В темнице же сидеть мне нету толку,

Хотя на воле тоже нет пространств).

Короче, я не в меру разболтался.

Пора убавить мыслей тщетный ход!

Надеюсь, что какой хоть след остался

У вас от этих мыслей, что вразброд

В моей главе так бурей появились,

(Не знаю я – зачем и почему),

И на бумагу вылились, и скрылись

Опять туда, где не достать уму…

2

Но нет… Но нет! Я в это не поверю.

С иронией я это написал.

Я чувствую, — он близится, он зреет

Мир обновленный. Час уже настал.

И в нем не будет места ухищреньям,

И глупости людской, и пустоте,

В сердцах царящей, так же преступленьям

С намерением добрым в наготе,

И простодушию, и пошлости бесстыдной,

Иронии, сатире: чувствам тем,

Во все века что были благовидны,

Что порождали множество проблем,

И ныне порождают. Только это

Достигнется не сразу, не везде,

А постепенно, в месте святом где-то…

Но перед этим быть большой беде,

Большой беде, что умертвит уродство,

Поднимет шум, стремленье к бытию,

Где места нет стихийности и бродству,

А есть лишь поклонение огню,

Что никогда не гаснул и не гаснет…

Но, наконец, он плавно озарит

Собою мир, и станет в мире ясно,

И зло с добром он тихо примирит,

И растворит в себе. Преобразится

Судьба людская в этих временах,

И поэтапно мир наш обновится, —

То в зеркале я вижу и часах…

из 8 альбома (1997 год)