Привет, Андрей!

Номер телефона высветился европейский. Oшиблись, конечно, но я сказала "хэллоу". На другом конце, низкий хриплый голос "из постели" высокомерно произнёс "алёо". Aлё, говорю. И он снова "алёо".

На этом втором "алёо" я поняла, кто звонит, хотя не видела и не слышала этого человека лет 25. И сразу стало ясно, что снова, по-настоящему соскучилась по Питеру.

Было начало 90-х годов, и не просите меня добавлять расхожее прилагательное "лихих". Вот двадцатый у вас лихой. А наши девяностые были яркие и жизненные.

Фима купил квартиру на Московоском проспекте, в которой мы беззаботно тусили под пристальным наблюдением триумфальных ворот. В квартире сделали ремонт, и стали её продавать, повесив объявление в одной из газет.

Когда однажды днём я отдыхала в доме одна, в дверь позвонили. Из глазка на меня смотрели "лихие девяностые": квадратное лицо, еле уместившееся в глазок, сдвинутые широкие брови, пустой хамоватый взгляд. Рядом был ещё человек, но его я не рассмотрела из страха. Варианта "не открывать" в мимолётных мыслях не возникло, прострелят дверь, подумала.

— Квартиру продаетё?

— Да.

— Ты хозяйка?

— Нет. (хух).

— Можно мы войдём посмотрим?

Они ввалились и приказали звонить хозяину. Фиму тоже было жалко отдавать, но я была моложе его, у меня была вся жизнь впереди, а он бы это понял и простил. Появился Фима быстро, и я закрылась в туалете, ибо квартира была студия, открытый концепт.

Сначала я долго лила воду из крана и не хотела ничего видеть и слышать. Но через минут 10 любопытство взяло своё, и я выглянула.

На модном коврике на полу сидели "лицо лихих девяностых", его товарищ и Фима. Они болтали как старинные друзья о чём-то, на взгляд, неважном. Я так решила не потому что слышала о чём они говорят, а просто от коврика исходила приятная атмосфера. И они смеялись.

Андрюша — большой человек лицом, телом, а главное — сердцем, купил у Фимы квартиру в тот же день и сразу стал его лучшим другом.

Поначалу я ещё думала, что Андрюша строит какой-то коварный план, и однажды он отобьёт у Фимы все деньги, завалит-таки его, а меня, при лучшем исходе, продаст в рабство. Но так я думала недолго. Моя интуиция никогда меня не подводила, даже в девятнадцать лет. Андрюша был Человек Жизни.

Обладая внешностью солнцевского бандита, с прекрасным аппетитом и хамоватым тоном, Андрей являл собой медвежонка, с недюжим интеллектом, был философски беспощаден, но справедлив и убедителен.

Мы с Фимой не выехали из квартиры, купленной Андреем, ввиду сложностей с жилищным вопросoм. Андрюша спал у стены, мы где-то посередине. Он хотел курить в квартире и не выносил холода. Фима не терпел запаха табака внутри, поэтому "медвежонок" сидел и курил, закутавшись в одеяла, а в окна дул морозный зимний воздух. Кричали из разных уголов "закрой окно" и "не кури", потом ехали ночью на финскую заправку пить какао за валюту.

На следующий день в барe, под аркой у Медногo Всадника, где все пили пиво, Андрюша заказывал пол-литровую пивную кружку мартини бьянко и чизкейк. И да, если можно, два шарика мороженого на чизкейк положите? Если не сложно?

А кто мог отказать Андрюше? Когда у него украли вагон сахара, на котором он мог заработать лимон, не лИмАн. ЛИмАн — это в долларах, а в рублях лимон было почти несерьёзно. А ведь украли. И Андрюша от нервов случайно (!) сорвал пассажирское сидение в автомобиле марки "Нива".

Но, видимо украли только один вагон, а другой всё-таки остался и Андрюша поднялся так, что смог позволить себе новый мобильный телефон.

Вы, конечно знаете, что нашим айфончикам, размером с ладошку, сложно тягаться с мобилами девяностых, которые являли собой внушительные трубы для связи с Космосом.

Андрюша стоял на стрелке Васильевского острова и звонил в офис Фиме по трубе.

— Наташа, ты как? — разговаривал он с секретаршей.

— Перевожу на Фиму.

— А я тебе с улицы звоню. Нет, не из автомата! Трамвай, слышишь идёт. Ага!

Я не помню, как Андрюша приходил ко мне в гости в однокомнатную съёмную квартиру в Весёлом Посёлке, когда Фима решил в очередной раз покинуть Питер "навсегда". Кажется да, Андрей не помещался на той кухоньке, но зашёл справиться, обо мне, “принёс” своё большое сердце.

Но я очень хорошо помню, как возвращалась из Канады в Питер, потому что так сложно было бросить всё и, возможно, остаться на другом континенте.

Слякоть января, большой Андрюша встречает меня в аэропорту Пулково на большой машине Вольво. Едем долго молча, потом он говорит: ну чо?

— ??

— Чо вернулась?

— В смысле?

— Был бы я тобой, молодой тёлкой с перспективой, убежал бы в Канаду впереди своих чемоданов. Вместо слова "убежал" он использовал более крепкое слово, тоже начинающееся на букву "у".

А неделю назад, Андрюша позвонил из Нюрнберга в Торонто и спросил, ну чо?

Я постаралась ввести его в курс моих дел за последние четветь века, но надо было бежать на работу. Три раза я старалась извиниться и закончить разговор, но Андрюша жалобным тоном и всё тем же громогласным голосом просил: ну, не уходи, ты так хорошо рассказываешь!

Мне было горько, что он связан именно с моими 20-тью: впервые за всю жизнь я сильно пожалела, что состарилась. Ведь жизнь моя до сих пор лишь набирает обороты.

И теперь, неделю спустя после этого звонка, я скучаю по Питеру так, как никогда не скучала.

Ностальгия должна быть освещена образом живой души, иначе самый красивый волшебный город всего лишь прошлое, старые стены, наполненные воздухом болот и плесенью времён.

Как хорошо, когда просят продолжать рассказывать.