Мак.

После завтрака ко мне в дом постучался немолодой господин по имени Д. и вручил мне конверт с подписью «a mi valiente caballero». Видите ли, это письмо пришло мне из самой Испании и успело немного помяться, видимо, оттого угол конверта был порван. Но это совсем не важно. Впрочем, в конверте было написано на русском с идеальным французским почерком, который был умело перенесён на русский лад.

«Дорогой К.К.,

С тех пор, как я уехала из России, я стала много о чём жалеть, жалеть себя, терзать бесконечными сомнениями, упиваться горькими слезами по ночам, по утрам забывать всё, что происходила вчера. Это меня убивает, и я не могу с этим решиться. Я два раза пыталась приехать к тебе, но в итоге в самый последний момент отказывалась от этих бредовых решений. Я тебя боюсь, а больше боюсь себя.

С новым годом тебя К.К.! Возможно, это моё последнее письмо к тебе.

Сарагоса.

Твоя Вера».

Вместе с конвертом пришла её фотография, новая, только что сделанная фотография. Оттуда на меня смотрела маленькая костлявая бледная женщина с густыми чёрными волосами и бровями, с тонким милым носиком и алыми заостренными губами. Я узнал её взгляд, проникающий, уверенный, осторожный, загадочный. Кошка смотрела на муху, орёл на мышку, тигр на зебру, Вера на меня. Каждый её визит в мой дом значился настоящим праздником для меня. Она садилась на стул напротив меня и мы с ней разговаривали о всяком, о чём душа захочет говорить. А потом мы с ней выходили на улицу и часами смотрели на лебедей в озере. В этом есть что-то поэтическое. Так она говорила мне, когда последний лебедь загадочно исчезал в клубах сиреневого тумана. А однажды я ей подарил цветок мака, она держала его у себя на животе и смеялась моим рассказам, мы лежали на холодном осеннем поле, разговаривая о сказках, а потом я проснулся от нежных поцелуев и окончательно обожествил её. Она была безупречна, непостижима. Никакой алиссум не сравняется с её ароматом кожи, не в какой вербене невозможно увидеть изумрудный блеск Вериных волшебных глаз. Я помню её всю. В последний раз я её видел полтора года назад в парке под яблонями, сидящей на траве одна.

День был пасмурным, влажным, хорошим. Она любила такие дни. Специально выбиралась из своего съёмного жилья на улицу, чтобы лежать на влажной траве под дождём и смеяться мне в лицо, когда я пытался с серьёзным тоном прочесть её чего-нибудь из французского. В тот день я не решился подойти к ней. До сих пор я не прощал себе такой мерзкий проступок. Она сидела на траве в одном жемчужном платье, босая, мокрая, по её лицу текли розовые слезы с каплями летнего дождя. Она улыбалась, смотрела на небо, ждала меня. Я был в не себя от её красоты. Никогда я не встречал более милого и коварного существа, чем она. Она овладела мной с первых секунд после нашей первой встречи, когда она приехала из Поволжья на север. Вера знала, что я люблю её, и пользовалась моим любовным безумством. Кто знает, быть может, если б я в тот день подошёл к ней и лёг бы рядом на траву, то, возможно, всё бы не вышло так, как сейчас есть. Знал бы Всемогущий, как я любил её и жалею о том дне. Из всех женщин она была единственной, которая отнимала у меня радость, мораль и покой. Что стало со мной после её ухода? Что стало с ней тогда, когда я должен был подойти к ней, обнять, поцеловать? Даром и легко досталась мне печаль немочи к любви, с которой я жил всю жизнь. Но однажды заполучив дар Божий, я отказался от неё как глупец, тиран и невежа. Нет, я не страдаю, я болен. Я настолько омрачён собой, что даже мораль стёрлась с моего угрюмого лица, что даже лик мой почернел и стал требовать безумных улыбок. Так долго не был я один с самим собой, оттого миг этот мне кажется последней секундой моей жизни и последним взмахом дырявого крыла бабочки. Она знала истинную жизни, а я не прислушался к ней, до того я глуп и осёл. Но уже поздно рыдать и жалеть. Мёртвую подругу не вернуть слезами и погрязшей в болоте совестью, миг утерян, и я утерян с ним.

Господин Д. сказал мне, что она покончила с собой, сбросившись с моста, при этом, говорят, что она ещё была жива пару минут, после чего окончательно угасла, как огонёк в безлюдной зиме, никому не нужной, даже себе. Жалею ли я? Несомненно. Страдаю ли я? Нет. Ибо я мрачный человек, не достойный жизни, музыкант с одной рукой, художник без кисти, поэт без пера, но с бледной кровью, погиб в глубине переживаний и страстей. Пока мой жребий не настал, но я пойду к ней навстречу. О чём она думала в последние секунды жизни? Я уверен, она вспоминала мой мак.