Флирт

Со словом "флирт" он был знаком лет с двенадцати. Легкий вульгаризм взаимоотношений, сокрытый в смысле этого слова, поначалу немного шокировал. Однако, подрастая, он стал относиться к флирту, как к чему детскому, наивному, даже забавному.

Изредка встречая слово "флирт" то тут, то там, он представлял глупые неуместные улыбки, пунцовение щек, шутливый тычек локтем в бок, а наивысшим проявлением флирта считал воздушный поцелуй.

Она, как он понял, понимала это слово совсем иначе. По ее мнению, флиртом назывались любые проявления амурных интересов между мужчиной и женщиной, если это не приводило в постель, и все действия и слова во время флирта не носят серьезного отношения.

Единственный вопрос, на который он не мог за нее ответить: взаимные ласки обнаженных тел в такой системе ценностей — флирт или уже нет?

Она считала себя художницей. Он ее таковой не считал. Иногда она останавливалась в каком-нибудь дворе посреди амфитеатра советских зданий и начинала рассуждать.

Свежеокрашенные малиновым цветом дома не сочетались с цветами новой детской площадки, возле которой она остановилась. "Можно было сделать красивее", говорила она, и переключалась на теорию сочетания цветов.

Жители домов, тем ни менее, были удивлены, что их обиталища вообще покрасили.

Он знал истории, когда в ее возрасте другие художницы достигали узнаваемости. Они рисковали собственной свободой, и это было уникальным опытом. В новейшем времени страны художники рисовали все меньше, им было тесно в рамках холста. Они выходили на улицы и делали то, что считали нужным.

Так укреплялось здание акционизма.

А она, стоявшая посреди постсоциалистической анифилады, на художника, в его понимании, совсем не походила.

Он отдавал себе отчет, что сам не сможет вывести более-менее ровной окружности без циркуля или лекал. Но он вряд ли когда-нибудь стремился к тому занятию, в котором чувствовал себя некомфортно.

Прекрасно же он ощущал себя, когда тем или иным путем пытался сбить пафос какой-нибудь неуместно пафосной ситуации, привести зазнавшегося человека в чувство или просто создать определенную стрессовую ситуацию для человека малознакомого, чтобы посмотреть, как он себя в ней поведет.

Делал он это преимущественно с помощью слов, иногда жестов.

Когда ездил в поезде, любил встать рядом с человеком, подрабатывающим на песнях в вагонах. Вставал и, если голос исполнителя был плох, пытался петь лучше него, а если слишком хорош, то просто изображал подтанцовку. Вагонному артисту тогда давали больше обычного, и он не понимал, нужно ли делиться с этим человеком, который только что его буквально высмеял.

Впрочем, деньги были совсем неинтересны.

В ответ на привычное хамство той или иной прохожей пожилой дамы он находил какую-нибудь маленькую деталь в ее одежде или бижутерии и вслух подмечал ее.

Например, когда одна дама заявила ему, что выбрасывать мусор нужно по утрам, когда приличные люди спят или на работе, он ответил:

— Я согласен с Вами! Однако, то, что я понес мусор не вовремя, дало мне возможность увидеть на вас эти чудесные бусы цвета дымчатого жемчуга!

Такие фразы приводили женщин в замешательство. Они ждали в ответ либо грубости, либо покорного молчания, а получали комплемент, притом весьма сомнительный. И когда он исчезал из виду вместе с пакетами мусора, комплимент воспринимался уже как критическая оценка их вкуса.

Вот и тогда, в состоянии лирического опьянения (а легкое опьянение всегда было для него лирическим), выкуривая очередную сигарету на балконе, плотно закрытым бог весть откуда взявшейся палкой, он увидел, что она идет к нему.

Они были знакомы, что называется «шапочно»: при любых иных стечениях обстоятельств он вряд ли узнал о ее существовании.

Впрочем, как и она о существовании его.

Главный ее тезис, который он находил сначала детским, а потом, уже позже, хорошо поразмыслив, счел ее же природной чертой, заключался в том, что если человеку что-то достаточно хорошо известно и даже любопытно, то человек должен этим непременно заниматься и сам.

Круг его интересов был достаточно широк. Широк настолько, что займись он всем, что его интересовало, не хватило бы ни жизни, ни времени даже на половину из дел. Он четко разделял обычное любопытство от реально желаемого результата.

Она, казалось, никаких границ в этом не проводила.

И когда она пыталась его убедить в необходимости его, как боевой единицы, на фронте рядовой политической борьбы, он, решив проверить, все ли верно высчитал, спросил ее, глядя в глаза:

— Можешь меня поцеловать?

Ее ладонь поднялась к его щеке, а губы скупо и сжато все же прильнули к его рту. И тут же отхлынули.

Да, он высчитал все верно.

Вскоре на балконе появился Хаз.

Так она его называла.

Еще немного они болтали уже втроем.

Ему, чувствовавшему, что алкоголь продолжает впитываться в организм, хотя он не пил уже полчаса, было сложно доводить мысль до логического финала.

Затем они вышли.

Хазом она называла его лишь потому, что они вдвоем брали уроки английского у общих друзей. Это не было ни кличкой, ни именем. Это было такое самобытное сокращение от слова «husband». Раз уж учишь английский, будь мил куда-нибудь его и применить.

Потом он, вполне себе еще пьяный, писал ей, чтоб дала номер своего телефона. Он не хотел ей звонить. С его стороны это было своего рода актом вежливости.

Она ответила, что он все неверно воспринял, она «не шлюха», и это просто флирт.

Он мимолетом вспомнил ассоциации с этим словом и подумал только «нет».

Однако ясно, как божий день, что она обиделась.

Спустя две недели ему позвонил Хаз. Она ему все рассказала.

Он ждал этого звонка. Но не думал, что до этого пройдет столько времени.

— Ты просил ее поцеловаться с тобой, верно?

Он подумал, что между «просил поцеловаться» и «поцеловала» есть какая-то принципиальная разница, но вдаваться в подробности не стал.

— Верно.

— Держись от нее подальше, — сказал Хаз и бросил трубку.

Ему на протяжении этого недолгого разговора было слышно, как Хаз судорожно пытается выхватить нужные слова, как он, наверное, одурачен ею, как он не знает, что делать и как правильно сказать о том, что, по его мнению, несправедливо.

Ему стало жалко Хаза, и от этого он проникся к ней омерзением. Омерзение это, словно киста, разрасталась в его душе.

Еще в разговоре с Хазом ему хотелось сказать, что, наверное, дело в том, что он неудачно пошутил над некими художниками, что пытаются «влезть в золотую рамку», перерисовывая героев популярных сериалов.

Ему хотелось, но он не стал.