Я здесь, я здесь (Илья Кукушка)

В высотке обрубили электричество. Снаружи день обыкновенной температуры, такой, что перехода из помещения во двор не заметишь, если закрыть глаза. Я поднимаюсь по лестнице, смотря по сторонам — свечу телефоном перед собой на пол и стены. Маркер, уже малиновый от времени, завёл со мной разговор: "Тут салют". Решаю подыграть: смотрю наверх, там только другой этаж, драные, угловатые скобы перил. Никогда не встречал людей в этих винтообразных чистилищах. Наличие лифта предполагает однозначность в выборе средства перемещения.

Дальше читаю на зелëной стене маркер: дурашливая надпись "HELP", с нарочной кривизной чёрточек, кричаще обведена красным. Я попробовал представить человека, оставившего это сообщение. Мелькнула мысль: "Наверняка здесь кто-то трахался". Хотя сам я не питаю к этому зависти.

Бугристые стены крутятся перед глазами, как полотна. На каждой упражнения в высвобождении. Отрезки множества заблудших жизней; я с упоением смотрю на них. Двустишия, тонны вывихнутых жаргоном посланий — кое-где вполне приличные граффити. Рисунки-примитивы поражают смешным прямодушием, а впрочем, встречаются и полублатные, высокопарные — в основном аббревиатуры с символикой. Я увидел обезьяну, которая замахнулась бананом-ножом на человечка в шляпе с одной рукой, держащей сигарету. Две девки (я понял это по наличию у человечков волос) ублажают распластавшегося мужчину-каракулю. Снизу подпись: "Каракули". Я обомлел. Шпана, посещающая эти лестницы, произвольно выделывает то, к чему современное искусство шло десятилетиями. Узнал цитату:

«Мозги зависли, солнце появилось,

Я вскрылся.

Спасибо»

Выше и левее: «Прости меня, моя любовь» — и такие, казалось бы, фундаментальные фразы, оказываются запатентованными и растиражированными цитатами.

Я шаркаю по плиткам, смотря по направлению последнего этажа, через узенький тоннель пролëта. Двери общих балконов открыты только на моём и следующем этажах, а дальше тьма и самое интересное. Где-то внизу стучат бутылки в пакете, погружаемые в мусоропровод. Очередной диалог с моими мыслями — инфернальная надпись в стиле хеви-метал:

«МЯСОПРОВОД.

ИДИ СЮДА, ОВЦА.»

Грохот пробежал по трубе, как внезапный психоз. Надписи мигом утратили таинство. Не зная зачем, прикрыл фонарик телефона, затем, потупившись, выключил вовсе. Облокотился о закоптелую стену (пожалел), стал слушать. Только теперь учуял запах холодного металла, затхлости. Всё кругом будто смазано чем-то липким.

Звуки лязгающей жизнедеятельности за стенами привели меня в чувство. Лучше не задерживаться. Пройдя пару этажей без фонарика, опомнился. Первое, что попало под новую вспышку: «Слышно море». Море и правда было за этими тёмно-зелёными (на полтора метра) стенами. Я тихо ответил: «Слышно», хотя это не правда. Просто я хорошо понял писавшего. Здесь, в самом южном из городов страны, отдышка моря, побитого ногами ныряльщиков, чувствуется в любой конуре; хотя бы потому, что мы, его дети, дышим так сами.

Разумеется, всё перечисленное — лишь вырезки, отнятые у основного кружева, где имена и признания, никнеймы, бесконечное наступление зазубренных строчек стихов, прилив за приливом. Некоторые надписи, съеденные линькой, замутнённые побелкой, были законсервированы в этой пропасти ещё двадцать лет назад. Кто-то платил за капитальный ремонт все эти годы, а кто-то — как я — играет в антрополога. Свежие записи самые пафосные, в них не так много самостоятельных проявлений, в основном цитаты, ссылки на соцсети, новые банальности. Строчки из Бродского, встреченные рядом с поплывшей глазурью корректора: «мысли скисли». Тут же: «Помогите, я в стене». Тут я споткнулся об одинокую туфельку. Внизу, сразу над ступенькой, чарующая, вызубренная ключами надпись: «Береги себя для финала».

Чем дальше, тем плотнее, вплоть до нахлёстов и перекрытий, съезжаются письмена. У огромного (по смыслу) мускулистого скинхеда с маленькими ножками, в одной из рук взяты в щепотку панк, висящий на хололке, еврей, роняющий мешок денег, кавказец с раскосыми глазами и карикатурной щетиной, под ними четыре цифры, разбитые дробью. Рядом совсем свежий покемон-утка, дразнит верзилу: «МЕНЯ НЕ ПОЙМАЛ». Обычно про такое говорят «диалог поколений».

Дальше, по границе с побелкой в одну длинную строку: «небо белое, вода зелёная» — кто-то представил стену как пейзаж. В крошащемся небе побелки угловатое существо, похожее на цыплёнка, стоит на палочках о трёх пальцах. Над ним потёкшее розовое солнце из брызг слишком близко распылённого балончика краски. Я пропускаю ступени и этажи мимо внимания. Характер образов и фраз тоже меняется. Я ощутил границу, встретившись с существом по имени СЛОНЦЕ (так гласила подпись). Оно представляло собой смесь новогодней ёлки с тотемом. Хотя какая между ними разница? Многолапое, устремлённое в спираль, оно закручивалось, образуя таким образом круг, в центре которого голова с хоботом, так же уходящим в спираль. Вместо глаз был налеплен кислотно-розовый ценник с пустым значением. Сияние шло разноцветной рябью во все стороны. СИНИЙ, ЗЕЛЁНЫЙ, КРАСНЫЙ — названия цветов, написанные сбоку не своими цветами. Я вспомнил слово «фантазм». Откуда я его знаю? Ещё один вид надписей: манифест. Хочу рассмотреть и, подходя, чувствую, как под подошвой прогибается алюминиевая крышечка от сиропа. Я понимаю от какого. Читаю на стене, как бы в продолжение темы:

«DRUG

в КРУГ

Плавь

Явь

ПЕЙ

Сны

Т-И-Ш-И-Н-Ы»

Очевидно, так бы выглядел плакат первой в мире наркократической республики. Вздыхаю, как подлинный беженец, лишённый сожалений. Ил в непроглядной воронке колодца, только всё наоборот — с подъёмом больше вязкости. Крест, начертанный углём, нагоняет жути темноте. Между строками из эмо песни (разбудить мир пустой может только дыхание) и типовым смайликом вижу ещё одного демиурга. Длинный —

не то дракон, не то угорь — вместо морды значок «ОМ». Я бы перекурил, если б не бросил. А было довольно накурено. Запах просачивался через хлипкую дверь. Здесь, на восьмом этаже я решил осмотреться. Вышел на балкон, обратившись взглядом к уже смеркающейся поверхности. Тёмные, словно деактивированные окна. Я почему-то уверен — внутри никого. И сумерки, кажется, чем-то светятся. Всюду один и тот же тон, лишь внизу машины, как субмарины, роют пустоши, орудуя прожекторами других цветов. Среди этой поисковой операции белые ноги в тесной юбке сменились смешным, высоко заправившим рубашку школьником. Сквозь шум что-то треснуло. Я повернулся: надо мной простейшая лампочка, зачахшая на проводе, моргнула и следом по-настоящему вспыхнула, как очнувшийся робот. В полуобороте от меня сотни экранов, вмонтированных в бетон, замигали и задвигались. Кто-то повернул ручку громкости. Нарастающая во всех направлениях суета. Слева в окно выглянула женщина, сказав кому-то внутри: «я тебе говорю, глянь». Ответ ей, мужской голос: «Офигеть!». Я поглядел вниз, заметив на брюках светящееся пятно невыключенной вспышки телефона. В другом кармане маркер. Я достаю его и ставлю на перилах маленькую запятую, обещая подняться выше в следующий раз.